ТАНКИ. Памяти Юрия Петровича Костенко посвящается

[EvMitkov]

Глава 11. ЭВОЛЮЦИЯ ВОЕННОЙ МЫСЛИ ТАНКИСТОВ
В 1940-1942 гг.

В предыдущей главе мы познакомились с тем, как происходил процесс создания Т-34. Теперь попытаемся понять, какова была в 1940 г. степень готовности командования Красной Армии к применению танков в будущей войне.
В 1993 г. вышел из печати сборник "Русский архив" том 12, посвященный Великой Отечественной войне. (Великая Отечественная - 1 том). В него вошли материалы совещания высшего руководящего состава РККА 23-31 декабря 1940 г. Совещание состоялось за полгода до начала войны. За столь короткий срок было невозможно серьезно изменить положение в армии в лучшую сторону. Это дает основание считать, что положение дел, о котором говорили выступавшие на совещании, полностью соответствует тому состоянию, в котором Красная Армия вступила в войну 22 июня 1941 г.
В принципе на совещании были отражены все аспекты воинской жизни армии (без Военно-Морского Флота), но я остановлюсь на частном вопросе - танки.
В совещании участвовало 274 человека, из них выступили 80, в том числе было сделано 5 докладов. Мое внимание привлек доклад командующего Киевским военным округом генерала армии Г.К. Жукова (с января 1941 г. - начальник Генерального штаба – заместитель наркома обороны). Тема доклада: характер современной наступательной операции. Когда я читал ту часть стенограммы доклада, в которой Жуков анализирует методы проведения операций вермахта, меня не покидало ощущение, что я читаю директиву Генштабу вермахта на разработку плана "Барбаросса", настолько действия вермахта в 1941 г. совпадали с тем, что говорил Жуков. Но в этом анализе есть одно единственное "но". Когда Жуков говорит о применении немцами танков, он говорит просто о смелом и решительном применении танковых дивизий и мехкорпусов и как бы не замечает, что и во Франции и Бельгии с Голландией и Польше немцы эти дивизии и мехкорпуса объединяли в оперативные группы, которые действовали самостоятельно и фактически обеспечивали победу в этих операциях. Для такого человека как Г.К.Жуков это нельзя считать простым упущением. Это говорит о том, что Жуков воспринимал танк все еще как средство поддержки пехоты.
В той части своего доклада, где Жуков говорит, какой должна быть наступательная операция, осуществляемая соединениями или частями Красной Армии, он три или четыре раза упоминает механизированные корпуса в связке с кавалерийскими корпусами. А когда речь заходит о развертывании армии, он говорит следующее:
"В исходное положение для атаки главные сипы дивизии? выводятся в ночь накануне атаки. Авангардные части могут быть выброшены за сутки.
Танковые части усиления, придаваемые стрелковым соединениям, занимают свои выжидательные районы в укрытиях, вне артиллерийского огня.
На участке главного удара шириною 25-30 км развертывается до трех стрелковых корпусов, 3-5 танковых бригад, 7-9 полков АРГК, минометные, химические инженерные и другие средства усиления. Во втором эшелоне станут части эшелона развития прорыва. Всего на площади 30 ? 30 км будет сосредоточено около 200 000 людей, 1 500-2 000 орудий, масса танков, громадное количество автотранспорта и других средств"??. (Подчеркнуто мной.)
Ни в данном случае, ни во всем докладе о крупных оперативных танковых соединениях с самостоятельными задачами у генерала армии Г.К.Жукова в декабре 1940 г. пока нет ни слова...
На совещании выступал с основным докладом начальник Генерального штаба, генерал армии К.А.Мерецков. Самое серьезное, что прозвучало в его докладе по танкам - это было директивное разъяснение, что тяжелые танки первого эшелона являются средством командира дивизии (стрелковой естественно), средние танки второго эшелона - средство командира полка, легкие танки третьего и последующих эшелонов - средство командиров батальонов. Еще он отметил, что по программе пехотных училищ из 3 352 ч на весь курс, на тему "бронесилы" отведено 30 ч (1,4%). Такие командиры, отмечал К.А. Мерецков, не знают технику своих войск, поэтому они в принципе не смогут организовать правильное взаимодействие между родами войск.
В выступлениях, когда затрагивались вопросы танковой тематики, в основном дискутировалось какому пехотному командиру и как лучше подчинять танковые части, отмечался низкий уровень боевой и огневой подготовки. Так, для отработки 8 огневых задач, полагалось по нормативу всего 6 артиллерийских выстрелов в год.
Вспомним еще раз А.В.Суворова. Требование относительно меткой прицельной стрельбы проходит красной нитью через все его документы по боевой подготовке войск. В одном из приказов времен Конфедератской войны (1770 г.) сказано: "...В деле... хотя бы... весьма скоро заряжать, но скоро стрелять отнюдь не надлежит, а верно целить, в лутших стрелять, что называетца в утку, и пули напрасно не терять..."
"Стрелять редко, да метко" – лаконично и выразительно требует "Наука побеждать". В инструкции гарнизону Кинбурна (1787 г.) Суворов разъясняет свое требование: он отмечает, что при "скорострельной пальбе... множество пуль пропадает напрасно, и неприятель, получая мало ран, меньше от того пугается, нежели ободряется, чего ради пехоте стрелять реже, но весьма цельно, каждому своего противника..."
Такое впечатление, что в Генштабе перед Великой Отечественной войной (да и после нее) "Науку побеждать" не читали, а если и читали, то полагали, что она написана для тех, кого громил великий русский полководец. Ведь нормативы расхода боеприпасов на огневую подготовку должен был контролировать и определять Генштаб. А Генштаб, применяя терминологию А.В. Суворова, сберегал за счет огневой подготовки войск боеприпасы для того, чтобы их лотом в бою в больших количествах терять напрасно, и бестолковой стрельбой ободрять неприятеля. В своем докладе К.А. Мерецков в частности отмечает, что при проверке огневой подготовки в Западном Особом военном округе из 54 проверенных частей положительную оценку получили только 3.
Выступил на совещании и герой Гражданской войны, бывший командарм 1?й Конной армии, Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный. В своем кратком (всего на 10 мин) и предельно простом по форме выступлении, он затрагивает очень глубокие вопросы взаимодействия командного состава разных родов войск, делая основной упор на профессиональную сторону этого взаимодействия. И как бы между прочим он обращает внимание участников совещания на то, что, какие бы корпуса и дивизии они не вводили в прорыв неприятельского фронта, в какой бы последовательности и как бы удачно у них это не получалось - все это через день другой без горючего, без боеприпасов превратится в неподвижную, небоеспособную массу. С.М.Буденный вспоминает:
"Мне пришлось в Белоруссии (т. Ковалев знает)? возить горючее для 5-го мехкорпуса по воздуху. Хорошо, что там и драться не с кем было. На дорогах от Новогрудка до Волоковыска 75% танков стояло из-за горючего. Командующий (округа) говорил, что он может послать горючее только на самолетах, а кто организует? Организация тыла требует знающих людей"??. И тут же Семен Михайлович категорически заявляет: "А сейчас люди не знают, как организовать тыл" (имеется в виду оперативный тыл).
Прочитав стенограмму выступления С.М.Буденного, я невольно вспомнил 1941 г., когда немецкие юнкерсы'беспрерывно бомбили узловые железнодорожные станции в Белоруссии и на Украине, мессершмиты уничтожали даже одиночные автомашины на шоссейных и проселочных дорогах, и вопрос о том, что произошло с тысячами наших танков в начальный период войны, отпал сам собой.
Если учесть, что при многочисленных окружениях наших стрелковых частей вместе с ними оказывались и приданные им танки непосредственной поддержки пехоты, то ссылка на то, что наши неудачи в начальный период войны связаны с малым количеством новых танков выглядит кощунственно. Ведь личный состав с огромными трудностями, огромными потерями еще можно было вывести из окружения и история знает такие случаи. Но чтобы вывести из окружения танки без горючего - такого я не слышал.
Особо хочу отметить одно критическое выступление по докладу Г.К.Жукова. Выступление командира 1-го механизированного корпуса Ленинградского военного округа генерал-лейтенанта Прокофия Логвиновича Романенко.
Между прочим замечу: П.Л. Романенко участник первой мировой войны - Георгиевский кавалер, награжден 4 крестами; С.М.Буденный - 4 крестами и 4 медалями; Г.К.Жуков - 2 Георгиевскими крестами. Как видим, все трое не из робкого десятка.
По своему духу короткое (6-7 мин) выступление Романенко резко отличается от всех остальных, комментировать его я не буду – приведу несколько выдержек.
"Товарищи, я позволю себе высказать сомнение в отношение разработанного характера операции и движущих сил современных операций. Я, товарищи, считаю, что разработанная операция отражает насыщенность техническими средствами и военную мысль 1932-1933-1934 гг. С того времени прошло, как вы знаете, достаточно лет. Кроме того, мы имеем опыт на Западе, который по моему мнению, анализирован верно, но выводы из этого опыта сделаны недостаточно. Верно было указано, что германская армия решила операцию на Западе в основном механизированными и авиационными соединениями, но не было в достаточной мере разобрано, как решалось здесь дело.
Прежде всего я считаю необходимым обратить внимание высшего командного состава армии на тот факт, что решающим звеном германской армии была механизированная армия группы Рейхенау.
Эта армия прорвалась на Намюр самостоятельно... и в конечном итоге сыграла решающую роль в окончательном разгроме Франции.
Из этого я считаю необходимым сделать вывод, что немцы, располагая значительно меньшим числом танков, нежели мы, учли, что ударная сипа в современной войне составляется из механизированных и авиационных соединений и все свои танки собрали в оперативные соединения, массировали и возлагали на них решающие само-стоятепьные операции. Отсюда я считаю необходимым поставить ворос по разработке ударной армии... (Подчеркнуто мной.)
Я знаю, что многие сомневаются в отношении высказанного мною мнения. Я знаю, что против меня будут многие выступать, но, товарищи, я прошу продумать то, о чем я сказал. К сожалению, я не имею тех материалов, над которыми работал несколько лет, и потому не могу развернуть доклад. Но я прошу учесть, что если мы откажемся от применения ударных механизированно-авиационных армий, то можем оказаться в весьма тяжелом положении и поставить в тяжелое положение свою Родину"?.
Г.К. Жуков от заключительного слова отказался, сославшись на то, что все замечания надо серьезно продумать для того, чтобы с пользой для дела придти к определенным серьезным выводам.
Нарком обороны С.К.Тимошенко "обратил внимание" на выступление Романенко. В своей заключительной речи в разделе "наступательная операция" Нарком сказал: "В докладах и в выступлениях на совещании иногда сквозило стремление перенести, без должного анализа и серьезной критики, образцы фронтовых операций Западной Европы в условия нашего Западного театра. Такие попытки ошибочны"??.
Я думаю, что в 1941 г., когда немецкие танковые армии во главе оперативных ударных групп, "в условиях нашего Западного театра", рвали на куски нашу оборону и брали в "клещи" большие и малые соединения Красной Армии, бывший Нарком обороны С К Тимошенко имел возможность убедиться - кто "без должного анализа и серьезной критики" относился к опыту фронтовых операций Западной Европы, генерал-лейтенант П.Л.Романенко или он - Маршал Советского Союза.
Родина в 1941 г. была поставлена в тяжелейшее положение.
Только в декабре 1941 г. под Москвой, для организации контрнаступления впервые стали создаваться в Красной Армии импровизированные подвижные группы, основу которых составляли танковые соединения и части. Импровизировать приходилось потому, что Генштаб сначала войны не смог изменить существовавшую в то время организационную структуру танковых соединений и частей, которая не позволяла добиваться успеха при действии в наступлении.
Потребовалась кровопролитная битва под Москвой, для того чтобы высший руководящий состав Армии именно на своем горьком опыте (а не на чьем другом), понял необходимость массированного применения танков на направлениях главных ударов и применения не столько для непосредственной поддержки пехоты, сколько для самостоятельных действий в составе оперативных групп.
А в это время наша танковая промышленность наращивала выпуск танков всех типов и в первую очередь Т-34 и КВ, такими темпами, что уже в 1942 г., в период с мая по июль, были сформированы 4 танковые армии и в 1943 г. их число было доведено до 6-и. В этом же 1943 г. стратегическая инициатива перешла на сторону Красной Армии. Вермахт начал свое поэтапное двухлетнее отступление до Берлина. На первый взгляд может показаться, что вопрос применения бронетанкового вооружения в высшем руководстве Красной Армии полностью был решен и тем самым исчерпал себя.
Но теперь, когда мы знаем фактические данные по выпуску танков для Красной Армии и для вермахта, то невольно возникает еще одна мысль. В 1941-1942 гг., когда вермахт вел победоносно наступления, а наша армия катастрофически отступала, промышленность поставляла вермахту вчетверо меньше танков, чем Красной Армии (7,43 и 31 тыс. соответственно). В 1943-1945 гг., когда Красная Армия вела победоносное наступление, а вермахт отступал, промышленность поставляла Красной Армии втрое больше танков, чем вермахту (51,2 и 15,8 тыс. соответственно). Если предположить, что наше высшее военное руководство глубоко и критически проанализировало и учло немецкий опыт успешного применения танков, то остается непонятным: почему в одной и той же ситуации - в наступлении - вермахту требовалось в четыре раза меньше танков, чем обороняющейся стороне, а Красной Армии - втрое больше, чем обороняющейся стороне. При этом следует учитывать еще одно важное обстоятельство. В 1943-1945 гг. в Красной Армии было отремонтировано войсковым ремонтом и возвращено в строй еще около 400 тыс. танков! Что же происходило с нашими первоклассными образцами танков в боевых условиях?
Ответ на этот вопрос мы находим в документальной повести Д.С. Ибрагимова "Противоборство". В ней автор описывает следующий случай:
"21 сентября 1942 г. в разгар боев под Сталинградом командующий 3-й танковой армией П.Л. Романенко? был вызван в Ставку Верховного Главнокомандования. Там ему объявили, что он назначается командующим другой - общевойсковой армией. Порфирий Логвинович Романенко был старым опытным бойцом... Танки знал как свои пять пальцев.
В беседе с ним Верховный Главнокомандующий спросил:
Скажите, тов. Романенко, какова живучесть танков - наших и немецких?
Наши танки, - помедлив, ответил Романенко, - живут от одной до трех атак, а потом выходят из строя. А сколько в среднем ходит в атаку немецкий танк доложить не могу.
При этом разговоре присутствовал начальник ГБТУ Я.Н. Федоренко. Он сказал, что такого учета у нас нет...
Сталин, осуждающе поглядывая на генералов-танкистов, сообщил:
– Танки противника ходят в атаку минимально по пять раз, макси мально до двенадцати. Потом погибают. Об этом вы обязаны знать. Скажите, товарищ Романенко, почему наши танки живут меньше? Они что, уступают немецким по качеству?
– Никак нет, - поспешил с ответом Романенко, - у нас хуже подготовлены механики-водители. Они получают практику вождения от 5 до 10 моточасов, после чего идут в бой. Этого совершенно недостаточно, чтобы уверенно водить танк"??.
Вот теперь арифметика полностью совпала. Наша промышленность в 3-4 раза производила больше танков, а наша армия их в 3-4 раза больше теряла. Торжествовал принцип: воевать числом в ущерб уменью. Поэтому экипажи, то чему их недоучили в танковых училищах, должны были постигать самостоятельно в бою. Плата за такую учебу была несоизмеримо выше - жизни экипажа и потери танков. Но те, кому в таких экстремальных условиях удалось овладеть мастерством боевого применения танков Т-34, КВ и ИС, совершали на них чудеса.
Приведу лишь один пример.
12 августа 1944 г., на западном берегу Вислы экипаж танка Т-34-85, которым командовал младший лейтенант Оськин, находясь в засаде, впервые увидел танки "Королевский тигр". На исходные позиции двигалась колонна из 14 танков. Форма корпуса и башни этих танков разительно напоминала формы советских танков. Мощная 88-мм пушка имела длину ствола 6,2 м, что обеспечивало бронебойному снаряду этой пушки колоссальную, по тому времени, бронебойность. Вес танка превышал 70 т. Все это, безусловно, видели Оськин и его экипаж и понимали, какая грозная сила проходит перед ними. В данном случае от Оськина требовалось только доложить по радио вышестоящему командиру о противнике, но он решил вступить в бой. Это не был акт отчаяния смертников. Это был холодный и трезвый расчет воинов, которые прекрасно знали силу и мощь своего оружия, которые в совершенстве владели этим оружием и верили в его надежность. Тридцатьчетверка открыла огонь по королевским тиграм. Стреляя тиграм в борт, она подожгла три головных танка. Это был один из многих подвигов, которые совершали наши танкисты на своих боевых машинах. Но данный случай выходил за рамки "обычного" подвига.
Дело в том, что "Королевский тигр" был спроектирован и изготовлен фирмой Фердинанда Порше. Задумывалась эта машина, как неуязвимая для советских танков. Для того чтобы проверить свои расчеты и замыслы на деле, конструктор Порше - младший лично повел в бой только что сформированный батальон новейших сверхсекретных машин. Он находился в головном танке колонны, которую увидел Оськин. Этот танк был уничтожен первым. В нем погиб и конструктор. Отдадим должное этому человеку, который за создание своего танка так же, как и М.И. Кошкин, заплатил жизнью.
Приведенный факт говорит о том, что в борьбе русской и немецкой конструкторской мысли в области танкостроения нам противостоял достойный соперник. Тем выше цена превосходства конструкции Т-34 над всеми остальными конструктивными танковыми решениями. Чего, к сожалению, нельзя сказать о военном аспекте применения танка как оружия. Здесь наша военная мысль за всю войну так и не восприняла лучшее, что было у немцев.

[EvMitkov]

Глава 12. НЕМНОГО О ТАНКОСТРОИТЕЛЯХ И ТАНКОСТРОЕНИИ

Теперь несколько слов о танкостроителях.
За исключительные заслуги в организации работы танковой промышленности и выпуск первоклассной боевой техники в 1944 г. звание Героя Социалистического Труда было присвоено Наркому Вячеславу Александровичу Малышеву. Это был человек выдающийся. С 1939 г. он был Наркомом тяжелого машиностроения, в 1941-1946 гг. - Наркомом танковой промышленности, а с 1946 г. - последовательно - Министром транспортного машиностроения (куда входил и Главтанк), судостроительной промышленности, транспортного и тяжелого машиностроения и, наконец, Министром среднего машиностроения (атомная промышленность); одновременно в 1940-1944, 1947-1953 и 1954-1956 г. - заместитель Председателя Совета Народных Комиссаров, Совета Министров СССР. Сталин называл его - "Главный инженер Советского Союза". Для того чтобы занимать такие посты в Государстве надо было пользоваться авторитетом не только у Сталина, но и у министров, которые подчинялись Малышеву и в то же время имели право выхода напрямую на самого Сталина. В войну это были: Нарком вооружения Устинов Дмитрий Федорович, Нарком боеприпасов Ванников Борис Львович, Нарком минометного вооружения Паршин Петр Иванович. Каждый из них сам по себе был организатором промышленности мирового уровня.
Такая оценка советских наркомов военного времени признана и у нас и за рубежом.
Я помню в конце 70-х годов, когда я уже работал в ВПК, к нам полуофициально из ЦК КПСС передали переводной материал из солидного журнала деловых кругов США (свободного хождения в СССР этот журнал не имел). Это были пара страниц ксерокопий на английском языке с портретными фотографиями Министра обороны СССР маршала Гречко (в парадной форме) и секретаря ЦК КПСС, ответственного за оборонную промышленность СССР, Устинова (в обычном гражданском обличий). Ксерокопии сопровождались машинописным переводом на русский. Судя по тексту американский автор анализировал личности советских руководителей. Нам дали отрывочный материал на двоих из них. Я запомнил подписи под фотографиями. Под фотографией Гречко - "Украшенный орденами Министр обороны СССР". Под фотографией Устинова - "Организатор промышленности, равного которому Запад не имеет."
Естественно, что упомянутые выше наркомы при решении вопросов имели собственное и весьма обоснованное мнение и руководить ими было ох как не просто. Видимо поэтому (как вспоминал бывший работник аппарата зампреда СНК и Наркомтанкопрома Балашов) резолюции Малышева на деловых бумагах наркомов часто начинались словами: "А помните, что я Вам говорил?"
Моральная и физическая служебная нагрузка на плечах Малышева многократно превосходила нормально допустимую, он прожил всего пятьдесят пять лет (1902-1957).
После войны существовал негласный порядок, согласно которому в служебных кабинетах должностных лиц обязательно висели на стенах портреты первых лиц КПСС и Советского Правительства. Мое личное знакомство с А.А.Морозовым состоялось в 1961 г. на Харьковском заводе им.Малышева. Тогда в кабинете Морозова мое внимание привлек один единственный портрет. Это был фотопортрет В.А.Малышева без всяких знаков отличия, в простом гражданском костюме. Других портретов в этом кабинете до последнего дня пребывания в нем Морозов не держал.
Выше я уже отмечал то значение и ту роль, которую в годы войны сыграла в отечественном танкостроении работа по рационализации и изобретательству. Я думаю, что порядок и законы, по которым в танкостроении велась постоянная работа по снижению трудоемкости в производстве и эксплуатации образцов, по повышению их боевых и эксплуатационных характеристик - все это сохранилось в послевоенный период в том виде, как было заведено при Малышеве. В Министерстве, на заводах, в институтах и КБ существовала единая служба. На местах это были "Бюро рационализации и изобретательства", которые сокращенно назывались БРИЗ. Министерство через соответствующие главки устанавливало всем своим предприятиям и организациям планы по БРИЗу. Правда, в отличие от других планов, когда случалось невыполнение плана по БРИЗу, руководителей ругали, но с работы не снимали. В большинстве же случаев планы по БРИЗу выполнялись. Секрет был прост - хорошо продуманная и отлаженная система материального поощрения. Существовали три степени творческого участия в этой работе: рационализаторское предложение, техническое усовершенствование и изобретение. Вознаграждение определялось достаточно просто и понятно каждому.
После внедрения рацпредложения в производство, подсчитывался экономический эффект от внедрения и автор получал определенный процент от сэкономленной суммы. За техусовершенствование этот процент удваивался. За изобретение - увеличивался еще. При этом изобретатель по некоторым вопросам приравнивался к научному работнику (например - получал право на дополнительную жилплощадь как и кандидат наук). Документы по рацпредложению и техусовершенствованию оформлялись на заводе, где они внедрялись. С изобретением дело обстояло значительно сложнее. Для того чтобы получить авторское свидетельство, надо было бумаги отправлять в Москву. Оформление оказывалось громоздким, надо было составлять описание существа изобретения, прикладывать схемы, чертежи, выписки из отчетов испытаний. А поскольку тематика моей работы носила оборонный характер - все это надо было еще и оформлять через первый отдел с грифом секретности. В общем, первые годы работы в КБ я ограничивался тем, что оформлялось в пределах завода, хотя были работы на уровне изобретений. В принципе тогда я считал, что работа конструктора в том и состоит, чтобы создавать новое, а не складывать различные варианты из болтов и гаек. Но позже я понял, что ошибался. Помог мне в этом случай.
Как-то в 1956 г. я возвращался в Нижний Тагил из очередной московской командировки. В купе оказался со мной всего один попутчик, мужчина лет 40. По внешнему виду это был один из руководителей многочисленных уральских промышленных предприятий.
Одет он был не для командировки, а для какого-то торжественного мероприятия (об этом говорили некоторые детали его костюма и одежды). Попутчик в разговор не вступал, на обычные для вагонного знакомства вопросы отвечал односложно, много выходил курить. Чувствовалось, что человеку какая-то мысль не давала покоя. Я не стал его отвлекать от раздумий. Но когда настал вечер и сгустились сумерки, он вдруг заговорил сам.
Напомню, это были годы Хрущевской оттепели в наших отношениях с Западом. Во Франции в то время были достаточно сильны прокоммунистические взгляды. На фоне этой обстановки и произошли события, о которых поведал мне попутчик.
Он рассказал, что месяца три тому назад на рудник, где он работал, позвонили из Свердловска, из обкома партии, и сообщили, что в Свердловске находится делегация французских горняков, которую решено прислать на рудник для знакомства с условиями труда и жизни советских горняков.
В ту пору труд горняков у нас хорошо оплачивался, многие имели легковые машины. Шахтные работы были хорошо механизированы. Машины и механизмы для горных работ разрабатывались и изготавливались советской промышленностью самостоятельно. Страна жила своим умом и своим трудом достигла много чем по праву могла гордиться.
Из обкома сказали, чтоб французам показали все, не стеснялись и не поскупились бы на уральскую "хлеб-соль". Не трудно представить как встретили горняки своих французских собратьев.
Через два месяца из обкома позвонили. На этот раз сообщили, что французы прислали официальное приглашение и просят прибыть уральцев в Париж. Наши горняки не заставили долго ждать. В Париже их подчеркнуто торжественно встретили. Вечером в их честь состоялся банкет. На банкете с приветственным словом выступил президент французской фирмы. Он благодарил уральцев за открытость и радушие, с которым они принимали французов и сказал, что в свою очередь французы ответят им тем же. В конце он, между прочим, добавил, что по возвращении с Урала инженеры фирмы все, что видели на руднике, проверили в бюро патентов и что не было запатентовано уральцами - запатентовали у себя во Франции. У руководителей нашей делегации пропал аппетит и желание любоваться красотами Франции на все время командировки. По возвращении в Москву, они немедленно доложили о случившемся в ЦК КПСС. Пошло поручение в Совмин СССР. Там вопрос попал к первым заместителям Председателя Совмина А.И.Микояну и В.М.Молотову. Последние немедленно собрали совещание с участием виновников торжества - уральских горняков. На совещании было дано поручение аппарату подготовить предложения, а горняков отпустили домой. Вот чем был озабочен мой попутчик.
Что было дальше, я так и не узнал. В 1957 г. произошли крупные неприятные события в партийном руководстве. Молотова освободили от всех должностей по партийной и государственной линии и отправили послом в Монголию. Микоян, хотя и остался на своих постах, но ему уже было не до защиты интересов государства и граждан в вопросах интеллектуальной собственности. Похоже этот вопрос у нас остается открытым и по сей день.
Больше того, прекрасно налаженную и эффективно работавшую в войну систему рационализации в мирное время постепенно разъело административно-чиновничье мздоимство. Нечистоплотные администраторы, пользуясь служебным положением, добивались от изобретателей включения себя в списки соавторов. В 80-90-е годы, когда наши международные экономические и хозяйственные связи сделали возможным покупку и продажу лицензий на международном рынке, когда иностранцы (немцы, японцы) получили некоторый доступ к нашей патентной документации, они саркастически замечали: "Какой талантливый у вас народ - на каждое изобретение 10-12 авторов. У нас - всего 1-2!"
Так постепенно в мирные дни наша промышленность незаметно растеряла многие свои преимущества, которые были накоплены в суровые годы войны.

Глава 13. ТАНК Т-55А И М.А.СТУДНИЦ

Ко второй части работы по Т-55 на УВЗ приступили в 1961 г. Как-то в начале лета мне позвонил Карцев и сказал, что у него в кабинете находится начальник отдела из НИИ стали Студниц Михаил Аронович, который сейчас подойдет ко мне и нам надлежит вместе обсудить порядок работ, о которых он мне расскажет.
Несколько слов об институте стали. Ко времени, о котором идет речь, в танкостроении практически было три института: ВНИИТрансмаш (головной), НИИДвигателей и НИИ стали (вопросы броневой защиты). Исторически сложилось так, что эти три организации, как научно-исследовательские институты, оформились уже после войны, когда мощные КБ Морозова и Котина были в расцвете сил. Схемы своих новых танков, вооружение, двигатели КБ выбирали самостоятельно. Естественно, что и в центральном партийном аппарате, и в аппарате промышленности и в Минобороны последнее слово в танкостроении принадлежало Морозову и Котину. В этих условиях и ВНИИТМ и НИИД постепенно стали подлаживаться под технические решения КБ. Спорить с главными конструкторами у них не хватало ни духу, ни интеллекта. А НИИ стали в это время набирал на полигонах Минобороны обширный фактический материал о бронестойкости различных броневых материалов при обстреле разными типами боеприпасов под разными углами встречи снарядов с броней, вел работы с металлургами и химиками, включая институты Академии наук, по новым маркам броневых материалов из стали, легких сплавов, композитных материалов - работал на перспективу. Номограммами по бронестойкости и таблицами характеристик броневых материалов, составленными НИИ стали, руководствовались во всех КБ отрасли. Толково и грамотно составленные, они были необходимы в повседневной работе корпусных и башенных бюро. Лично я столкнулся с такой необходимостью в первый же год своей работы на УВЗ. Постепенно все вопросы бронестойкости серийных и опытных образцов бронетанковой техники стали решаться с обязательным участием НИИ стали. Авторитет этого института был признан всеми сначала в отрасли, а затем везде, где требовалась противоснарядная или противопульная защита.
Через полторы-две минуты после звонка Карцева к моему стопу подошел мужчина среднего роста, лет тридцати пяти. Это был начальник отдела противорадиационной защиты НИИ стали, кандидат технических наук М.А. Студниц. Предельно аккуратный в одежде, четко (без лишних слов) излагавший свои мысли, этот человек сразу располагал к себе. Его отдел был организован в 1957 г. За четыре года была проделана огромная работа. На основе экспериментальных данных были созданы методики расчета проникающей в танк радиации. Совместно с химиками и по требованиям НИИ стали был разработан на водородной основе материал "ПОВ", который обладая вдвое меньшим, чем у свинца, удельным весом, обеспечивал равную со свинцом защиту от гамма-излучения. Теперь вопрос приобрел чисто конструкторский характер - надо было разместить в корпусе танка и в башне этот "ПОВ" так, чтобы он обеспечивал снижение дозы гамма-облучения наиболее важных частей человеческого организма у членов экипажа танка. Этому вопросу придавалась особая секретность, поэтому Михаил Аронович в индивидуальном порядке проработал вопрос в корпусном бюро. Там было проще - все детали (плиты) подбоя крепились к плоской поверхности. В башне же это должны были быть детали с 3?мерным измерением. Мы договорились, что на первом этапе ОКР в башне танка все сделаем по месту, а на втором этапе после гамма-просвечивания башни на специальной установке (натурные испытания были катастрофически дорогими и опасными) проведем выпуск чертежей с учетом первого этапа, но уже по всем правилам начертательной геометрии.
Оснащение башни "подбоем" (так мы стали условно именовать "ПОВ") на первом этапе потребовало очень больших трудозатрат. Сначала из плоской плиты "подбоя" вырезалась развертка будущей детали. Затем эта заготовка размягчалась путем разогрева и специальным приспособлением прижималась в соответствующей части башни к ее внутренней поверхности, для того, чтобы остынув принять нужную форму. После чего готовая деталь при помощи бонок и болтов крепилась изнутри к башне.
На втором этапе, когда в результате гамма-просвечивания была проверена правильность выбранных толщин "подбоя" и мест его расположения и внесены соответствующие уточнения во временную документацию, мы приступили к выпуску серийных чертежей "подбоя" уже строго по размерам чертежа башни. В серийном производстве на сборку башен детали "подбоя" должны были поступать в готовом виде, следовательно, их надо было делать в пресс-формах. У технологов металлическая пресс-форма считается одним из самых дорогих видов оснастки. Как я отмечал ранее, детали "подбоя" башни представляли из себя очень сложные пространственные фигуры и я не исключал возможность появления ошибок в некоторых размерах, определяющих геометрию деталей. Поэтому, прежде чем запускать чертежи в серийное производство, по ним был изготовлен комплект деталей из дерева и проверен в серийной башне.
После этого чертежи пошли в серию. Замечаний со стороны производства не было.
Танку Т-55 с "подбоем" был присвоен индекс "А" и он стал называться Т-55А. Это был первый в практике мирового танкостроения образец специально оборудованный защитой экипажа от действия ударной волны и проникающей радиации ядерного взрыва, а также имеющий оборудование для боевой работы на радиоактивно зараженной местности.
В то время мы на УВЗ параллельно с Т-55А заканчивали работы по созданию танка Т-62 и завод готовился к началу его серийного производства. В связи с этим было принято решение прекратить на УВЗ производство танков типа Т-55 и передать их производство на Омский завод, прекратив в свою очередь производство там Т-54. Так в 1962 г. в Омске было начато производство Т-55 и Т-55А и продолжалось оно до 1979 г. включительно.
Информация о проведении аналогичных работ на зарубежных танках появилась несколько лет спустя, практически после того, как началась поставка в 1969 г. танков типа Т-55 на экспорт в третьи страны.
После Т-55А все последующие модели, за исключением Т-62 (это разговор особый), проектировались и выпускались уже с противорадиационной защитой. Теоретические и практические работы в этой области возглавлял НИИ стали. Институт вел эти работы на таком же высоком уровне, как и по броневой защите, сохраняя свой авторитет в отрасли.
С сожалением должен отметить, что в НИИ стали Михаил Аронович Студниц проблемой радиации занимался 16 лет и ушел из жизни 29 сентября 1973 г. в возрасте 48 лет. Получив это печальное известие, я невольно связал его с возможным облучением, но меня разуверили, сказав, что причина случившегося - не лучевая болезнь, а рак желудка.
Через 13 лет, в мае-июне 1986 г. мне пришлось в Чернобыле участвовать в ликвидации последствий катастрофы на атомной электростанции. Еще через 6-8 лет появились серьезные неприятности с моим здоровьем. Я решил посмотреть официальные документы на эту тему. В мои руки попал приказ Минздрава Российской Федерации от 23 марта 1993 г. № 45. В приказе имеется приложение № 8 "Перечень заболеваний, возникновение или обострение которых может быть поставлено в связь с выполнением работ по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС". В этом перечне 15 пунктов, среди них пункт № 15, в котором прямо указаны злокачественные новообразования, приводящие к инвалидности или смерти.
Как видим, потребовалось 29 лет, чтобы официально признать возможную причинную связь между работой, которой занимался М.А. Студниц, и его кончиной.
Я обратил внимание на это не случайно. Мне довелось, будучи уже на пенсии, пару лет проработать вместе с Сергеем Дмитриевичем Беневоленским. Полковник в отставке, он много лет прослужил в НТК ГБТУ, сейчас ведет активную работу в Совете ветеранов войны инженерно-танковой службы, занимаясь в том числе картотекой ветеранов. Когда у меня, в ходе работы над "воспоминаниями", возникают вопросы по вооружению, по моторно-трансмиссионным делам, по испытаниями и др., я звоню Сергею Дмитриевичу. Он по своей картотеке, через 2-3 мин, называет несколько фамилий офицеров, которые в НТК вели эти вопросы и дает их домашние телефоны. Так я получаю дополнительную информацию. Так я поступил и в случае с Т-55. На этот раз мне пришлось ждать у телефона минут 10, после чего в телефонной трубке раздался растерянный голос С.Д.Беневоленского: "Юрий Петрович, из отдела противорадиационной защиты НТК ГБТУ в живых не осталось ни одного...".
Вспоминается в этой связи еще один эпизод. Как-то, уже работая в ВПК, я сидел в приемной высокого руководителя с документом на подпись и ждал своей очереди. Был десятый час вечера. В приемной, кроме меня, был еще один человек - мой коллега по ВПК, ведавший вопросами ядерного оружия. Он пришел с проектом плана НИОКР. Коротая время, мы переговаривались о разном. Мой коллега вспомнил, что раньше такие планы он обязательно согласовывал с И.В.Курчатовым. Последний раз, это было в 1960 г., Игорь Васильевич поставил свою подпись, тяжело задумался и сказал: "Если бы мы раньше знали о радиации, мы с самого начала все делали бы то другому". Через неделю И.В.Курчатова увезли в больницу, откуда он уже не вышел.
Видимо, наука и сегодня еще мало знает о действии радиации на живой организм.

[EvMitkov]

Глава 14. ТАНК Т-62

Последний танк, в создании которого я принимал непосредственное участие как конструктор, был Т-62.
Мысль об установке в Т-54 более мощной пушки в КБ вынашивали давно. Работа велась силами бюро нового проектирования. Первоначально наше бюро в ней участия не принимало.
Для того чтобы увеличить могущество орудия, надо было увеличить размеры артиллерийского выстрела (в заряд добавить пороха). Для того чтобы зарядить выстрел увеличенных размеров, надо было увеличить диаметр погона башни. Для этого, в свою очередь, потребовалось увеличить длину корпуса танка. Для того чтобы в удлиненном корпусе сохранить правильную центровку танка, пришлось изменить расположение опорных катков ходовой части. При этом появилась новая башня танка, новая пушка и новые боеприпасы. Как видим, изменений было много и все они были серьезными.
Первые три образца такого танка были изготовлены в 1958 г. Теперь к работе по вооружению и башне привлекли и наше бюро. Машина была секретной и я впервые увидел ее на стрельбовых испытаниях. День выдался солнечный и морозный (ниже 200С), снег сухой и сыпучий. Новая пушка имела дульный тормоз. При первом же выстреле дульная волна подняла снежное облако. Когда облако рассеялось, я увидел перед собой "слепой" танк. Снежная пыль попала на защитные стекла смотровых приборов и мгновенно превратилась в тонкую матовую ледяную корочку. Наиболее прочно обледенели приборы механика-водителя. С закрытым люком, в положении "по-боевому", танк двигаться не мог. Артиллерийский телескопический прицел находился внутри башни и его объектив избежал обледенения. Поэтому тяжесть работы по устранению выявленного недостатка легла на плечи конструкторов, которые занимались установкой приборов в бронекорпусе.
На меня дульный тормоз в принципе произвел резко отрицательное впечатление. Зимой он поднимал снежное облако, летом – пыльное или песчаное. Все это плохо влияло на защитные стекла приборов, а главное – мешало из танка наблюдать за результатами стрельбы. Возникал вопрос и о влиянии дульной волны на пехоту сопровождения и на десант на броне танка. Но на данном этапе работы вникать во все это глубоко я не стал. Побывав на испытаниях стрельбой, я понял другое - могущество оружия возросло на проценты, а боевое отделение танка, без учета люка командира и заряжающего, менялось на 100%. Стоила ли игра свеч?
В общем мое впечатление от всего увиденного осталось отрицательным. Единственное, что привлекло мое внимание в положительном плане – то, что конструкторы бюро нового проектирования, увеличив длину корпуса танка, сделали основание башни танка круглым (на Т-54 это был неправильный эллипс). Но на большие изменения башни они не пошли. Крыша башни осталась по-прежнему катаной вварной, основания люков крепились к крыше болтами. Все это были с точки зрения бронестойкости, ослабленные зоны башни. По ТУ броня башни держала бронебойный снаряд на расстоянии 1,5 калибров от сварного шва или от болтового соединения.
Здесь я должен несколько отвлечься. В 1955 или 1956 г. (точно не помню) в КБ прибыл на работу переводом из Омска Бушнев Иван Степанович. Случай был необычный. В Омске Бушнев работал главным конструктором и начальником КБ, под его руководством была создана на узлах Т-54 самоходная установка ЗСУ-57-2. В ту пору руководство страны, не умея организовать нормальную работу в сельском хозяйстве, широко практиковало привлечение работников промышленности к сезонным работам на селе. Делалось это полуофициально через партийные органы. Однажды в райкоме партии Бушнев отказался отправлять конструкторов-танкистов в колхоз на уборку капусты и картофеля. Он при всех открыто заявил, что в стране каждый должен заниматься своим делом и делать это дело хорошо - тогда во всем будет порядок. Через день Бушнева пригласили в горком и исключили из партии. Автоматически, как беспартийного, его освободили от должности главного конструктора и начальника КБ. После случившегося Иван Степанович отказался оставаться в Омске и попросил перевода в Нижний Тагил. Министерство эту просьбу удовлетворило. УВЗ встретил Ивана Степановича по-доброму. В КБ он был назначен начальником бюро вооружения и башни. В 1957 г. его назначили заместителем главного конструктора, поручив ему разработку танка с ракетным вооружением (также на узлах Т-54). Кстати, дела начальника бюро я принял от Бушнева. За время работы в бюро Иван Степанович заразил нас идеей создания цельнолитой башни.
Когда я увидел опытную башню, я понял, что если делать цельнолитую башню, то ее надо делать именно в данном случае, так как в серийном производстве предстояло полностью сменить литейную и механическую оснастку.
Но, конечно, главное слово было за металлургами. Им предстояло отпивать полусферу весом около 5 т, в которой толщины менялись от 200 до 40 мм и раковины и трещины не допускались. Было еще много других инженерных тонкостей, о которых я умолчу. Башни нам отливал в то время Челябинский завод. Я съездил туда, переговорил с металлургами. Задачи технически была настолько интересной и красивой, что литейщики дали принципиальное согласие на проведение ОКР. Однако большая доля риска оставалась.
Теперь мне предстояло получить согласие своего руководства. Первым делом я пошел к И.С. Бушневу. Хотя он и был идеологом цельнолитой башни, но в данном случае попросил принести чертежи опытной башни с вварной крышей, внимательно все рассмотрел, продумал и только после этого одобрил мое предложение. К главному конструктору Л.Н. Карцеву мы пошли вдвоем. Леонид Николаевич нашу идею принял, но, справедливо сомневаясь в возможностях металлургов, сказал: "Пробуйте. Я возражать не буду".
Если в техническом плане говорить о танке, как о машине, то самой сложной деталью в этой машине является броневая башня. Чертеж ее занимает 2-3 листа большого формата и требует от конструктора или технолога умения увязать то, что изображено и технически описано на листе ватмана с тем, что реально должно существовать в пространстве. При этом технолог уподобляется музыканту, который, читая ноты, изображенные на бумаге, превращает их с помощью скрипки или другого инструмента в звуки музыки. Конструктор же, стоя перед чистым листом ватмана, подобен композитору, который сначала должен услышать музыку в своем воображении, а уже затем изобразить ее нотными знаками на бумаге.
Проектировать новую башню должен был конструктор-ас. В моем бюро было еще три бауманца: Денисов Борис Прокопьевич, Расу-лов Леонид Джабарович и Беркович Феликс Юрьевич. Каждый из них мог выполнить эту работу, но, учитывая особенности характера каждого из них, я поручил проектирование башни Берковичу.
Проектные работы состояли из двух этапов. Первый - определение внутреннего минимально необходимого объема башни. Второй - защита этого объема литой броней от 100-мм бронебойного снаряда в соответствии с тактико-техническими требованиями на бронезащиту танка.
На первом этапе требовалось прочертить установку в башне всех основных узлов и агрегатов с учетом соблюдения технологических требований на сборку и разборку боевого отделения, а также на их монтаж и демонтаж в условиях эксплуатации. Кроме этого требовалось определить минимально возможные объемы рабочих мест заряжающего, командира танка и наводчика орудия.
В двух предыдущих абзацах я употребил слова "минимальные объемы". Это было не спроста. Если читатель помнит, я уже отмечал, что М.И.Кошкин в концепцию Т-34 заложил 23% запаса по весу. А.А.Морозов в Т-54 заложил всего 4,2% (начальная модель весила 35,5 т, конечная - Т-62 весила 37 т). Работая над башней, мы были жестко ограничены по весу. Забегая вперед, скажу -именно поэтому в Т-62 и не был установлен противорадиационный "подбой". На втором этапе требовалось определить минимально допустимые толщины брони в зависимости от пространственных углов встречи бронебойного снаряда с поверхностью брони в конкретных контрольных точках башни. Эта часть работы выполнялась полностью на основании таблиц и номограмм НИИ стали.
Всю работу Феликс Юрьевич выполнил без единого замечания.
Месяца через три был готов первый опытный экземпляр башни. Испытания обстрелом выявили один дефект. При ударе бронебойным снарядом в правую лобовую часть башни в правом нижнем углу орудийной амбразуры появилась трещина. Амбразура была единственным местом в башне, где получился резкий переход толщин металла от 200 до 40 мм. Естественно, что здесь происходили концентрации и напряжений, и вибраций (тонкая перемычка амбразуры в данном случае работала как мембрана). Как положено в таких случаях, мы максимально увеличили радиусы скруглений в нижних углах амбразуры, убрали все острые кромки. Однако я считал, что этого недостаточно - надо было разгрузить перемычку амбразуры. Но как?
В реальных боевых условиях будут стрелять по танку, и именно в этих условиях снаряды будут попадать и в башню. А это будет уже не голая 5-тонная деталь, свободно лежащая на гладкой броневой плите, это будет башня в сборе, закрепленная через погон на броневом корпусе танка. В этих условиях удар снаряда будут воспринимать уже не 5, а 8 т, и главное, что нагрузки на перемычку амбразуры частично будут восприниматься верхним погоном, жестко прикрепленным к башне. Обдумав все это, я предложил И.С. Бушневу вторую башню поставить на обстрел вместе с верхним погоном, скрепив их, как это предусмотрено чертежами (на обстрел мы заказали три башни). Иван Степанович решил пока погон оставить в резерве, ограничившись "косметическими" мерами. При обстреле второй башни все повторилось. Теперь Бушнев дал согласие на погон. Обстрел третьей башни с погоном прошел без замечаний.
Испытания обстрелом по серийной программе проводил военпред. Он мелом наносил крест на поверхности башни в точке, в которую надлежало делать выстрел, проверял курсовой угол, под которым в соответствии с ТТТ башня была установлена по отношению к орудию, из которого производился обстрел и командовал стрельбой. Я присутствовал при обстреле всех трех башен, но четко запомнил только заключительный этап испытаний третьей башни. Испытаниями этой башни руководил майор Белянский. Военпредом он работал давно, свое депо знал до тонкостей, испытания провел четко. Но программа обстрела серийной башни не предусматривала стрельбу по вварной крыше и по основаниям люков, прикрепленных болтами к башне. Это были ослабленные зоны. У цельнолитой башни этого не было, следовательно, Белянский должен был проверить броневую защиту и крыши, и люков.
Закончив обстрел по программе, мы с Белянским тщательно осмотрели все вмятины на броне и окончательно убедились, что башня эту часть испытаний выдержала. Молча мы простояли минуту, а может и больше. Белянский в правой руке держал кусок мела и смотрел на крышу башни. Затем его рука легла на переднюю часть крыши и мел коснулся брони в той точке, где на серийной башне сходились три сварных шва и в которую никогда не стреляли. Не отрывая руки от башни, Белянский обернулся и прямо глянул мне в глаза. Я понял его немой вопрос. Но он задал его вслух: "А сюда стрелять можно?" Я ответил утвердительно. Он аккуратно нанес мелом крест и мы пошли к орудию. Белянский сам навел и сам произвел выстрел. Снаряд точно попал в крест, оставил в броне след глубиной 6-7 мм, длиной миллиметров 200, и рикошетировал. Внутри башни ни сколов брони, ни трещин не было. Второй выстрел также с моего согласия Белянский произвел по основанию люка командира. За эту точку я не опасался и она неожиданностей не принесла.
Так была создана полностью литая башня будущего танка Т-62.
Пока я занимался башней, артиллерийские вопросы приняли неожиданный оборот.
В 1958 г. во главе Государства оказался Никита Сергеевич Хрущев. Он занял посты, которые занимал в свое время И.В.Сталин - 1-го секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета Министров СССР и, как следствие, Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами страны. На этих постах он пробыл шесть лет (с 1958 по 1964 гг.), за которые сумел заложить основы развала Советской Армии, начал разваливать сельское хозяйство, превращать в балаган внешнюю политику (занимаясь "переобуванием" на трибуне Организации Объединенных Наций). Именно в годы правления Н.С.Хрущева начались закупки в капиталистических странах за золото в огромных количествах зерна, мяса, масла. Когда об этом узнал бывший Премьер Великобритании сэр Уинстон Черчиль, он саркастически заметил: "Надо быть гениальным, чтобы оставить Россию без хлеба".
В годы войны Н.С.Хрущев находился три года (1941-1944 гг.) на фронте как политработник в должности члена военного совета ряда фронтов на южном фасе Советско-Германского фронта. В 1943 г. ему было присвоено звание генерал-лейтенанта. Став в 1953 г. 1-м секретарем ЦК КПСС, генерал-лейтенант Н.С.Хрущев в 1957 г. устранил с поста министра обороны и из политической жизни страны маршала Жукова, заменив его послушным маршалом Р.Я.Малиновским.
Сделано это было трусливо, когда Жуков находился за границей в служебной командировке. При этом была предпринята попытка настроить против Г.К.Жукова общественное мнение. 3 ноября 1957 г. в Правде появилась статья маршала Конева "Сила Советской Армии и Флота в руководстве партии, в неразрывной связи с народом", в которой Конев стремился показать, что в военной службе на высоких постах за плечами у Г.К.Жукова немалый груз недоработок, просчетов, саморекламы. Статья не встретила понимания у читателей. А если вспомнить, что в 1941 г. Г.К.Жуков защитил Конева от гнева Сталина за катастрофу под Вязьмой, к которой Конев был причастен, как командующий фронтом, то чисто по-человечески от статьи Конева попахивает подлостью, отблески которой ложатся и на Хрущева. Ведь на тернистом пути к вершине власти может быть самую эффективную поддержку Хрущеву оказал тот же маршал Жуков.
Принято считать, что Хрущев опасался, что пользуясь огромным авторитетом в армии и народе, Жуков может захватить власть. Но Жуков был воином и, находясь на посту министра обороны, занимался профессионально делом, которому посвятил жизнь. А вот политрук Хрущев, просчитывая свои ходы на вершину власти, понимал, что не подчинив своему влиянию армию, он в своих руках всю полноту власти иметь не будет. Хрущев безусловно понимал, что пока у руководства министерства обороны стоит такой человек как Жуков, ему (Хрущеву) - дилетанту в военном деле, делать в армии нечего.
И еще. Если бы Жуков на самом деле хотел взять впасть в стране в свои руки, то после смерти Сталина и устранения Берии, он мог это сделать гораздо проще и честнее, чем это получилось у Хрущева.
Как видим, к верховной власти стремился не Жуков, а Хрущев. И если в интересах государства было сохранение на посту министра обороны страны маршала Жукова, то в своекорыстных интересах Хрущева было устранение Жукова с этого поста и из политической жизни. Что Хрущев, за спиной у Жукова, и сделал.
В 1959-1960 гг. Хрущев начал активно вторгаться в дела обороны страны и жизнь армии. Для него организовывались широкие показы вооружения и военной техники, обязательно с боевыми стрельбами. Прямо на показах Хрущев делал свои выводы и принимал решения. Особенностью этого государственного деятеля было то, что его высказывания, принципиально и теоретически выглядели разумно, а директивные документы, издаваемые во исполнение его указаний, часто наносили трудно воспопнимый вред делу, которого они касались. Во время одного из таких показов Хрущев, например, пришел к выводу, что ракеты смогут поражать все виды целей, включая тяжелые морские линейные корабли (линкоры) и тяжелые танки и назвал, в связи с этим, всю артиллерию "пещерной техникой". Естественно, после этого линкоры из ВМФ СССР исчезли (в США они находились на вооружении и участвовали успешно в боевых операциях еще лет 20), производство тяжелых танков было прекращено (в странах НАТО 50-тонные танки серийно выпускаются и по сей день), НИР и ОКР по артиллерии были прекращены. В этот же период Главное артиллерийское управление (ГАУ) было преобразовано в Главное Ракетно-артиллерийское управление (ГРАУ).
Помню лет через десять, уже работая в ВПК, мне довелось участвовать в ревизии секретных документов, отлежавших в архиве свои сроки хранения. В секретном делопроизводстве существует порядок, при котором исполненный документ подшивается в дело. Дела разбиты на три группы: первая - срок хранения 5 лет, вторая 10 лет и третья - "хранить постоянно". Первые две группы дел, по истечении сроков, подвергаются ревизии и документы, утратившие свою актуальность, изымаются из дел и уничтожаются. Просматривая дела за 1960 год, я увидел несколько решений ВПК, состоящих всего из трех пунктов: 1 – прекратить НИР согласно перечню (приложение № 1), 2 – прекратить ОКР согласно перечню (приложение № 2), 3 – расходы списать по фактическим затратам. Этими решениями огульно были закрыты работы по артиллерии. Аналогичные работы на Западе не прекращались ни на один день. В конце 70-х годов в ГРАУ, да и в Генштабе, поняли, что пожалуй впервые со времен Петра I русская артиллерия стала отставать в своем развитии от артиллерии стран Запада. Потребовалось 10-15 лет на исправление допущенных просчетов.
Заключительный этап создания Т-62 приходился на 1959-1960 гг. На фоне сказанного выше эта ОКР выглядела несколько странно – еще один танк, да еще с вооружением "пещерного" периода.
А дело было так. В 1957-1958 гг. была разработана 100-мм гладкоствольная пушка "Рапира". Сама по себе гладкоствольная пушка в артиллерии не была принципиальной новостью. До середины XIX века вся артиллерия была гладкоствольной и стреляла шарообразными снарядами - ядрами. Находкой "Рапиры" был стреловидный подкапиберный бронебойный снаряд, который имел в полтора раза большую начальную скорость и бронепробиваемость по сравнению с подкалиберным снарядом 100-мм нарезной пушки. Появилась идея установить гладкоствольную пушку "Рапира" в танк. Поскольку новая пушка предполагала практически новый танк, этим вопросом занимался лично Л.Н.Карцев. Разобравшись с "Рапирой", он сумел доказать, что и пушка и ее выстрел длиной 1200 мм в танке не размещаются и их надо переделывать. И здесь Леониду Николаевичу пришла мысль использовать уже разработанную для модернизации Т-54 новую нарезную пушку, сделав ствол гладким и убрав дульный тормоз (в данном случае тормоз был просто не нужен). При этом, сохраняя все наружные габариты и прочность ствола только за счет исключения нарезов предложение Л.Н. Карцева позволяло увеличить калибр пушки со 100 до 115 мм. Предложение не без труда было принято и осуществлено. Разработчикам боеприпасов удалось для этой пушки создать выстрелы длиной 1 100 мм, как и на нарезной пушке. Теперь 115-мм гладкоствольная пушка и ее боекомплект без труда разместились в опытном модернизированном танке Т-54.
ОКР по модернизации Т-54, с установкой новой пушки, УВЗ вел в порядке самодеятельности при молчаливом согласии и под наблюдением ГБТУ и ГРАУ. Официально по постановлению Правительства ОКР по созданию нового танка с новой пушкой вело Харьковское КБ А.А.Морозова. Поэтому военные смотрели на работу УВЗ как на конкуренцию и, до некоторой степени, как на помеху Харькову. Но неожиданно ситуация коренным образом изменилась.
В странах НАТО средние танки оснащались нарезными пушками калибра 90-мм. У нас танки типа Т-54 имели нарезную пушку калибра 100-мм. Преимущество в вооружении было на нашей стороне. Так было до тех пор, пока не появилась информация, что в США создан танк М-60 с пушкой калибра 105-мм и что этот калибр принимается для танковых пушек в ФРГ, Англии и Франции. Когда об этом узнал Главком Сухопутных войск маршал В.И.Чуйков (герой Сталинградской битвы, человек волевой и решительный) в Минобороны разразился скандал. Чуйков потребовал от ГБТУ и ГРАУ, чтобы на наших танках стояла пушка большего калибра, чем на новых танках НАТО. У нас, на УВЗ, такой танк уже был. Он был изготовлен в металле и частично испытан. Больше того, на Урале имелась промышленная база для серийного производства этого танка. В Харькове к этому времени еще не была завершена разработка конструкторской документации, а для производства нового двухтактного танкового дизеля требовалось построить моторный завод. У ГБТУ не оставалось иного выхода, как признать наш танк официально, провести его полигонные испытания, оформить принятие на вооружение и доложить Чуйкову о выполнении его указания. Что и было сделано. 12 августа 1961 г. вышло постановление Совета Министров СССР "О принятии на вооружение Советской Армии среднего танка Т-62 со 115-мм гладкоствольной пушкой У-5ТС ("Молот")?. Серийное производство Т-62 началось на УВЗ в 1961 г. и продолжалось до 1973 г. включительно.
На Западе появление Т-62 не осталось незамеченным. Имелись сведения, что за угон этого танка разведка США назначила сумму в 1 млн. долларов. Естественно, с нашей стороны принимались меры по сохранению и Т-62, и данных о нем в секрете. Но были в этом деле и курьезные промахи. Так, в начале 80-х годов в очередной раз обострились отношения между евреями и арабами на Ближнем Востоке. США, поддерживая свою сторону, поставили Израилю танки М60А1. Глава Арабской Республики Египет Насэр прилетел в Москву и у Брежнева и Гречко получил "добро" на поставку Египту Т-62 (в то время в Советскую Армию уже начали поступать более совершенные танки Т?64). Отправка танков осуществлялась практически немедленно, из наличия Минобороны. Распоряжение Совета Министров по этому вопросу оформлялось в крайней спешке, без участия ВПК, но виза Минобороны была обязательной. Когда сотрудники ГКЭС?? показали проект документа танкистам, те охнули: за рубеж "уходил" танк с принципиально новым видом вооружения и с совсем секретным стреловидным снарядом. Однако вопрос о танке обсуждению не подлежал. Теоретически можно было обсуждать только боекомплект пушки, как комплектацию танка. В боекомплект входили три типа выстрелов: с бронебойно-подкапиберным, осколочно-фугасным и кумулятивным снарядами. Военные потребовали исключить из перечня на поставку выстрел с бронебойно-подкапиберным снарядом. ГКЭС, не обсуждая, учел требование военных и оформил все документы. Танки в черноморских портах погрузили на корабли и отправили в Египет.
По просьбе Насэра подготовка офицеров танкистов для египетской армии велась в Москве, в бронетанковой академии. Египтян обучали на танках типа Т-54. На Т-54 и Т-62 стоял однотипный телескопический шарнирный прицел ТШ. Поскольку пушки указанных танков отличались баллистикой снарядов, то и прицелы этих танков отличались только нарезкой шкал. Когда египетские танкисты стали знакомиться с прибывшими Т-62, они первым делом обратили внимание, что в прицеле нарезаны шкалы для трех типов снарядов, а в боекомплекте поступило только два. Немедленно доложили Насэру. Пошла шифр-телеграмма Брежневу. Получился, своего рода, международный конфуз. Наша Сторона представила дело, как оплошность, допущенную при отправке, и немедленно дослала выстрелы с бронебойно-подкалиберными снарядами.
После этого случая Т-62 пошли на Ближний Восток потоком. В 1972 г. были приняты решения на поставку их в Ливию, Сирию, Ирак.
И со стороны арабов, и со стороны евреев приготовления к войне шли полным ходом и в октябре 1973 г. военное столкновение произошло. Арабы потерпели поражение. Особенно большие потери понесли танковые войска. Анализ боевых действий показал их удивительное совпадение с тем, что произошло в 1941 г., при нападении Германии на СССР. Арабы имели больше танков и их танки были лучше. Евреи обеспечили лучше боевую подготовку танковых войск и грамотно их применяли. По имеющимся данным по состоянию на 6 октября 1973 г. на египетско-израильском фронте Египет имел 1832 танка, Израиль - 656. С началом боевых действий египтяне потеряли 807 танков (в том числе: 97 шт. Т-62, 441 шт. Т-55 и 269 шт. Т-54). Часть танков попала к израильтянам в исправном состоянии.
В целях дискредитации советских образцов вооружения и для того, чтобы внести смятение в умы арабских военачальников, "свободная" западная пресса, по команде своих хозяев, стала публиковать материалы, порочащие образцы вооружения, поставленные арабам из СССР.
В частности, о Т-62 писалось, что это танк для карликов (для М-60 и М-48 американцы подбирали заряжающих из числа негров двухметрового роста), что на этом танке нет дальномера и, в связи с этим, стрельба из него мало эффективна, что этот танк неудобен в эксплуатации и другое. Иногда такая пропаганда достигала цели.
Помню, после прекращения боевых действий, в Египет и Сирию были командированы наши генералы из ГБТУ для анализа фактического состояния дел на местах. Побывал в Египте и маршал А.Х. Бабаджанян. После возвращения он рассказал мне интересный случай. Как-то во время беседы Бабаджаняна с египетскими генералами-танкистами один из генералов заявил, что он считает на данный момент М60А1 лучшим танком в мире. Другой генерал возразил: Т-62 лучше чем М60А1. Возник жаркий спор. Каждый отстаивал свое. Тогда поклонник Т-62 в присутствии собравшихся предложил своему сопернику танковую дуэль: М60А1 и Т-62 в полном боевом снаряжении, дистанция между танками 2,5 км, генералы – каждый в своем танке; по сигналу танки начинают встречное движение и открывают огонь боевыми снарядами на поражение. Наступила гробовая тишина. Поклонник М60А1 задумался и... от дуэли отказался.
После войны израильтяне передали несколько исправных Т-62 американцам. Те произвели сравнительные испытания Т-62 и М60А1 применительно к условиям Арабо-Израипьской войны 1973 г. В своем отчете американцы отмечали, что Т-62 имеет очень удачную конструкцию башни. Они также отмечали, что одним из существенных недостатков М60А1 является то, что он на 1000 мм выше Т-62, что делает его более уязвимым на больших дальностях. Пушка 115-мм, установленная на Т-62, поражает М60А1 (высота 3400 мм) на дальности до 2300 м, в то время как 105-мм пушка М60А1 может поражать Т-62 (высота 2400 мм) на дальности до 1600 м.
Как видим египетский генерал, отказавшийся от дуэли с Т-62, поступил правильно.
Продолжая сравнивать Т-62 и М60А1, американцы вынуждены были отметить, что простота конструкции Т-62 - основная особенность, которая отличает его от М60А1. Это преимущество дает возможность его экипажу быстро своими сипами устранять простейшие неисправности, что невозможно на М60А1. Из опыта ведения боевых действий в октябре 1973 г. было установлено, что экипаж М60А1 покидал танк сразу же после появления любой неисправности.
На основании изложенного, у нас есть полное основание сказать, что Т-62 для своего времени был лучшим танком в мире.
Но странная закономерность: так же, как и Т-34, танк Т-62 был создан промышленностью в инициативном порядке, правда, на этот раз без жесткого сопротивления со стороны военных.

[EvMitkov]

Глава 15. ВВЕДЕНИЕ ПРИСТРЕЛКИ ПУШКИ НА Т-54

В конце зимы 1961 г. на УВЗ пришло совместное решение ГРАУ, ГБТУ и Российского Совнархоза о проведении пристрелки танковых пушек. Решением предусматривалась пристрелка в два этапа: на жестком стенде артиллерийского завода и после установки в танк. Ответственность за исполнение этого решения на заводе была возложена на главного конструктора и, естественно, Л.Н.Карцев поручил это дело мне. Когда я стал заниматься пристрелкой непосредственно, то обнаружил, что на Омском заводе этот вопрос был поручен главному технологу, на Харьковском - начальнику ОТК, а на Ленинградском Кировском заводе этот вопрос сумели вообще переложить на ВНИИТрансмаш. В Москве, в Гпавтанке пристрелка была поручена технологическому отделу, начальником которого был Александр Аркадьевич Дрознин. Жизнь показала, что с инженерной и организационной точек зрения, наиболее правильное решение было принято на УВЗ. Эффективность и меткость любого оружия в первую очередь зависит от его конструктивных особенностей, а уже потом от того, кто и как из него стреляет. Неразбериху изначально внес начальник Гпавтанка Н.А.Кучеренко, поручив депо технологам.
Пушки мы получали из Свердловска, с Уралмаша. Там пристрелка была поручена КБ Федора Федоровича Петрова.
Как я уже говорил ранее, по танковому вооружению все вопросы держало в своих руках ГРАУ. Оружие (пушки, пулеметы, прицелы, боеприпасы) поступало на УВЗ со штампом военной приемки ГРАУ. Ни мы - заводчане, ни военпреды ГБТУ не имели права ни проверять, ни разбирать оружие без представителей ГРАУ. На УВЗ была только эксплуатационная документация и габаритные чертежи. Поэтому мы (конструкторы-танкисты) были лишены возможности проанализировать устройство конкретной пушки на предмет меткости стрельбы. Правда, в таком положении были и артиллеристы по отношению к танку.
Во время стрельбы из танка, поскольку ось канала ствола проходила выше центра тяжести машины, пушку и носовую часть танка забрасывало вверх. Визуально определить, что происходило с пушкой и танком во время движения снаряда по каналу ствола, было невозможно. Мнения специалистов разделились: одни считали, что танк не влияет на меткость боя пушки, другие категорически утверждали обратное. Я решил попробовать проверить это экспериментально.
Конструкция погона башни позволяла перемещаться в горизонтальной плоскости верхнему погону относительно нижнего на 1,5 мм. При перемещении на большую величину появлялась вертикальная составляющая (шары погона с плоской части беговой дорожки переходили на радиальную). Таким образом, пока башня во время выстрела перемещалась относительно корпуса танка горизонтально, она находилась в свободном движении и ничто не влияло на пушку, а, следовательно, и на угол вылета снаряда из канала ствола. Как только башня начинала поворачиваться в вертикальной плоскости, она одновременно увлекала с собой в угловое перемещение и пушку и, если в это время снаряд еще находился в канале ствола, это могло повлиять на угол вылета. Для того чтобы проверить это экспериментально не требовался ни научный интеллект НИИ, ни особая аппаратура, достаточно было иметь осциллограф. КБ выдало задание опытному цеху на стрельбовые испытания Т-55 бронебойными снарядами с замером всего трех параметров: момента замыкания цепи электроспуска пушки, момента вылета снаряда из канала ствола и линейной величины перемещения башни в горизонтальной плоскости на момент вылета снаряда из канала ствола. Исследователи четко выполнили всю программу испытаний. Перемещение башни находилось в пределах 0,75 мм. Эксперимент однозначно и без всяких сомнений показал, что в момент, когда на башню только начинали действовать вертикальные силы, снаряда в канале ствола уже не было. Элементарный расчет говорил о том, что в этот момент снаряд уже находился на траектории минимум в 10 м от дульного среза пушки. Если же говорить о мгновениях, которые фиксировал глаз человека, когда казалось, что в момент выстрела вздрагивает весь танк, то к этому времени сам снаряд уже успевал улететь от танка на несколько десятков метров. Принципиально для меня стало ясно, что если возникнут вопросы при пристрелке пушки на танке, то ответы на эти вопросы надо искать либо в самой пушке, либо в условиях ее пристрелки на стенде.
Располагая такими данными вполне можно было резко сократить программу экспериментальных работ по пристрелке. Вместо месячной программы (более ста пушек) отстрелять, например, десять на жестком стенде и эти же десять - в танке. Но высокое решение уже действовало и никто его пересматривать не собирался.
Методика пристрелки была разработана в НИИ ГРАУ. Автором методики был доктор технических наук инженер-полковник Я.Б. Шор. Дистанция пристрелки – 100 м. Критерий меткости – средняя точка из 3-х попаданий. Методика была составлена исключительно грамотно. В течение всех работ по пристрелке по методике не было ни одного замечания.
Танки типа Т-54 выпускали три завода: УВЗ, Омский и Харьковский. Суммарный выпуск Омска и Харькова не превышал выпуск на УВЗ, поэтому основное внимание было обращено работам по пристрелке на УЗТМ и УВЗ. Была образована своего рода межведомственная комиссия. В нее вошли представители военных приемок и КБ от УЗТМ и УВЗ. Председателем комиссии был назначен Р.М. Штейнберг из Ленинградского технологического НИИ Государственного комитета по оборонной технике (ГКОТ). За ходом работ по пинии танкостроения следил заместитель председателя ГКОТ Сергей Нестерович Махонин.
Еще до начала работы комиссии мы на УВЗ решили в порядке накопления опыта произвести пристрелку нескольких пушек самостоятельно. Я знал: пристрелку личного оружия должен производить владелец оружия сам, так как в этом случае на точность стрельбы влияют не только особенности конкретного экземпляра оружия, но и личные особенности стрелка, включая и то, как он нажимает на спусковой крючок. Но танковая пушка – не личное оружие. Из нее должен метко стрелять каждый, имеющий квалификацию наводчика или командира танка. Поэтому я при пристрелке старался исключить любое возможное субъективное влияние со стороны производящего пристрелку на точность выверки прицела и точность наводки орудия. В связи с этим мое внимание привлек окуляр прицела ТШ. Его диаметр был около 30 мм. Здесь, естественно, зрачок наводчика мог смещаться с оптической оси прицела на несколько миллиметров в любую сторону, что неизбежно должно было вызывать параллакс. Чтобы исключить это, я ввел металлический колпачок, который одевался на окуляр прицела на время выверки и пристрелки. Колпачок в центре имел отверстие диаметром 1 мм, что исключало возможность появления параллакса. Этот колпачок назвали "пристрелочная диафрагма" и ввели в возимый ЗИП танка.
Может сложиться впечатление, что в своих воспоминаниях я опускаюсь до технических мелочей. Должен заметить, что в вопросах применения оружия "мелочей" нет. Приведу пример.
В 1960 г., летом, на одном из полигонов Минобороны состоялся показ вооружения и военной техники Н.С.Хрущеву. В числе прочих образцов был и наш Т-62. Военные хотели удивить главу государства могуществом пушки этого танка - ее бронебойный снаряд пробивал танки устаревших марок насквозь. При создании Т-62 было предусмотрено оснащение его оборудованием для подводного вождения (ОПВТ). В комплект ОПВТ входило, в частности, защитное стекло амбразуры прицела, которое служило уплотнением амбразуры при движении под водой. В обычных условиях этим уплотнением не пользовались и оно находилось в возимом ЗИПе танка. Стекло мы применили специальное оптическое, с повышенной точностью обработки поверхностей. Толщина стекла была всего 5 мм и оно располагалось почти перпендикулярно к оптической оси прицепа. Казалось это была "мелочь" в системе вооружения танка и те, кто готовил Т-62 к показу, не придали этому должного значения. Т-62 установили на огневой позиции. В полутора километрах установили танк-мишень. Для получения большего визуального эффекта за кормой танка-мишени поставили две бочки с бензином. Пушка Т-62 по стандартной цели "танк" имела дальность прямого выстрела бронебойным снарядом – 1 600 м. Цель находилась на расстоянии 1 500 м. При условии, что наводчик знал точное расстояние до цели, в данном случае цель должна была быть поражена первым, максимум, вторым выстрелом. Наступил день показа. Дошла очередь до Т-62. Н.С.Хрущеву доложили об особенностях этого танка и получили его разрешение продемонстрировать боевую стрельбу. Грянул первый выстрел - мимо. Второй - мимо, третий, четвертый - все мимо. Н.С. Хрущев что-то произнес тихо, а затем громко с досадой сказал: "Спасибо за стрельбу!" и пошел к другому танку. На следующее утро организаторы стрельбы (в том числе и Л.Н.Карцев) собрались у Т-62 и стали анализировать случившееся. Из расспросов экипажа выяснилась одна "мелкая" деталь. Накануне показа готовность танка к стрельбе проверил полковник из ГРАУ. Он проверил выверку прицела прямо по цели (случай для последующий стрельбы идеальный), обнаружил некоторую неточность и внес поправку. После чего полковник доложил командованию, что танк готов к стрельбе. Утром в день показа танк осмотрел полковник из ГБТУ. Он всем остался доволен, но сделал одно замечание. Полковник заметил на амбразуре прицела защитное стекло ОПВТ. Во избежание лишних вопросов, он приказал стекло снять и уложить в ЗИП. После чего и этот полковник доложил командованию, что танк готов к показу.
Могла ли какая-то "стекляшка" так серьезно повлиять на результаты стрельбы? Решили проверить. Установили защитное стекло на амбразуру прицепа и дали команду экипажу произвести выстрел. Грянул выстрел. Над целью взметнулся столб огня и дыма. Собравшиеся молча разошлись.
Не трудно представить, что случись такое в боевой обстановке, Т-62 и его экипаж были бы обречены на гибель. Такова цена платы за пренебрежение "мелочами" при работе с оружием.
Проверив на практике, что такое пристрелка на УВЗ, мы с Р.М. Штейнбергом отправились в Свердловск для участия на УЗТМ в проведении пристрелки пушек Д10-Т2С танка Т-55. Остановились мы в центральной гостинице города "Большой Урал", где случайно оказались свидетелями интересной и курьезной сцены.
Как раз в это время город готовился к эпохальному событию в своей жизни. Согласно межправительственному соглашению в СССР прибыла на самом высоком уровне делегация японских деловых кругов. В программе ее пребывания было посещение и знакомство с флагманом советской индустрии - УЗТМ. Свердловск опыта приема таких делегаций не имел. В результате и в ходе подготовки, и в ходе самого приема имели место ляпсусы на всех уровнях. Что делать - мы учились.
Японскую делегацию было решено разместить в "Большом Урале". Гостиницу основательно почистили, помыли. Как можно облагородили ресторан и буфеты, а заодно и контингент проживающих. Любителей спиртного и крепких выражений в принудительном порядке попросили освободить номера. Исчезла очередь у окошка администратора. В канун приезда японцев уборщицам выдали новые халаты, передники и резиновые перчатки (явно медицинские). День прибытия делегации мы не знали.
Было солнечное ясное утро. Как обычно, мы с Рувимом Моисеевичем зашли в буфет, затем спустились в вестибюль, купили свежие газеты и стали у большого окна с видом на транспортную площадку у входа в гостиницу. В 9 утра за нами с УЗТМ приходила машина. Пока ее не было. Мы просматривали газеты. Кроме нас в вестибюле находилось еще человек 15-20 обитателей гостиницы. Они стояли группами по 2-3, переговариваясь в полголоса или как мы – просматривая газеты. В общем, ничего особенного. Ко входу подъехала новая черная "Волга". Из нее вышли трое спортивного вида, в отлично сидящих по фигуре костюмах. Мы с Р.М.Штейнбергом невольно обратили на них внимание. Подъехавшие вошли в вестибюль и на их лицах сначала отразилось удивление, а потом явное раздражение. Ничего не понимая я обернулся и на мгновение обалдел - все, кто находился в вестибюле, кроме меня и Штейнберга, стояли по стойке "смирно" и не мигая смотрели на вошедших. Но вот один из мнимых "обитателей гостиницы" встрепенулся и принял напряженно-произвольную позу. Его примеру последовали остальные. Получилась немая сцена из Гоголевского "Ревизора".
Мы со Штейнбергом поняли, что с минуты на минуту ожидается прибытие японской делегации. Молча вышли из гостиницы, благо машина за нами уже пришла, и отправились на УЗТМ.
Работа по пристрелке проводилась под руководством ГРАУ, поэтому наша комиссия на УЗТМ собиралась обычно в кабинете районного инженера ГРАУ. Уже на первом заседании комиссии обе стороны (танкисты и артиллеристы) договорились, что мы можем по разному оценивать результаты стрельб, но все фактические данные стрельб должны быть бесспорными и подписаны всеми без замечаний. Это условие соблюдалось строго с первого и до последнего дня работы комиссии.
На УЗТМ пристрелка прошла без замечаний и вся комиссия перебралась в Нижний Тагил, на УВЗ. Здесь Главтанк включил в нашу работу ВНИИТрансмаш. Первый представитель института, который появился в комиссии, был Чирцов Николай Иванович. После трех-четырех дней работы этого человека в комиссии мы все поняли, что головной институт в вопросе пристрелки своей официальной точки зрения не имеет. Н.И. Чирцов не имел и своей личной точки зрения по этому вопросу и комиссия перестала его принимать всерьез. На смену Н.И. Чирцову прибыл молодой специалист Женя Белецкий.
Чтобы не ставить молодого инженера в неловкое положение при обсуждении оперативных вопросов в комиссии, для решения которых у него пока не было опыта, я предложил ему осуществлять контроль за ходом пристрелки в заводском тире во вторую смену (с 18 до 24 ч). Женя выполнил эту работу грамотно и аккуратно. За что все мы - члены комиссии, чисто по-человечески, были ему лично благодарны. С точки зрения членов комиссии институту, как организации, участие в работах по пристрелке авторитета не добавило, скорее - наоборот.
На УВЗ комиссия, строго говоря, пушки в танке не пристреливала, а только проверяла их меткость боя после пристрелки на жестком стенде УЗТМ. В танке все пушки укладывались в заданный габарит меткости. Но вот, когда уже было собрано и отстреляно более половины танков месячной программы, появился один танк, на котором пушка не уложилась в заданный габарит. Артиллеристы немедленно заявили, что этот факт говорит о влиянии танка на меткость боя пушки. Мне пришлось предъявить комиссии наш заводской отчет о проведенных замерах на танке в момент выстрела (о чем я говорил подробно в начале этой главы) и потребовать вернуть пушку с этого танка на УЗТМ для проверки меткости ее боя на жестком стенде. Нехотя, но со мной согласились. Однако сложности возникли у меня на родном заводе. Танк входил в число машин месячной программы и начальник сборочного цеха отказался его разбирать. Мне пришлось обратиться к директору. Иван Васильевич меня выслушал и тут же дал команду на сборку - снять пушку и отправить на УЗТМ, а танк "арестовать" до возвращения пушки с УЗТМ и ее повторной проверки на этом же танке. Теперь моим делом было проконтролировать: что и как будет сделано на УЗТМ. Ждать долго не пришлось. Пушка на жестком стенде, так же как и в танке, в заданный габарит меткости не уложилась. Больше того, ее не удалось повторно пристрелять. Пушку разобрали и обнаружили производственный брак. Зазор между привалочной поверхностью ствола и люльки пушки был на 1 мм больше допустимого. Люльку заменили. Пушку заново собрали и пристреляли на жестком стенде. У нас, на УВЗ, ее установили в тот же самый танк. Исправная бездефектная пушка и в танке уложилась в заданный габарит меткости. Принципиально этот случай поставил точку в споре: влияет или не влияет танк на меткость боя пушки. О произошедшем я доложил С.Н. Махонину по ВЧ?. Теперь у меня сложилось твердое мнение, что все 100% пушек должны подвергаться пристрелке на артиллерийском заводе, а на танковом выборочно подвергаться проверке на меткость боя. Через несколько лет такая система установилась в серийном производстве на всех заводах отрасли.

Глава 16. РАБОТЫ ПО НОВОМУ ТАНКУ УВЗ (Т-72)

Начиная с 1954 г. в КБ заговорили о новом танке. Основные разговоры и дела шли по силовой установке, по ходовой части, по бронекорпусу. Я проработал в КБ девять лет и все девять лет тянулась без ощутимых результатов эта история. Мы - вооруженцы, в этой работе (по новому танку) формально не участвовали. Просто все, что появлялось нового в танковом вооружении, мы внедряли в серию не ожидая для этого никакого "нового танка". Так родились модификации танка Т-54 со стабилизированным в 2-х плоскостях вооружением – Т-54Б и первой в мировом танкостроении гладкоствольной пушкой – Т-62.
В 1954 г. работа по новому среднему танку была задана двум КБ: Харьковскому (главный конструктор А.А. Морозов) и Тагильскому (главный конструктор Л.Н. Карцев).
Слова А.А.Морозова о том, что корабль никогда не дождется попутного ветра, если не знает в какую гавань ему надо плыть, были не просто красивой фразой - они были принципом работы и жизни этого человека. Прежде чем браться за создание нового танка, А.А. Морозов определял для себя, в каких боевых условиях будет применяться танк через 15-20 лет; какими, в связи с этим, должны быть его броневая защита и вооружение. Далее конструктор задавался весом танка. Для Александра Александровича вес танка являлся стратегической характеристикой машины.
Что такое дополнительная тонна веса танка? Это, прежде всего, несколько тонн руды, которую надо добыть из земли. Это тонны коксующегося угля, который необходим для получения из руды металла. Это, в среднем, две тонны металла, из которых может быть изготовлена одна тонна уже готовых танковых деталей. Но и это еще не все. Дополнительную тонну деталей в танке надо постоянно возить. Ради этого надо на 15-20 лошадиных сил увеличивать мощность дизеля, а следовательно, и запас возимого в танке дизельного топлива, которое в виде сырой нефти надо добыть из-под земли, переработать и за сотни, а то и тысячи километров доставить к месту боевых действий. Все это я услышал из уст А.А. Морозова, когда однажды маршал П.П. Полубояров предложил ему увеличить вес Т-64А на одну тонну. Обычно сдержанный Александр Александрович в данном случае ответил резко: "Я не умею делать тяжелые танки!"
С учетом достижений науки и техники в области металлургии, противоснарядной и противокумулятивной защиты, в области вооружений, двигателе и машиностроения, приборостроения в КБ Морозова ориентировочно определяли возможный минимальный вес новых узлов и агрегатов будущего танка и, соответственно, полный вес самого танка. ГБТУ подготавливало проект постановления Правитепьства, который после принятия становился Законом для Министерства обороны и промышленности.
Ну, а как к работе по новому танку относился Л.Н.Карцев? Лучше всего об этом говорит он сам в своей книге "Моя судьба – Нижний Тагил".
"Будучи в конце 1953 г. командированным в Москву и зайдя в ГБТУ, я узнал у своих бывших однокурсников по Академии о том, что готовится проект постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР о создании в Харькове нового среднего танка и что для этого танка предполагается создать двигатель совершенно новой конструкции мощностью 580 л.с. Товарищи показали мне тактико-технические требования на этот танк. Они ничего сверхъестественного собой не представляли и сводились по сути к тому, чтобы повысить огневую мощь, защиту и маневренность примерно на 10% по сравнению с танком Т-54. При этом сохранялся вес последнего - 36 т.
Возвращаясь домой, в поезде я непереставая думал о том, что новый танк с такими характеристиками можно реализовать с существующим на танке Т-54 двигателем типа В-2, форсировав его за счет увеличения подачи топлива с 520 до 580 л.с."?.
Рассуждая так примитивно Л.Н.Карцев сумел добиться того, что наряду с Харьковом в этот проект включили и УВЗ. Постановление вышло. Работы пошли параллельно – в Харькове и у нас. Как развивались в ту пору дела в Харькове я не знаю, а у нас было похоже на детскую игру в кубики. Складывалась машина из разных идей, зачастую авантюрных с точки зрения технологии и организации производства. Почему так происходило? Ответ опять же дает Л.Н. Карцев в своей книге.
"Мои отношения с А.А. Морозовым складывались неоднозначно. У читателя может возникнуть впечатление, что между нами в основном были отношения антагонистического толка. Спору нет, я всегда стремился к тому, чтобы сделать что-то лучше, удачнее, надежнее, чем в морозовских конструкциях, зачастую неоправданно не приемля его решения или замыслы"??.
Именно так шла в нашем КБ работа по новому танку. Из Харькова поступала информация о разработке того или иного узла для нового танка. У нас собиралось совещание конструкторов, на котором принималось решение, как сделать аналогичный узел лучше и надежнее. В итоге на опытных образцах нашего нового танка все узлы были "лучше и надежнее", только сам танк на полтонны оказался тяжелее допустимого по ТТТ и военные его не приняли на испытания. Но Л.Н.Карцев на этом не успокоился и на всех показах, где он встречался с высоким руководством, продолжал доказывать, что новый тагильский танк лучше харьковского. Для нашего КБ это закончилось конфузом.
Как-то на работе мне позвонила секретарь Карцева и сказала, что всех начальников бюро приглашают в кабинет главного конструктора. Сам Л.Н.Карцев находился в это время в командировке в Ленинграде. Оказывается нас собрал один из начальников бюро – друг Карцева, его однокурсник по Академии, инженер-полковник Л.А. Вайсбурд. Он сообщил, что имеется информация о готовящемся показе бронетанковой техники Н.С.Хрущеву. Давно и хоршо зная Карцева, Вайсбурд предположил, что если Карцев появится на этом показе, то он будет хаять танк Морозова и расхваливать свой. В такой ситуации ГБТУ будет вынуждено доложить Хрущеву, что наш танк не соответствует ТТТ и работу могут закрыть. Вайсбурд предложил послать Карцеву телеграмму с просьбой немедленно вернуться на УВЗ под предлогом, что здесь остановлена приемка танков. Предложение Вайсбурда приняли–- телеграмму послали, но все произошло именно так, как предполагал Вайсбурд. Карцев телеграмму проигнорировал, побывал на показе, где высказал Хрущеву свое отрицательное отношение к танку Морозова. Примерено через месяц после возвращения Карцева с показа мы узнали, что вышло постановление Правительства, которым работы по новому танку на УВЗ прекращались.
Леонид Николаевич Карцев проработал в должности главного конструктора на УВЗ с 1953 по 1969 гг. Когда он оставил конструкторскую работу и перешел в ГБТУ, ему было 47 лет. Судьба представила Карцеву прекрасную возможность создать новый танк, когда ему было около 40 лет. Имея такую мощную производственную базу как УВЗ, имея такого директора как Иван Васильевич Окунев, который поддерживал любое разумное предложение по совершенствованию танков, Карцев и в последующие 7 лет (до ухода с завода) вел работы по новому танку без постановления Правительства. Однако до 1969 г. новый танк на УВЗ создан не был. Леонид Николаевич в своей книге объясняет это тем, что недоставало опыта, что конструкторы Я.И. Баран и А.И. Шпайхлер его не поддерживали в работе по новому танку. Но если вспомнить, что Михаил Ильич Кошкин создал Т-34 именно в 40 лет, то невольно начинаешь думать, что в данном случае дело у Карцева было не в недостатке опыта.
А что и как делал А.А. Морозов лучше всего понять на примере созданных им танков.
Т-34-85 был создан на базе Т-34-76. Танк имел приведенную толщину лобовой брони 90 мм, пушку 85 мм, экипаж 5 человек, вес 32 т.
Т-54 - первый серийный массовый послевоенный танк. Толщина брони 200 мм, пушка 100 мм, экипаж 4 человека, вес 36 т. На его базе были созданы – Т-55 и Т-62.
Т-64 – второй серийный послевоенный танк. Толщина брони 400 мм, пушка 115 мм (затем – 125 мм), экипаж 3 человека, вес 36 т. Этот танк послужил основой для создания серийных танков Т-72 и Т-80, которые по своей конструктивной схеме являются копией Т-64.
Как видим, А.А.Морозов, создавая свои танки, смотрел далеко вперед, искал и находил конструктивные решения, оригинальные не только для отечественного, но и для мирового танкостроения.
В 1960 г. принципиальные вопросы конструкции нового танка (будущего Т?64) А.А.Морозовым были уже решены. По сравнению с Т-54 в новом танке все узлы и агрегаты кардинально изменялись и, кроме того, появились совершенно новые (автомат заряжания пушки, бортовые коробки перемены передач). Шел процесс поиска и отработки конкретных конструктивных решений. На танке устанавливалась 115-мм гладкоствольная пушка, аналогичная той, которую мы установили на Т-62; вводился механизм заряжания пушки, что позволяло исключить из состава экипажа танка заряжающего. В результате объем системы заряжания (заряжающий и немеханизированная боеукладка) на новом танке по сравнению с Т-62 сокращался в 1,7 раза. Сэкономленный за счет уменьшения заброневого объема танка вес А.А. Морозов использовал для усиления броневой защиты. При этом повышение уровня защиты достигалось не за счет бездумного увеличения толщины броневой стали, а за счет введения в толщу броневого металла керамических и других наполнителей, разработанных НИИ стали. Такие наполнители оказывали сопротивление бронебойному снаряду и кумулятивной струе аналогично стали, но имели значительно меньший удельный вес. Руководил работами по созданию комбинированной брони заместитель директора НИИ стали по научной работе Иерусалимский Всеволод Васильевич. Сведения о подобных работах за рубежом появились через 10-12 лет, сообщалось о создании комбинированной "чобхемской" брони в Англии. К этому времени в отечественном танкостроении комбинированная броня уже несколько лет применялась в серийном производстве танков.
Все мы на УВЗ понимали, что после отработки и принятия на вооружение новый танк будет поставлен на серийное производство в Харькове, а затем и в Тагиле. В начале 1961 г. я был командирован в Харьков для ознакомления с конструкцией боевого отделения нового танка. Здесь я и познакомился с Александром Александровичем Морозовым лично (до этого я знал его только заочно).
Как я уже говорил, начальником бюро вооружения в Харькове в это время был Марк Абрамович Набутовский. Он занимался автоматизацией заряжания пушки. Набутовский пошел по пути создания, так называемого, "кабинного" варианта автомата, когда весь механизм крепился к погону башни. При такой конструкции механик-водитель был изолирован от командира и наводчика, а пороховые заряды артиллерийских выстрелов в сгорающих гильзах располагались вертикально по периметру боевого отделения. Это была в прямом смысле "пороховая бочка". Наряду с этим, такая конструкция отличалась излишней сложностью и была нетехнологична. Меня очень удивило то, что Морозов согласился с таким решением. Был и еще один вопрос. Набутовский, в погоне за снижением веса, заменил дублирующий ручной механический подъемный механизм пушки на гидравлический, подключив его к гидравлической системе стабилизатора пушки в вертикальной плоскости. Это оригинальное и красивое с точки зрения экономии веса и внутренних объемов боевого отделения конструкторское решение не выдерживало никакой критики с точки зрения особых требований по надежности к дублирующим приводам наведения. Весь смысл дублирующих приводов наведения пушки заключался в том, чтобы в условиях боя, когда в танке откажет и гидравлика, и электрика, но еще сохранит некоторую боеспособность экипаж, наводчик смог, используя только свою мускульную силу и механические привода наведения, вести огонь из пушки. В этом плане гидравлический ручной подъемный механизм пушки противоречил здравому смыслу. То что делал М.А. Набутовский еще как-то можно было понять, но то что это принял А.А. Морозов – для меня было неожиданностью. Не скрою, со смятением в душе я вернулся в Тагил. Я разумом не принимал то, что делалось в КБ у самого Александра Александровича Морозова! Чем больше я думал, тем больше убеждался в том, что плата за минимальный вес танка, в данном случае, превышала разумно допустимые пределы.
Так же, как и я, в Харькове побывали начальники всех ведущих бюро нашего КБ. В январе 1962 г. Л.Н.Карцев устроил неофициальный научно-технический совет на тему: "Каким мы видим будущий танк УВЗ". Никаких протоколов и решений не оформлялось. Не вдаваясь в подробности, отмечу главное. Все приняли без обсуждения новую принципиальную схему танка, созданную А.А. Морозовым: экипаж три человека – командир, наводчик, механик-водитель; пушка с автоматом заряжания; приведенная толщина брони 400 мм (по схеме НИИ стали); вместо одной центральной – две бортовые коробки перемены передач. Остальное было отвергнуто. Так, вместо принципиально нового двухтактного дизеля с двухсторонним отбором мощности, который кроме танка к установке в машины другого типа был не пригоден, было решено ориентироваться на проверенный жизнью и широко применявшийся в народном хозяйстве и армии четырехтактный дизель типа В-2. Поднять мощность этого дизеля было реально за счет установки на нем нагнетателя. Вместо ходовой части с принципиально новой мелкозвенчатой гусеницей было решено делать гусеницу обязательно взаимозаменяемую с танками типа Т-54 (к тому времени в армии было уже около 30  тыс. таких танков). Ходовую часть делать с расчетом на то, что в дальнейшем вес танка будет увеличен до 40-42 т. Автомат заряжания делать бескабинным, обеспечив экипажу условия непосредственного общения в танке, что имело принципиальное значение для морально-психологического состояния экипажа в экстремальных ситуациях при эксплуатации танка и в бою. Практически это были неписанные ТТТ конструкторов УВЗ на новый танк своего завода. В полном соответствии с этим ТТТ новый танк в инициативном порядке на УВЗ был создан и принят на вооружение в августе 1973 г. с индексом Т-72.
Аналогично легендарному Т-34 танк Т-72 приобрел мировую известность и получил мировое признание. Лицензию на производство Т-72 приобрели Польша, Чехословакия, Югославия, Индия, Иран и Ирак. В истории мирового танкостроения такого успеха не знал больше ни один танк.
Но в отличие от Т-34, праотцом которого, по меткому выражению самого А.А. Морозова, был М.И. Кошкин, у Т-72 праотцом был коллектив конструкторов в том числе соратников Кошкина. Не было по настоящему у Т-72 и Главного Конструктора. Справедливости ради надо сказать, что конкретные конструктивные решения закладывались еще в то время, когда в должности главного конструктора по танкам на УВЗ работал Л.Н.Карцев, а отработка опытных образцов (с 1969 по 1973 гг.) велась, когда главным конструктором работал Валерий Николаевич Венедиктов. Характерным в этом отношении было то, что при присуждении Государственной премии за Т-72 В.Н. Венедиктов в списке участников работы проходил как просто участник, а Л.Н. Карцев вообще не был включен. Только в 1980 г., когда была присуждена Государственная премия во второй раз (уже за Т-72А), В.Н. Венедиктов в списке участников значился как руководитель работы.
Сохранилась и странная закономерность – Т-72, аналогично Т-34 и Т-62, был разработан конструкторами в инициативном порядке. Правда, на этот раз Министерство обороны активно поддерживало принятие танка на вооружение. Сам же процесс принятия решения по Т-72 был длительным, тернистым и носил почти детективный характер. Основные события в этой истории развернулись, когда я уже работал в ВПК, поэтому подробнее о них я расскажу позже (как активный и непосредственный участник).

ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Обычно за "послесловие" автор берется закончив задуманный труд полностью. В данном случае я это делаю закончив только первую часть.
А сколько вообще задумано частей?
Моя жизнь в танкостроении сложилась так, что если не считать учебу на инженера-танкиста в МВТУ (1947-1953 гг.), то по времени, по форме и по существу она разделена на три четких периода.
Первый – девять лет работы конструктором танков на УВЗ (1953-1962 гг.).
Второй – пять лет работы во ВНИИТрансмаше с танковыми КБ заводов отрасли (1962-1967 гг.).
Третий – двадцать лет работы в Комиссии Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам по танковой, автомобильной и инженерной тематике по линии Миноборонпрома, Минсельхозмаша, Минавтопрома и Минтяжмаша (1967-1987 гг.).
Так в трех частях задумана и книга.
Сегодня от событий, описываемых в первой части, нас отделяет более тридцати лет. Многие из участников этих событий уже закончили свой жизненный путь. Другие, включая и автора, неумолимо приближаются к роковой черте. Поэтому возникло желание придать первой части книги несколько самостоятельный характер в надежде на то, что ныне здравствующие смогут получить возможность ознакомиться с событиями тех лет, как они виделись глазами автора.

Работа над второй и третьей частями книги продолжается.
1993-1995 гг. г.Москва

Автор выражает признательность товарищам по танкостроению С.П.Чернову, М.А.Захарову и В.И.Шашкину за содействие в издании книги

[EvMitkov]

Из цикла "Воспоминания о Сербии'"*

Танк Т-34

(Михаил Чванов)

Это уже не просто известно, а уже вошло во все словари и энциклопедии, что танк Т?34, изобретенный накануне Великой Отечественной войны, стая, по общему признанию, лучшим танком второй мировой войны. И это поразительно: позднее те же конструкторы, учитывая все его достоинства и недостатки, все новейшие достижения науки и техники, конструировали другие, на их взгляд более современные танки, а оказалось, ничего лучшего так и не придумали. Тут можно было бы говорить о гениальном, божественном озарении, если бы речь шла не о смертоносном оружии. Но, наверное, это все-таки было гениальное озарение, ибо танк этот был создан как бы в предвидении страшного иноземного нашествия, когда будет решаться вопрос - быть или не быть стране, народу, и, поэтому, его изобретение как бы было освящено сверху.
Самый грозный и самый совершенный танк Великой Отечественной войны! Когда я впервые увидел его вблизи, заглянул внутрь - поразился его почти топорной простоте: грубая сварка, грубая пригнанность частей. И еще поразился его какой-то неказистости, что ли.
Есть в этом что-то не просто символическое. Даже слова не найдешь, чтобы объяснить. Прошло полвека. За это время сменилось несколько поколений танков, и о Т-34 уже давно вспоминали с долей ласковой снисходительности. Но ехали мы по блокадной Сербии. Наш спутник, сербский офицер, говорил: не хватает оружия, горючего, не хватает всего.
А танков? - спросил я.
И танков. Но нам нужны не просто танки. Нам нужны танки Т-34.
Я не понял его.
Да-да. Мы поснимали ваши танки-памятники с постаментов, поставили на них новые моторы и вооружение, и они у нас на самых передовых рубежах. Понимаете, самые новейшие танки: и наши, и ваши, американские и немецкие, не выдерживают прямых ударов ПТУРов - броня еще терпит, а экипажи погибают от детонации. А Т-34 держится. Не верите? Никто не верит. Это похоже на легенду, но это правда. Это не просто символично, что нас спасают именно Т-34, которые в 1945-м первыми вошли в Белград.
Я так до конца и не поверил в эту историю, хотя мне ее рассказал только что вышедший из боя офицер...

журнал "Наш современник", 1996, 6, с. 191.

Несколько слов от себя, Евгения Миткова, обычного военпенсионера, которых тысячи.
Когда я прочитал эти строки-предислвовие ко второй части воспоминаний Юрия Петровича - я не был ни удивлен, ни растроган. Все это я знал давным -давно: один из моих друзей и товарищей, в прошлом тоже офицер -морпех, Анатолий Фурдик, спалил в Югославии на "тридцатьчетверке"-85 один из немногих потерянных янки в той войне "Абрамсов". Спалил в чокнутой, безбашенной атаке, в ситуации, когда иного выхода и иного решения - просто не было. С сербским экипажем, двумя выстрелами в упор - с ДПВ менее пятидесяти метров. Спалил - и ушел. Янки даже не стреляли ему вслед - не смогли опомниться.
Я сам много работал на "тридцатьчетверках" в разных странах, а машина с тактическим номером 210 и именем собственным "Фрау" - до сих пор наиболее родная мне машина, из всех, с которыми сталкивала меня жизнь и служба. Именно на тридцатьчетверке я впервые вел бой - не учебный. Впрочем - на форуме у нас я много говорил обо всем этом - к чему повторяться?


"Фрау"№210. - "Фравочка"...

Все пройдет, только правда останется
Русская пословица

От автора

Некоторые вопросы фальсификации данных о производстве и применении бронетанковой техники СССР в 1941-1942 годах*

Выход из печати первой части этой книги вызвал у читателей определенную реакцию. Особенно я это почувствовал со стороны ветеранов танкостроения и ветеранов Великой Отечественной войны. Стереотипы, сложившиеся у людей этого поколения, так сильны, что они не могут просто принять информацию о том, что в 1941 и 1942 годах наши бронетанковые силы по количеству и по качеству материальной части значительно превосходили бронетанковые силы Германии, а вот по уровню военной мысли, по тактике применения этих сил - значительно уступали вермахту.
Танкостроители по своему личному опыту знают с какими сложнейшими техническими и организационными трудностями связано крупносерийное производство бронетанковой техники. И, поэтому, когда специалист впервые видит фактические данные о количестве и качестве русской бронетанковой техники в предвоенные годы и в 1941-42 годах, невольно возникает мысль: "Не может быть!"
Я сам, когда получил данные из Миноборонпрома (из рабочего журнала наркома танковой промышленности В.М.Малышева), не скажу, что не поверил этим данным, но был ошеломлен настолько, что тут же запросил аналогичные материалы из ГБТУ Минобороны и из отдела оборонной промышленности Госплана СССР. И только сравнив и проанализировав данные из трех указанных источников, я безоговорочно принял их как достоверный исторический факт.

По данным Малышева промышленность в 1941 году изготовила 7347 единиц бронетанковой техники, по данным ГБТУ армия получила в 1941 году 6500 единиц. Соответственно: в 1942 году -24719 и 24500, в 1943 году - 24000 и 24000, и в 1944 году - 28983 и 29000.
Как видим, разночтение около 10% имеется только в 1941 году. Если я не ошибаюсь, то еще Наполеон Бонапарт высказал мысль, что в отступающей армии не может быть порядка. А если вспомнить катастрофическое отступление Красной Армии в 1941 году до самой Москвы, то причина неточности данных ГБТУ по 1941 году очевидна.
Данные Малышева по 1941-44 гг. никаких сомнений не вызывают.
Нам - современникам только остается склонить голову перед подвигом наших танкостроителей предвоенного и военного времени и одновременно признать безусловный талант наших организаторов промышленности, без наличия которого все сказанное было бы просто невозможным.*
Но, восстановив историческую правду о советском танкостроении в 1940, 1941 и 1942 годах, мы, тем самым, затронули еще один вопрос, имеющий военно-историческое значение для начального периода Великой Отечественной войны.
В ходе войны советское верховное командование, объясняя свои страшные просчеты в 1941 и 1942 годах, на одно из первых мест ставит практическое отсутствие танков Т-34, якобы производившихся промышленностью в то время в недостаточных количествах.
Сегодня мы достоверно можем сказать, что к началу Великой Отечественной войны у вермахта было 2026 танков Т-III и Т-IV, а в Красной Армии 1861 танк Т-34 и КВ. При этом следует добавить, что в 1941 году промышленность поставила Красной Армии 4383 танка Т-34 и КВ (из общего количества 7347 единиц бронетехники). В то время как промышленность Германии, Франции и Чехословакии смогла поставить в 1941 г. вермахту всего 3910 единиц бронетанковой техники всех типов.
Это чисто арифметическая сторона вопроса.
Рассмотрим подробно военно-техническую сторону.

Мнение советского верховного командования мы знаем. Очевидно, в данном случае особый интерес для нас представит мнение западных специалистов.
Дуглас Орджилл - английский журналист и писатель, автор ряда книг по военной истории и развитию бронетанковой техники, в качестве офицера танкиста принимал участие во второй мировой войне. Его книга "Т-34. Русские танки." вошла составной частью в многотомную "Иллюстрированную историю второй мировой войны" (США, 1971 год). Позволю себе привести несколько выдержек из этой книги.
Вот что пишет Д.Орджилл о первых встречах немецких танкистов с Т-34: "8 июля 1941 года 17-я танковая дивизия вермахта медленно продвигалась к Днепру в районе города Сенно*, подминая гусеницами рожь и картофельную ботву. То тут, то там над полем в небо поднимались столбы черного маслянистого дыма, отмечая место последнего боя русского легкого танка Т-26** или немецкого Т-III***. У немецких танков, далеко оторвавшихся от своих баз снабжения, были на исходе боеприпасы. Как раз в этот момент, когда усталые канониры в своих душных, насыщенных пороховым дымом башнях получили приказ экономить снаряды, из густой ржи выполз приземистый русский танк, силуэт которого был немцам незнаком. Несколько немецких танков открыли по нему огонь, но их снаряды рикошетом отлетали от его массивной башни. Русский танк свернул на проселочную дорогу, на которой стояла 37-миллиметровая противотанковая пушка. Артиллеристы открыли яростный огонь по приближавшемуся танку, но он вплотную подошел к пушке, развернулся на своих широких гусеницах и вдавил ее в землю. Затем, оставив позади себя подожженный танк Т-III, он углубился в немецкую оборону на пятнадцать километров, пока не был подбит с тыла снарядом из 100-миллиметрового орудия. Таким было первое знакомство танкистов 17-й танковой дивизии с Т-34.
Подобные стычки происходили и на других участках Восточного фронта в первые дни операции "Барбаросса".
Встречи с Т-34 сильно травмировали немецких танкистов, чей боевой дух в значительной степени основывался на твердой уверенности в превосходстве германской техники. "Чудо-оружие, -говорилось в одном немецком докладе о Т-34, - сеющее страх и ужас везде, где оно появляется..."
Так описан крохотный боевой эпизод - мгновение гигантской битвы, разворачивавшейся на просторах Восточной Европы.
Давайте попробуем осмыслить этот эпизод.
Итак, на 17-й день войны, целая немецкая танковая дивизия в ходе боев впервые столкнулась с одним единственным русским танком Т-34. А ведь сегодня мы знаем, что у вермахта включая все стратегические направления (и западное - Францию, и Северную Африку) имелось 1440 танков Т-III, в то время как у Красной Армии только в западных округах было 967 танков Т-34. Практически это означает, что в начале боевых действий на каждые 15 танков Т-III приходилось по 10 танков Т-34.
Возникает вопрос: почему при таком количественном соотношении Т-34 в первые недели операции "Барбаросса" "сталкивались" (как точно применяет это слово Д.Орджилл) с немецкими танковыми частями практически единичными экземплярами. Хотя даже при этом немецкие танкисты признали Т-34 как "чудо-оружие, сеющее страх и ужас везде, где оно появляется".
Здесь нам надо вспомнить, что и в Западном Особом военном округе и в Киевском Особом военном округе в 1941 году летняя боевая учеба была организована так, что многие танковые и механизированные части были выведены на полигоны вместе с пехотой, а основной запас боеприпасов и моторного топлива оставался в местах постоянной дислокации (порою за десятки километров). Этот запас был детально закоординирован немецкой разведкой и в первые же часы и дни войны подвергся уничтожению авиацией и многочисленными диверсионными группами немцев.
К этому следует добавить, что сегодня по данным Института военной истории России, первые же бои показали, что организация механизированных корпусов (МК)* оказалась громоздкой, плохо управляемой. Большинство МК к середине июля потеряли свою матчасть и оказались небоеспособными. (Подчеркнуто мною)
Перечень причин можно продолжить, но, я думаю, сказанного достаточно для того, чтобы понять, почему нет сведений о серьезных танковых сражениях с участием Т-34 в первые недели войны.
А теперь я хочу сказать несколько о другом. В приведенном Д.Орджиллом эпизоде, взятом из немецких боевых донесений, в первую очередь производит ошеломляющее впечатление сам танк Т?34. Думая о нем, мы как-то совсем упускаем из вида, что все, что делала боевая машина - она делала по воле своего экипажа.
Четыре молодых воина (мобилизованные "старики" еще не могли оказаться на переднем крае) оставшись одни, должны были сами принимать решения в боевой обстановке. Почему они вели машину на Запад, зная, что это верная гибель?
Похоже ответ на этот вопрос я нашел у фронтового поэта-танкиста Сергея Орлова. В одном из его фронтовых стихотворений 1941 года есть такие строки:
"Когда-нибудь я расскажу об этом,
О времени жестоком, о войне,
Пусть я миную смертные тенета,
Да доведется это сделать мне!

Но если будет Родине угодно,
Пусть лягу я, исхлестанный свинцом,
Лицом вперед, на грудь земли холодной
Колени не согнув перед врагом."(Подчеркнуто мною)
Те из читателей, кого судьба приведет однажды к могиле Неизвестного солдата, глядя на вечный огонь, вспомните о молодых танкистах, которые 8 июля 1941 года вели свой Т-34 сквозь боевые порядки 17-й танковой дивизии вермахта в направлении на Берлин и погибли от выстрела в спину.
Потребовалось долгих 4 года для того, чтобы Т-34 и его могучие собратья КВ и ИС в апреле 1945 вошли в Берлин и дошли до стен поверженного Рейхстага.
Возможно найдется читатель-скептик, который скажет: "Ну и фантазер этот автор! При чем здесь Берлин?"
Еще раз заглянем в книгу стихов "Порохом пропахнувшие строки" Сергея Орлова. Место действия - Волховский фронт. Время - год 1943?й. Название стиха - " Смотровая щель":

В машине мрак и теснота.
Водитель в рычаги вцепился...
День, словно узкая черта
Сквозь щель едва-едва пробился.

От щели, может пятый час
Водитель не отводит глаз.

А щель узка, края черны,
Летят в нее песок и глина,
Но в эту щель от Мги видны
Предместья Вены и Берлина."

Вот оказывается о каких пейзажах мечтали танкисты, более двух лет водившие в бой свои танки в болотах, топях и гатях Волховского фронта.
Но вернемся к самому танку Т-34. Из приведенных фактов пока можно сделать один вывод: если бы у нас было еще больше танков Т?34 в западных округах - мы бы еще больше их потеряли.
По данным Института военной истории России в июле-августе 1941 года механизированные корпуса и танковые дивизии были расформированы, а остатки их матчасти и личного состава обращены на укомплектование танковых бригад и батальонов. До весны 1942 года бронетанковые войска были представлены в сражениях танковыми бригадами и батальонами.
Прошло три месяца с начала войны. Наступила осень. Приближался кульминационный момент всей кампании 1941 года -битва за Москву.
Что пишет об этом периоде Д.Орджилл?
"Вновь сформированная 4-я танковая бригада под командованием полковника М.Е.Катукова, только что переброшенная под Москву, получила срочный приказ выдвинуться в Мценск и закрыть танковым колоннам Гудериана дорогу на Тулу.
В авангарде танковой группы Гудериана двигалась 4-ая дивизия, которой командовал генерал фон Лангерманн. 3 октября танки этой дивизии столь внезапно ворвались в Орел, что на улицах все еще ходили трамваи. Путь на Москву был, по существу, открыт. Бригада Катукова с ее 50 танками оказалась единственной танковой частью русских, ставшей на пути дивизии Лангерманна.
Катуков действовал без промедлений. Выставив приданный ему стрелковый батальон в качестве оборонительного заслона, он выдвинул вперед танковые засады. Когда утром 6 октября колонна немецких танков выступила из Орла, тридцатьчетверки нанесли ей столь свирепый фланговый удар, что свыше тридцати гитлеровских танков осталось догорать на поле боя. Катуков благоразумно отвел свои танки назад. Гудериан, осматривая поле боя тремя днями позже и сосчитав подбитые танки, заметил: "Русские понесли значительно меньшие потери, чем они нанесли нашим танкам..." И мрачно добавил:"Они преуспевают в военной науке".
Немцы обнаружили, что в танковых дуэлях Т-34 имеют особенно ощутимое тактическое превосходство над Т-IV, короткоствольное 75-миллиметровое орудие, которого способно вывести из строя русский танк лишь в случае прямого попадания в то место, где находится вентиляционная решетка, прикрывающая двигатель. А снаряд русской 76-миллиметровой пушки почти при любом попадании пробивал и уничтожал как Т-III, так и Т-IV. "Тяжелые потери. - отметил командир немецкой танковой группы, – От запланированного нами быстрого продвижения вперед временно пришлось отказаться".
Генералу Лангерманну действительно пришлось задержаться на два дня. Затем он снова двинулся к Мценску. Дороги были изрыты воронками, обочины раскисли, и его дивизия растянулась на добрых двадцать километров, когда ее передовые танки подошли к горящему городу. И вновь выкрашенные белой краской тридцатьчетверки бригады Катукова, как привидения, возникли на флангах немецкой колонны, рассекли ее на части и почти полностью уничтожили".
Далее Д.Орджилл пишет: "Немецкий младший офицер-танкист сделал следующий вывод: "...нет ничего более ужасного, чем танковый бой против превосходящих сил. Численный перевес здесь ни при чем, мы к этому привыкли. Но, когда у противника танки лучше - это страшно.
Ты даешь полный газ, но твой танк слишком медленно набирает скорость. Русские танки такие быстрые, на близком расстоянии они успевают взмахнуть на холм или проскочить болото быстрее, чем ты сможешь успеть развернуть башню. И сквозь шум, вибрацию и грохот ты слышишь удар снаряда в броню. Когда они попадают в наши танки, по большей части раздается глубокий затяжной взрыв, а затем ревущий гул вспыхнувшего бензина, слава богу, такой громкий, что мы не слышим воплей экипажа..."
Редко, когда значение технического превосходства было продемонстрировано столь убедительно."

И еще: "Небольшие по численности, но страшные по своей эффективности группы Т-34 появлялись на флангах немецких танковых дивизий, легко спускались с холмов на широких гусеницах, наносили урон врагу и снова исчезали в зимних сумерках. Подобные успешные действия были важны в том плане, что они задержали немецкое наступление до начала зимы и выиграли время, необходимое для подготовки обороны и решающего контрудара".
А теперь вернемся к первым дням начала войны, когда немцы впервые узнали о Т-34. Вот так об этом говорит Д.Орджилл: "Из всех видов боевой техники, с которыми столкнулись германские войска во второй мировой войне, ни один не вызвал у них такого шока, как русский танк Т-34 летом 1941 года.
Крупнейший из немецких танковых командиров генерал-полковник Гейнц Гудериан, командующий 2-й танковой армией сделал вывод... "Превосходство материальной части наших танковых сил, имевшее место до сих пор, было отныне потеряно и теперь перешло к противнику. Тем самым исчезли перспективы на быстрый и непрерывный успех." (Подчеркнуто мною).
Добавим ко всему сказанному немного данных Института военной истории России, с которых время сняло гриф секретности.
К началу Великой Отечественной войны в Красной Армии имелось 23 тыс. танков всех основных и специальных типов*, из них новых 2600, исправных (не требующих текущего ремонта) -16000, требующих среднего и капитального - все остальное. В западных военных округах находилось 12078 танков. Напомню - по плану "Барбаросса" на Советский Союз Германия двинула около 4300 легких, средних танков и штурмовых орудий.
До 1.12.1941 года с начала войны безвозвратные потери Красной Армии составили 20 тыс. танков всех типов.
На основании этих данных я могу сказать, что в 1941-1942 годах советская танковая промышленность не перевооружила, а заново вооружила Красную Армию бронетанковой техникой (аналогично тому, что произошло в ВВС).
Из данных Института военной истории мы так же узнаем, что только через 15 месяцев и 24 дня после начала Великой Отечественной войны, в 1942 году Верховным Главнокомандованием был,
наконец, подготовлен и издан Приказ N325 от 16 октября, в котором были даны принципиальные установки о тактическом и оперативном использовании танковых частей и соединений.
Впервые танковые механизированные корпуса были массировано применены в контрнаступлении под Сталинградом, что полностью себя оправдало. Между прочим, не стоит забывать, что 23 ноября 1942 года кольцо окружения замкнули танкисты 4-го танкового и 3-го механизированного корпусов, которыми командовали генералы Кравченко и Вольский.
Я думаю, что всего сказанного достаточно, чтобы поставить точку в этом затянувшемся искусственном историческом заблуждении. И пусть те, кому довелось нести нелегкую службу в танковых войсках и в годы войны и в последующем, поймут меня правильно, ведь "факты - упрямая вещь".
А факты таковы:
1.Русская инженерная мысль нашла оригинальные (неизвестные ранее мировому танкостроению) технические решения, которые обеспечили отечественным танкам превосходство над немецкими на протяжении всей Великой Отечественной войны (ВОВ). Причем, эти решения были найдены за три года до начала войны (технический проект будущего танка Т-34 был разработан летом 1938 года).
2. Советская промышленность до начала ВОВ изготовила и поставила Красной Армии 1861 танк Т-34 и КВ. У вермахта к этому времени было 2026 танков Т-III и Т-IV, если считать, что все они были на Восточном фронте, то количественное превосходство немцев было около 9%. А во сколько процентов оценить тот "страх и ужас", которые вызывало появление на поле боя Т-34 в 1941 году, при том, что с КВ ни Т-III ни Т-IV лучше было вообще не встречаться?
И если при этом еще учесть, что в момент нападения Германии на СССР в Красной Армии имелось в боеготовном состоянии 18600 танков, а Германия двинула на СССР около 4300 танков, то как вообще можно говорить о крупном материальном перевесе немецких танковых войск в 1941 году?!
3. А вот о чем особенно горько говорить, так это о том, что военная мысль немцев в части стратегии и тактики применения такого грозного оружия, как танки, опережала отечественную более, чем на три года. Немцы впервые массировано использовали танки в войне с Польшей в 1939 году. Тогда потребовалось 18 дней, чтобы разгромить вооруженные силы этой страны. Впервые в военной истории был применен и показал свое превосходство принцип маневренного ведения боевых действий с массированным использованием танковых соединений на решающих направлениях. В 1940 году полигоном для проверки немецкой концепции стала Франция. Через 41 день, после появления на ее территории танковых и механизированных дивизий немцев, и эта страна капитулировала.
Кроме этого, в начале января 1941 года история сыграла злую шутку с высшим командованием Красной Армии. Генштабом была проведена большая стратегическая игра. Проигрывался начальный период войны. За "западных" (немцы) играл Г.К.Жуков. По плану игры Генштаб рассчитывал убедительно показать -"восточные" смогут отразить наступление "западных" севернее Припяти, а затем перейти в решительное наступление. Получилось иное - "западные" тремя мощными ударами прорвали укрепленные районы "восточных", "разгромили" их силы и ворвались в район Лиды (город на полпути между Гродно и Минском). Личный талант Жукова и глубокое понимание основ стратегии и тактики вермахта на этом конкретном примере показали несостоятельность официально принятой у нас концепции надвигавшейся войны. Жуков 1 февраля 1941 года был назначен начальником Генерального штаба.
Обычно начальник Генштаба имеет большие возможности повлиять на выработку решений Верховного Главнокомандования. Но в нашем случае такая возможность исключалась. Дело в том, что в тот момент в Правительстве СССР за вопросы обороны отвечали два человека: зампред СНК, председатель Комитета обороны при СНК - маршал Ворошилов (бессменный член Политбюро с 1926 года) и нарком обороны - маршал Тимошенко (член ЦК ВКП(б) с 1939 года)*. Своей "победой" в стратегической игре Жуков невольно, как теперь принято говорить, "подставил" их обоих. Есть сведения, что когда на совещании по итогам игры Жуков начал говорить о причинах "разгрома восточных", Ворошилов среагировал так резко, что Жуков просто прекратил свое выступление. Естественно, что в такой ситуации Жуков, находясь на посту начальника Генштаба всего неполных пять месяцев до начала войны, не мог внести кардинальные улучшения в состояние боеготовности войск на западных рубежах.

Еще до начала второй мировой войны Г.Гудериан пришел к выводу, что танк, вынужденный передвигаться на поле боя в темпе наступления пехоты, обречен на гибель. К такому же выводу пришло и высшее командование Красной Армии в конце 1941 года, когда немецкие танковые группы, действуя стремительно (в соответствии с техническими возможностями своих боевых машин), подошли к Москве, а наши танковые группы, используя свои боевые машины, как основное оружие поддержки пехоты ("в темпе наступления пехоты"), уже потеряли около 20 тыс. танков.
Вот в чем была одна из главных причин катастрофического отступления Красной Армии в 1941 году, а не малое количество новых танков Т-34 и КВ, как это утверждала официальная советская пропаганда.
При этом нельзя забывать, что это была лишь одна из главных причин, что дело не только в танках, что подобные серьезные ошибки командование допустило и в отношении авиации, средств связи, в строительстве укрепрайонов, но это уже темы других работ.

[EvMitkov]

ВНИИТРАНСМАШ (1962-1967 гг.)

Глава 17. Институт и В.С.Старовойтов.

В 1960-1961 годах обстоятельства складывались так, что я начал подумывать о переходе во ВНИИТрансмаш. В феврале-марте 1962 года этот переход состоялся. Меня назначили начальником конструкторского бюро отдела вооружения.
Для ВНИИТрансмаша 1962 год является исторической вехой. В этот год институт перебазировался с Ленинградского Кировского завода, где он размещался со дня своего основания в 1948 году, в район поселка Горелово. Для коренных ленинградцев это было примерно 20 минут езды на электричке с Балтийского вокзала. Здесь все создавалось "с нуля".
Была построена часть производственного корпуса, заканчивалось строительство инженерно-лабораторного корпуса, хозяйственных и бытовых сооружений. Как часто бывало в те годы, не дожидаясь завершения строительства, людей сорвали с обжитых мест и перевезли в строения, где не были еще закончены отделочные, а порою и строительные работы. Пищеблок, по проекту, был предусмотрен в инженерно-лабораторном корпусе, строительные работы по которому планировалось завершить через 2-3 месяца. Но, даже во фронтовых условиях служилый народ полагалось обеспечить горячим питанием, а здесь было мирное время и ежедневно сотни людей приезжали из Ленинграда на "научно-исследовательские-строительные работы". Учитывая, что это все происходило в начале лета, руководство института вышло из положения, приобретя у Министерства обороны полевой пищеблок, который "разбили" в палатках прямо на зеленом газоне будущего сквера перед производственным корпусом.
Осенью, когда ввели в строй инженерно-лабораторный корпус, состоялся второй - уже внутриинститутский переезд. Таким образом, по своему прямому назначению, институт практически не работал около полугода.
В январе 1960 года в институте произошла смена руководства. Генерал-майор П.К.Ворошилов покинул пост директора и переехал в Москву на службу в аппарат Генштаба. На его место был назначен Василий Степанович Старовойтов, 40-летний кандидат технических наук, бауманец, в 1959 году - секретарь парторганизации института. Вот на его плечи и легли все трудности и заботы по созданию на голом месте, на окраине поселка Горелово Всесоюзного НИИ бронетанковой техники.
Первостепенными в то время были две задачи: одна - строительство, другая - кадры.
Предусматривалось построить служебные здания и сооружения самого института в Горелово и квартал жилых домов с детсадом и котельной в Красном Селе. При этом, в обоих случаях сложно решались вопросы воды, тепла и электроэнергии. "Правой рукой" по этим вопросам у Старовойтова был Анатолий Яковлевич Беляков.
Кадры - этот вопрос был тоже не из простых. Основной минимальный костяк, необходимый для развития института и начала его жизнедеятельности, был сформирован из "кировцев" и уже ощутимо разбавлен молодыми специалистами - выпускниками Политехнического и Военно-механического институтов Ленинграда. Но для того чтобы быть "всесоюзным" не только на бумаге, но и в жизни, институту нужны были специалисты высокого класса из танковых КБ со всего Союза. Этим Василий Степанович занимался лично, в каждом конкретном случае вопрос рассматривался персонально. Не брали в институт только харьковчан, у них по постановлению Правительства шла разработка нового танка.
Не в один год, но обе поставленные задачи Василий Степанович решил и в истории нынешнего ВНИИТрансмаша ему по праву принадлежит место создателя института, как полноценной самостоятельной организации.
В должности директора института Старовойтов проработал одиннадцать лет (с 16 января 1960 г. по 24 февраля 1971 года).
Но пришло другое время, возникли другие задачи и ему пришлось уступить место другому. Приказ Министерства был краток: назначить Проскурякова Владимира Борисовича, освободив Старовойтова Василия Степановича, и подпись - С.Зверев. Что пережил, что передумал Василий Степанович, читая этот приказ, как билось его сердце в эту минуту?.. Сегодня все это в прошлом.
А тогда - в конце зимы 1962 года, когда я приехал в Горелово, жизнь там кипела и бурлила, полная надеждами и энтузиазмом ее молодых творцов.
Для молодых специалистов, особенно ленинградцев, участие в рождении и становлении института, временные трудности в их жизни создавали ореол романтизма. Талантливые ребята сочинили об этом периоде своей жизни очень славную песню, припев которой я помню и по сей день:
Горелово, Горелово, Горелово,
С Балтийского за 25 минут,
Живут неприхотливые и смелые –
Иных в отделе кадров не берут!

Глава 18. Пристрелка пушек на танках Т-10М и Т-62.

При переезде из Нижнего Тагила в Ленинград я проездом побывал в Москве и зашел в Главтанк. Как было сказано ранее, работа по проверке пристрелки пушки в танке Т-10М была поручена ВНИИТМ. Когда Александр Аркадьевич Дрознин узнал, что я перехожу во ВНИИТМ, он тут же сообщил мне, что в Ленинграде работа рассчитана на годовую программу танков (100шт), что срок истекает весной этого (1962) года, а ясности в институте по вопросам пристрелки никакой. Дрознин добавил, что это его беспокоит и попросил меня лично заняться пристрелкой Я дал согласие, но заметил, что теперь такие вопросы зависят не только от меня, но и от руководства института. Александр Аркадьевич работал исключительно оперативно - Старовойтов получил соответствующее указание раньше, чем я приехал в Ленинград.
В институт я был принят в отдел вооружения. В 1962 году этот отдел насчитывал около семидесяти человек. На 70% он состоял из молодых специалистов, выпускников Ленинградского Военно-механического института, имевших хорошую инженерную подготовку. В отделе были четыре лаборатории (вооружения, боеприпасов, прицельных устройств и стабилизации вооружения) и одно КБ. Если вдуматься, то возникал принципиальный вопрос. Так, в Миноборонпроме существовали мощные НИИ: артиллерийских систем - в городе Горьком, боеприпасов - в Москве, прицелами занимался всемирно известный Государственный Оптический институт в Ленинграде и стабилизацией - ЦНИИАГ в Москве. Для чего понадобились во ВНИИТМ карликовые лаборатории аналогичного профиля? Как мне объяснял начальник отдела Алексей Иванович Чубаренко - для того, чтобы квалифицированно контролировать и, при необходимости, разрабатывать предложения по корректировке планов работ перечисленных институтов в области танкового вооружения! Если учесть, что в перечисленных институтах работали академики, доктора и кандидаты наук, что эти институты вели десятки крупных НИР и ОКР и самостоятельно создавали образцы для серийного производства, а в отделе; ВНИИТМ в тот момент ни одного человека с ученой степенью не было, не было ни одной самостоятельно законченной НИР и ОКР, то приведенное объяснение не воспринималось серьезно С годами, когда в отделе выросли "свои" "остепененные" специалисты, появились "свои" законченные с положительным результатами НИР, тогда отдельные технические предложения и рекомендации стали серьезно восприниматься разработчиками комплексов вооружения. Однако, мечта о том, что отдел в плане идеологии будет "направлять" работу вышеназванных институтов, так и осталась мечтой.
Но была и другая сторона медали. Упомянутые институты и соответствующие КБ находились в ведении разных главков и разных заместителей министра и когда возникала необходимость решения "стыковочных" вопросов между танкистами и вооруженцами, то помощь отдела вооружения Главтанку в этих случаях имела существенное значение.
Пристрелка танковых пушек как раз и являла пример набора "стыковочных" вопросов: между танком и пушкой, между пушкой и прицелом, между прицелом и наводчиком.
Когда я говорил с Чубаренко о пристрелке, то понял, что опасения Дрознина были не напрасны. Уже принято 80% пушек, получены, на первый взгляд, противоречивые результаты. Стрельбы на оставшихся 20% ничего нового дать не могли. В интересах дела в ходе этих стрельб надо было бы провести эксперименты, которые позволили бы найти ответы на уже возникшие вопросы. Для этого требовалось, прежде всего, иметь какие-то идеи, какие-то мысли по поводу полученных результатов и иметь программу дальнейших действий. Ничего этого в отделе вооружений не было. Формально в отделе имелись служебная инструкция ГРАУ на пристрелку и полный перечень координат средних точек попадания (СТП) на все пристрелянные пушки. Уже беглый анализ координат СТП вызывал вопросы.
Так, у большинства пушек СТП были ниже точки визирования*. Это было естественно: после вылета из канала ствола снаряд под действием силы тяжести должен был отклоняться вниз к земле. Но у нескольких пушек СТП оказались выше точки визирования. Почему?
У одних пушек по мере настрела СТП отклонялись вправо, у других - влево, у третьих - хаотически гуляли вокруг точки визирования. Почему?
Отсутствие ответов на эти вопросы давало повод артиллеристам говорить о том, что тяжелый танк влияет на меткость боя пушки.
В связи с пристрелкой был принят следующий порядок изготовления Т-10М на Ленинградском Кировском заводе (ЛКЗ):
на заводе изготовление и сдача танка производилась по серийной технологии до этапа технической приемки военпредом включительно;
затем танк передавался на полигон ГРАУ (ст. Ржевка);
полигон производил проверку технического состояния пушки, ее пристрелку и возвращал танк ЛКЗ;
завод окончательно укомплектовывал танк и сдавал Заказчику для отправки в войска.
Нетрудно видеть, что при таком порядке формально участия ВНИИТМ и КБ ЛКЗ в работах по производству и пристрелке танков не требовалось. Практически так и было: представители обеих организаций периодически появлялись на полигоне и только фиксировали полученные результаты.
Оценив обстановку, я понял, что в институте я могу рассчитывать только на техническую помощь в подготовке и оформлении отчета и что мне, как можно быстрее, надо включаться в живую работу на Ржевке.
Ржевка - артиллерийский полигон еще с царских времен... Первое знакомство с ним осталось в памяти на всю жизнь. Эта было в начале лета 1955 года. Я приехал для участия в стрельбовых испытаниях макетного образца Т-54 со стабилизацией вооружения в 2-х плоскостях. От Московского вокзала, минуя Смольный и Пороховые, трамвай довез меня до конечного пункта своего маршрута - "станция Ржевка". Далее я отправился пешком. Улица, по которой я шел, производила необычное впечатление: движения транспорта почти не было, в поле зрения по обеим сторонам улицы - единичные пешеходы. Я не заметил, как слева от меня закончились дома и пошел высокий сплошной забор, а на правой стороне улицы за аккуратным штакетником пошли полутораэтажные строения казенного вида. Впереди по левой стороне показались странного вида будки, которые стояли "спиной" к забору и "лицом" на дорогу. Когда я подходил к первой из них, послышались частые удары колокола. Из будки появился краснофлотец с красной повязкой на рукаве. Он свистнул в милицейский свисток, привлекая внимание прохожих, и жестами пригласил всех, зайти в будку. От неожиданности я несколько замешкался. Для меня раздался свисток дополнительно и знаком мне предложили поторопиться. В будке, вместе с дежурным, нас набралось пяты человек. Все стояли молча. Оглядевшись, я понял, что нахожусь в броневой рубке-щите от морского орудия, подобной той, что мы привыкли видеть на носовом 6-дюймовом орудии легендарного крейсера "Аврора". Это было укрытие не от дождя и ветра, а от осколков брони и осколков снарядов. Через несколько минут грохнул артиллерийский выстрел. Мне показалось, что в воздухе прошелестел осколок и где-то невдалеке шлепнул в землю. В укрытии люди продолжали стоять спокойно. Через пять минут грохнул второй выстрел. После него, минуты через три, раздались редкие удары колокола и дежурный, ни к кому не обращаясь, сказал: "Отбой!"
Люди вышли из броневого укрытия и пошли дальше, как ни в чем не бывало.
Продолжил свой путь и я. Главная проходная полигона была единой и для пешеходов и для транспортных средств. Сразу за воротами проходной шла прямая ровная (без выбоин и ухабов) дорога. Чтобы пешеходов не тянуло на проезжую часть, рядом с дорогой, на расстоянии 1-2 метра, шла аккуратная, заасфальтированная пешеходная дорожка. Этим путем на территорию полигона шли и ехали практически все 100% личного состава и посетителей.
Пройдя метров 30 от проходной, я увидел слева от пешеходной дорожки нечто похожее на воинское захоронение. Конечно, я остановился. Передо мной была небольшая братская могила. Ее периметр был обозначен якорной цепью. Роль столбиков, на которых покоилась цепь, выполняли корпуса осколочно-фугасных снарядов крупного калибра. Отлитая из чугуна мемориальная доска извещала, что здесь покоятся погибшие при снаряжении 6-дюймовой гранаты штабс-капитан Пампушко и с ним три нижних чина. Было очевидно, что это захоронение - знак памяти погибшим и назидание всем живым на полигоне.
Замечу, что в период с 1955 по 1967 годы, когда мне лично приходилось участвовать в стрельбовых испытаниях на Ржевке, я не припомню ни одного ЧП.
А, возвращаясь к ситуации со стрельбами по броне (когда осколки разлетались за пределы полигона), следует сказать, что к концу 1955 года эти стрельбы были перенесены в глубь территории полигона. Таким образом, вопрос разлета осколков за пределы полигона был снят. Были сняты и броневые будки вдоль дороги, так поразившие меня в день первого приезда на Ржевку.
И еще. На полигоне во всем чувствовалась какая-то деловая неторопливость, основательность, чувствовалось - порядок во всем отрабатывался десятилетиями, чувствовалось веяние традиций, которые свято соблюдало командование полигона и на которые не поднимало руку ГРАУ. Как следствие, кадровый состав исследователей и испытателей не подвергался существенным переменам десятки лет.
Приехав весной 1962 года на полигон, я встретил всех своих "старых знакомых" (еще с 1955 года), представился им в новом качестве и, без лишних вопросов с их стороны, приступил к работе.
Согласно порядку, принятому на полигоне, перед стрельбой из любого оружия это оружие подвергалось тщательной проверке на соответствие технической документации. Не было сделано исключение и для пушки М62 танка Т-10М. Среди прочих параметров проверялись разностенность и кривизна ствола пушки. На всех проверенных пушках оба параметра укладывались в требования чертежа. Этого было достаточно, чтобы этими параметрами больше никто не интересовался.
На полигоне имелся полный комплект рабочей документации на изготовление пушки, имелись данные фактических замеров контрольных параметров конкретного образца и данные результатов стрельбы из этого образца. Все это позволяло мне заняться анализом и поиском возможных связей между параметрами изготовления пушки и результатами стрельбы из этого образца. К сожалению, при проведении пристрелки на УВЗ у меня такой возможности не было.
И на УВЗ и здесь на Ржевке меня в первую очередь интересовал вопрос: почему на некоторых пушках СТП оказываются выше точки визирования. На Ржевке такой результат был получен на пяти или шести (сейчас уже точно не помню) пушках. Выписав номера этих пушек, данные результатов замеров кривизны стволов и координаты СТП, я дал задание в КБ вычертить геометрические оси этих стволов в двух плоскостях: вертикальной и горизонтальной. Чертить в натуральную величину не имело смысла так как база замеров по оси составляла 4500 мм, а отклонение в поперечной плоскости на дульном срезе колебались от 0,1 до 8,0 мм. Чтобы получить более рельефную картину изгибов оси я взял масштаб по самой оси 1:10 (уменьшил интервал замеров в 10 раз), а в вертикальной плоскости - М30:1 (увеличил отклонение в 30 раз). Для сравнения то же самое было сделано и для нескольких пушек с нормальным боем в вертикальной плоскости. Графическая картина дала неожиданный, но очень убедительный результат. Все пушки, стрелявшие ниже оптической оси, имели геометрическую ось в форме плавной кривой, изгибавшейся у дульного среза вниз. Пушки, стрелявшие выше оптической оси, на расстоянии 10-15 калибров от дульного среза имели перегиб геометрической оси и у дульного среза она была изогнута вверх. Туда же и летел снаряд. Надо было выяснить причину происхождения перегиба, имевшегося примерно на 5% стволов. Ответ нашелся в технических условиях (ТУ) на изготовление трубы. По ТУ, если кривизна трубы превышала допуск, то допускалось правка на прессах. Именно при этой операции и мог появится перегиб.
В производстве труб правка имела место как в вертикальной, так и в горизонтальной плоскостях. Я подверг аналогичному анализу пушки у которых СТП имели явно выраженное отклонение вправо или влево. И здесь результаты геометрического анализа и результаты стрельб полностью совпадали.
Полученные данные я подробно обсудил с артиллеристами и мы пришли к единому мнению, что особенности боя этих пушек зависят от фактических параметров изготовления каждого конкретного ствола (его трубы) и не связаны с установкой пушки в танке.
Так был получен ответ на первый вопрос.
Но был и второй вопрос: почему некоторые пушки при стрельбе на танке имеют значительный и хаотический разброс СТП. Ответ на этот вопрос я нашел совершенно неожиданно.
В то время я бывал на Ржевке часто и если день моего приезда совпадал с днем пристрелки - я положил себе за правило - хотя бы на несколько минут бывать на огневой позиции. Был период ранней Ленинградской весны. В один из стрельбовых дней я пришел на главную огневую позицию, где обычно шла пристрелка. На всей позиции вел стрельбу один-единственный наш комиссионный Т-10М. Позиция была пустынной, порывы холодного сырого ветра загнали всех в укрытие. Я подошел к танку насколько позволяла ударная волна от дульного тормоза пушки. Мое внимание привлек небольшой черный предмет, лежавший на крыше башни у открытого люка командира. Когда закончилась стрельба я подошел к танку, теперь вплотную, и увидел, что черным предметом была вороненая пристрелочная диафрагма. Наводчик вел стрельбу без диафрагмы! Почему? В люке появился стрелявший. Им оказался Бабуров - один из лучших и старейших наводчиков на полигоне. Это был человек лет сорока с небольшим, с обветренным лицом "морского волка" и острым взглядом всегда прищуренных глаз. Его рабочим местом была главная огневая позиция. К Бабурову все офицеры, от лейтенанта до начальника полигона, обращались на "Вы". Он же таким обращением удостаивал не каждого. По работе мы с ним были знакомы уже не первый год. У нас сложились нормальные деловые отношения. Более того, как-то коротая время между стрельбами, Бабуров поделился со мной воспоминаниями о том, как ему довелось встречать на Ржевке новый 1942 год. Новогоднюю ночь он провел на морской батарее, выполняя особое задание командования.
В конце 1941 года наша разведка под Ленинградом добыла сведения: в каких местах конкретно немецкое командование наметило проведение для старшего офицерского состава торжеств и банкетов по случаю празднования встречи 1942 года. Командование Красной Армии разработало контрмеры, имея в виду осуществить в новогоднюю ночь артиллерийский налет по этим местам. Исполнение операции было возложено на морскую артиллерию крупного калибра. Кроме артиллерии боевых кораблей находящихся в Кронштадте, к участию в новогоднем артналете была привлечена и морская батарея на Ржевке. Учитывая особую секретность намеченного мероприятия, к подготовке и участию в операции привлекался строго ограниченный круг лиц, в числе которых был и Бабуров. Как я смог сам убедится, на Ржевке работа ли профессионалы высокого класса. Но для такой работы отбор естественно, был особый и потому участники той новогодней ночной стрельбы по праву могли вспоминать о ней с гордостью.
Однако, вернемся к танковым стрельбам. Не дождавшись, по ка Бабуров полностью выберется из башни, я громко спросил, почему он стреляет без диафрагмы. Бабуров был явно не в духе и резко ответил: "А ты сядь на мое место и попробуй с диафрагмой пристрелять пушку по мишени, которую раскачивает ветер!" Я! опешил. О таком варианте пристрелки я не мог даже подумать. Только наводчик - ас как Бабуров в данных условиях мог уложить СТП в габариты меткости, установленные для пристрелки. К Бабурову у меня вопросов больше не было.
Пригласив дежурного по стрельбе офицера, я отправился с ним к мишени. На Ржевке у пристрелочной мишени я был впервые. На заводах пристрелочные мишени в определенной степени представляли стационарные сооружения. На полигоне это было а чистом виде временное сооружение. Здесь мишень устанавливалась только на время пристрелки. У главной огневой позиции мишенное поле представляло собою слегка заболоченную низину. В районе установки мишени уровень земли был на 1-1,5 метра ниже уровня на главной огневой позиции. Если учесть, что высота линии огня у Т-10М была около 2 метров, то нетрудно посчитать, что пристрелочная мишень находилась на высоте 3-3,5 метра. Это был лист фанеры со стороной квадрата 1 метр, закрепленный (прибитый гвоздями) на двух мощных жердях. Конечно, при сильных порывах ветра такое сооружение начинало раскачивать.
Поскольку метеоусловия влияют на результаты любой артиллерийской стрельбы, на полигоне скрупулезно велся ежедневный журнал погоды. По этому журналу мне не составляло труда установить, что все пушки, давшие хаотический разброс точек попадания, были пристреляны в ветреную погоду.
И эти данные я подробно обсудил с артиллеристами. Здесь мы опять пришли к единому мнению, что в данном случае разброс точек попадания, а следовательно и СТП, с установкой пушки в танк не связан.
Так был получен ответ на второй вопрос.
Но, если в первом случае отклонение СТП зависело от самой пушки, то во втором случае это было следствием некоторой небрежности со стороны артиллеристов, что надлежало исправить. Учитывая, что по программе осталось отстрелять всего около десяти танков, мы решили: фундаментальную мишень не сооружать; пристрелку производить строго с диафрагмой; при ветре - не стрелять.
Так были получены ответы на вопросы, возникшие при стрельбе на тяжелом танке. Но мне не давал покоя еще один вопрос, с которым я столкнулся при проведении пристрелки на среднем танке на УВЗ. Дело было так. Как-то на УВЗ я зашел в сборочный цех для того, чтобы проверить как делается выверка прицелов при сборке башен. На участок сборки башен я пригласил с собой цехового технолога - вооруженца. В процессе сборки находилось шесть башен на специальных технологических стендах. Мы взяли паспорта на эти башни и установили, что на четырех выверка была уже произведена и принята БТК (бюро технического контроля). В цехе, на расстоянии 25 метров от каждого стенда, стационарно были установлены выверочные мишени. По ним, в полном соответствии с техпроцессом, мы начали проверку.
Я забрался в первую башню, проверил наводку пушки через ствол, проверил прицел - марка прицела точно совпадала с маркой на мишени. На этой башне было все в порядке. Выбравшись из башни, я сказал технологу, что у меня замечаний нет и для надежности попросил и его проверить выверку. Технолог проверил и согласился со мной, что на этой башне все в порядке. Так повторилось на второй и третьей башнях. А вот на четвертой я обнаружил, что марка прицела была смещена вправо.
Здесь я должен сделать краткое пояснение своего следующего поступка. Дело в том, что в самом начале работ по пристрелке анализируя различные предполагаемые причины отклонений СТП, я задумывался и о возможном влиянии зрительного аппарата человека на точность процесса наведения прицельной марки. Но, обладая в то время нормальным и достаточно острым зрением сам, я наивно полагал, что и все остальные - кому не требуются очки - могут быть допущены к работам по выверке и пристрелке оружия. Однако, червь сомнения у меня по этому вопросу был.
Когда в четвертой башне я обнаружил смещение марки прицела, я решил воспользоваться ситуацией и проверить свои сомнения. Я преднамеренно сказал технологу, что и здесь все в порядке. Он следом за мной проверил выверку и смещения прицельной марки не заметил! В эту минуту я понял: если два человека на работе и в быту не испытывают потребности пользоваться очками - это вовсе не значит, что у обоих хорошее зрение. Для выверки и пристрелки требуется определенная острота зрения. В оптике это называется - "разрешающая способность". У разных людей она разная. Тогда - на УВЗ - это было для меня маленькое теоретическое откровение без практических последствий. Тогда – на УВЗ - мои мысли и мое рабочее время были целиком подчинены требовательному рабочему ритму крупносерийного производства танков и строгому графику выполнения конкретных договорных ОКР.

[EvMitkov]

Теперь - на Ржевке - я был свободен от этих обоих факторов и решил исследовать вопрос глубже. Я сделал специальную указку с прицельной маркой, аналогичной той, которая была на выверочной 25-метровой мишени. Очередной танк был установлен в бокс. На нем я лично проверил выверку Затем я пригласил четырех артмастеров (штатных работников полигона) и, если можно так сказать, произвел с их помощью оптическую пристрелку. Артмастер садился в танке на место наводчика не прикасаясь, при этом, к приводам наведения. Я становился у выверочной мишени, пользуясь указкой, закрывал марку, заведомо смещая марку указки на 3-4 см. в любую сторону. После чего артмастер, наблюдая в прицел, давал мне команды - куда и насколько я должен переместить указку, чтобы марка указки совпадала с маркой в прицеле. Когда совпадение достигало такой степени, при которой обычно выверка заканчивалась, артмастер давал мне команду - "Готово!" - и я, через миллиметровое отверстие в центре марки на указке, делал соответствующую отметку на мишени. Так повторялось три раза (при пристрелке СТП определялось по трем выстрелам).
В результате я получил конкретные величины ошибок, которые мог вносить зрительный аппарат человека в процессе выверки и пристрелки. Были получены следующие значения ошибок: в одном случае наводчик уложил три контрольные точки в квадрат со стороной 10 мм, в других - 20,30 и 40 соответственно. Было над чем задуматься!
Для меня стало очевидно, что в армии и в промышленности наводчиков надо подбирать по остроте зрения. Но если в армии требовались сотни тысяч наводчиков (с учетом бронетанковых войск, сухопутной и морской артиллерии), то в этом случае нужны были крупномасштабные исследования и эксперименты самих военных со своими медиками. Для промышленности вопрос стоял проще: на каждом заводе требовалось подобрать 10-20 человек (в зависимости от объемов производства и ОКР). Такое количество можно было подобрать из 30-40 тысяч, работающих на заводе, предъявляя самые жесткие требования по зрению. Не откладывая дела в "долгий ящик" я подготовил дополнение к инструкции на пристрелку, которым на заводах вводилась проверка один раз в полгода остроты зрения наводчиков. К работе допускались только те, кто укладывал "СТП" в квадрат 10мм. Это дополнение было оформлено без замечаний и разослано по всем заводам, выпускавшим танки и танковую артиллерию.
После всего сказанного оформить отчет по теме особого труда не составляло.
На этом мои занятия пристрелкой не закончились. Как-то недели через три после окончания работ на Ржевке, мне позвонил Дрознин и сообщил, что из Омска получено письмо, в котором главный инженер и старший военпред сообщают, что у них на 5-и танках Т-54 пушки не уложились в заданный габарит меткости. На основании этих данных руководство Омского завода делало вывод, что танки влияют на меткость боя пушки. Указанные выше 5 танков задержаны на заводе. Дрознин предложил мне, в качестве представителя Главтанка, вылететь в Омск и рассмотреть вопрос на месте.
Омск поразил меня своим Иртышом, чистотой своих улиц и вообще опрятным видом всего в городе. На заводе мой приезд восприняли совершенно спокойно, а когда узнали что я из Ленинграда - то и доброжелательно. И главный инженер, и старший военпред выделили мне в распоряжение своих представителей и дали необходимые указания о проверкепристрелки на пяти "арестованных" танках. Напомню, что на Омском заводе пристрелка была поручена главному технологу. В силу специфики своей работы технологи не могли глубоко вникать в существо пристрелки и, в основном, следили за правильностью исполнения инструкций и предписаний, порой передоверяя эту работу отделу технического контроля (ОТК). Последний привык полностью доверять военпредам. Пушки на Омский завод поступали из Свердловска с клеймом военного представителя ГРАУ на УЗТМ. Этого было достаточно, чтобы контролеры ОТК в Омске состояние пушек не проверяли Я же помнил, что на УВЗ мы имели два случая когда риски на дульном срезе пушки были перебиты неправильно и начал именно с этого*. Омичи удивились, но мое требование выполнили. Еще больше удивились все мы, когда обнаружили что горизонтальные риски перебиты неправильно. По этому поводу был составлен официальный акт и отправлен на УЗТМ. Самоуверенность омичей как рукой сняло Риски на дульном срезе были перебиты в соответствии с результатами пристрелки в Свердловске. Далее я лично проверил резкость зрения у наводчика контролера ОТК, который с первой попытки уложил три точки наводки в квадрат 10мм. Второй наводчик - представитель военной приемки, отставной военпред в возрасте за 50 лет, работавший в очках, от проверки отказался, о чем его руководство было уведомлено официально После всего этого танки ушли в заводской тир, находившийся далеко за городом в бескрайней Барабинской степи. Здесь были произведены повторные контрольные стрельбы. Все пять пушек уложились в заданный габарит меткости.
Главный инженер завода и военпред вынуждены были подписать бумагу о результатах проверки с выводом, что танк не влияет на меткость боя пушки. С этой бумагой я и улетел в Москву в Главтанк, в ГБТУ и ГРАУ.
Но на этом мои работы по пристрелке в 1962 году не закончились.

Как я уже говорил ранее, в 1962 году на УВЗ было начато серийное производство танка Т-62 с принципиально новой гладкоствольной пушкой У-5ТС.
Главным конструктором гладкоствольной танковой 115-миллиметровой пушки был Федор Федорович Петров, генерал-лейтенант - инженер. Это был общительный, доброжелательный и жизнелюбивый человек. О последнем можно судить по такому факту. Мое личное знакомство с Федором Федоровичем состоялось в ходе работ по пристрелке в 1961 году. В тот год ему исполнилось 59 лет и он по поводу своего возраста сокрушался, что этот возраст неблагоприятный, так как пенсию еще не дают, а женщины "уже" в своей благосклонности отказывают. Конечно, это была шутка, но сам ее характер говорил о добром отношении этого человека к жизни.
Обстоятельства сложились так, что свою новую пушку Петров создавал одновременно для двух танков: нижнетагильского Т-62 и харьковского Т-64. Для получения более высокой скорости подка-либерного снаряда ствол новой пушки, по сравнению с нарезной, был несколько удлинен. Калибр пушки был увеличен со 100 мм до 115 мм, в основном, за счет снятия нарезов внутри ствола. При этом прочность ствола сохранялась, но жесткость существенно уменьшилась. Такую пушку мы на УВЗ для Т-62 согласовали. А вот Морозов для Т-64 такую пушку не принял. Александр Александрович поставил перед собой задачу - создать новый танк боевым весом не более 36 т. (аналогично серийному танку Т-54). За весом создаваемых узлов и агрегатов Т-64 Морозов следил лично и был в этом вопросе беспощаден как к своим конструкторам-танкистам, так и к конструкторам-разработчикам комплектующих изделий. Морозов потребовал уменьшить вес пушки более чем на 100 кг и габаритно-весовой чертеж на пушку не согласовал. В такой ситуации ГРАУ не могло утвердить документацию на пушку и выплатить деньги за ОКР. Федор Федорович заявил представителям ГРАУ, что у него нет возможности снизить вес и выехал в Харьков для личной встречи с Морозовым. По возвращении оттуда Петров дал команду своим конструкторам переработать документацию, уменьшить вес пушки на 50 кг и такие чертежи выслать в Харьков. Но Морозов был неумолим. Федор Федорович выехал в Харьков вторично. Однако, на этот раз, вернувшись, он сообщил, что принял требования Морозова полностью.
Когда речь идет о взаимодействии двух конструкторов, то здесь нельзя говорить об административном главенстве одного конструктора над другим. В технике главенствует не должность человека, а только его технический интеллект.
Я не знаю, что и как говорили друг другу конструктор-танкист и конструктор-артиллерист, но я знаю твердо, что в данном случае доводы Морозова были весомее доводов Петрова и последний это признал. Вообще, хочу сказать, что путь Александра Александровича Морозова к вершине конструкторского мастерства значительно отличался от стандартного пути, который проходили его коллеги, создававшие другие виды вооружений и военной техники.
В подтверждение приведу несколько примеров.
Федор Федорович Петров - закончил Ленинградский политехнический институт в 1931 году (в возрасте 29 лет), через семь лет работы конструктором на артиллерийском заводе, в 1938 году был назначен начальником КБ (в возрасте 36 лет).
Жозэф Яковлевич Котин - закончил Военно-техническую академию им. Ф.Э.Дзержинского в 1932 году (в возрасте 24-х лет) пять лет прослужил в академии, дослужился до начальника отдела и в 1937 году (в возрасте 29 лет) был назначен главным конструктором ЛКЗ.
Александр Сергеевич Яковлев - известный авиаконструктор, закончил Военно-воздушную академию им. Жуковского в 1931 году (в возрасте 25 лет), через 4 года работы инженером на авиационном заводе, в 1935 году, был назначен главным конструктором (в возрасте 29 лет).
Александр Александрович Морозов - пришел на завод в неполные пятнадцать лет (в 1919 году) и семь лет посвятил изучению производства - попеременно был рабочим в модельном, сталелитейном, кузнечном и в механическом цехах, освоил токарный и фрезерный станки. В 1926-1928 годах - служба в Красной Армии мотористом в авиационной части. С 1928 по 1940 годы - работа конструктором, в том числе в 1937-1939 годах (годы создания Т-34) - зав.секцией нового проектирования. В 1931 году Морозов без отрыва от основной работы, заканчивает машиностроительный техникум (в возрасте 27 лет), а в 1940 году назначается главным конструктором (в возрасте 36 лет).
Подведем итог сказанному.
Перед нами четыре фамилии, известные во всем мире в оборонных отраслях промышленности. Из четырех названных лиц трое имеют высшее техническое образование и стаж работы на заводах, до назначения главным конструктором, от 0 до 7 лет, один - не имеет высшего технического образования (только среднее техническое) и стаж - 19 лет (в том числе - 7 лет рабочим).
Выводы читатель может делать сам.
Но не могу не заметить, что среди своих коллег Александр Александрович Морозов пользовался неподдельным авторитетом и уважением. Генерал-полковник и академик АН СССР - авиаконструктор А.С.Яковлев написал прекрасную книгу своих воспоминаний и счел за честь для себя подарить экземпляр этой книги А.А.Морозову с надписью: "Выдающемуся конструктору нашего времени". Я думаю, что в данном случае Яковлев, по своему собственному опыту, понимал, что получить звание генерал-полковника и академика значительно проще, чем получить международное признание в качестве Главного конструктора лучшей в мире боевой машины.
Я немного отклонился от главной темы, вернемся к пристрелке.
Итак, Петров удовлетворил требование Морозова; Морозов согласовал применение пушки для Т-64; ГРАУ утвердило документацию на пушку и дало добро на начало производства. Мы в Нижнем Тагиле могли только приветствовать снижение веса пушки, так как трансмиссия и ходовая часть Т-62 были нагружены, практически, до предела. Началось серийное производство Т-62. В этой ситуации ГРАУ, ГБТУ и Главтанк приняли решение провести проверку пристрелки и на Т-62. Теперь, когда я оказался в головном институте, меня утвердили председателем комиссии по проверке пристрелки У-5ТС на УЗТМ и УВЗ.
В последние дни лета я прилетел в Свердловск. На Урале стояла уже прохладная, но сухая погода. В этот раз (после проведения работ на Т-54 и Т-10М, особенно после получения акта из Омска) и заводчане и военпреды ГРАУ понимали, что переложить свои огрехи (если они будут обнаружены в ходе работы комиссии) на танк им не удасться. С самого начала работа пошла без всякой раскачки, без лишних споров. На УЗТМ все пушки с первого раза были пристреляны и отправлены на УВЗ без замечаний.
На УВЗ возникло небольшое осложнение. Дело было в следующем. Бронебойный подкалиберный снаряд гладкоствольной пушки имел гораздо большую кинетическую энергию при вылете из канала ствола, нежели снаряд нарезной пушки. Кроме того, у гладкоствольной пушки вместе с бронебойной стрелой из канала ствола вылетали три стальных ведущих сегмента, обладавших большой разрушительной силой при встрече с преградой на малых дальностях от дульного среза. В связи с этим тагильчане опасались, что стрельба такими снарядами в тире УВЗ быстро выведет из строя ловушку, которая была рассчитана на бронебойный снаряд нарезной пушки. Надо было искать выход из создавшегося положения. В районе Нижнего Тагила имелась солидная организация, которая занималась тем, что проверяла стрельбой серийную (а при необходимости и опытную) продукцию, которую производили боеприпасные заводы Уральского региона. YBЗ обратился к боеприпасникам и получил согласие на пристрелку их трассе комиссионных танков Т-62. Учитывая, что танки должны были стрелять снарядами, которые, рикошетируя, могли улететь до десяти километров, танкистам выделили место на стрельбовой трассе в 15 км от главной позиции. Это было пустынное место изрытое воронками от бомб и других авиационных боеприпасов которые обычно здесь проходили проверку на качество изготовления. Нам поставили условия: стрельбы мы ведем строго по графику (в перерывах между бомбометаниями); находясь на трассе – поддерживаем постоянную радиосвязь с главной позицией; по команде с главной позиции - немедленно выводим с трассы людей. Все условия мы приняли.
Особенно мне запомнился первый стрельбовый день. Комиссия выехала с завода ранним утром. Путь был далекий. Нам выделили самодельный заводской автобус, собранный на узлах грузового автомобиля. О комфортности этой машины говорить не приходилось, а вот достоинство ее было в том, что она, имея большой клиренс и хорошую силовую установку, могла передвигаться даже не по сильно разбитой танковой трассе. Что мы и оценили в первый день. Утро было солнечное. Значительная часть нашего пути шла вдоль стрельбовой трассы по девственному уральскому лесу (в своем роде это была заповедная зона) Бездонная голубизна неба, багрец и золото осеннего леса уноси ли мысли и чувства куда-то далеко-далеко от пушек и танков. Но вот, наконец, появилась и наша стрельбовая площадка. Танк уже стоял на месте, готовый к стрельбе. И здесь нас ждал приятный сюрприз. Директор УВЗ И.В.Окунев поручил заместителю главного инженера Гурию Алексеевичу Нименскому решение всех организационно-технических вопросов, связанных с работой нашей комиссии. По времени наше пребывание в Нижнем Тагиле совпало с началом осени. В эту пору на Северном Урале заморозки по ночам и низкие температуры днем обычное явление. Гурий Алсеевич это учел и, не обсуждая вопрос со мной, распорядился и готовить деревянную теплушку на двух бревенчатых полозьях и оттащить ее тягачем на место будущей пристрелки. Когда, после полутора часов езды в неотапливаемом автобусе, мы увидели в 30-З5 м от танка теплушку, из трубы которой весело валил дымок, и вошли в это сооружение, столпившись возле раскаленной печки-буржуйки - тепло нашей благодарности Гурию Алесеевичу было трудно переоценить. Потребовалось всего минут 5-6, чтобы мы "отошли" от дороги и принялись за работу. Члены комиссии все проверили, нашли все в порядке и дали команду начать стрельбу. И в это самое время заработала рация: нам сообщили, что несколько минут назад из Свердловска вылетел бомбардировщик, на борту у него заводская контрольная партия осветительных авиабомб, и что нам необходимо немедленно покинуть стрельбовую трассу. Помня неприятную историю в тире УВЗ, я дал команду всем уйти в лес. Механик-водитель танка, который хлопотал у буржуйки, натолкал в печку побольше поленьев, чтобы в наше отсутствие огонь не погас, и последовал за всеми нами. Когда мы достигли кромки леса в небе послышался гул турбин. Самолет шел достаточно высоко. Мы с интересом следили за происходящим. Вот позади самолета в небе белым пятнышком обозначился купол парашюта. Вот через секунду ослепительно (даже средь бела дня) вспыхнул факел и, оставляя за собой дымный след, стал плавно приближаться к земле. Вдруг кто-то из нашей команды крикнул: "Горим!" Взгляды опустились на землю и мы увидели, как языки пламени лизали крышу теплушки. Раскаленная до красна металлическая труба буржуйки сделала свое дело. Несколько человек хотели бежать тушить, но в это время самолет делал второй заход на бомбометание и я остановил смельчаков. Всего самолет сделал пять заходов. За это время наша теплушка превратилась в большой костер. Нименский в первый стрельбовый день был вместе с нами. Все произошло на его глазах. Не зря в народе говорят, что в жизни существует и действует "закон подлости" У нас было около двадцати стрельбовых дней, но самолет прилетел вне графика только один раз и именно в первый день, что оставило нас без теплушки на все время стрельб. Если теплушке было суждено сгореть, то было бы гораздо лучше этому произойти в последний день стрельбы.
Сами же стрельбы и в Тагиле прошли без единого замечания.
И в ходе пристрелки гладкоствольной пушки и при составлении отчета мое внимание серьезно привлекло одно обстоятельство. При стрельбе из нарезной пушки отклонения СТП между группами выстрелов носили для каждой конкретной пушки единообразной характер. Например: СТП всех групп выстрелов располагались от точки прицеливания справа (или слева, или снизу ил вверху). У гладкоствольной пушки этого не было. Ее СТП гулял по всему полю квадрата меткости на мишени. В отчете я назвал это "нестабильность меткости боя пушки". Члены комиссии - артиллеристы, растерялись, они не знали, как к этому отнестись Старшим от ГРАУ в комиссии был районный инженер на УЗТМ. Он мне заявил, что такого термина в директивных документа ГРАУ нет, и что такого он не встречал в учебниках во время свое) учебы в военной артиллерийской академии. Но это был человек, в котором разумное начало брало верх над армейской чиновной исполнительностью. После того, как мы с ним около часа просидели над таблицами результатов стрельб нарезных и гладкоствольных пушек, он согласился с предложенной мною формулировкой и подписал отчет без замечаний. Остальные последовал его примеру.
Формально моя работа по пристрелки танковых пушек в 1962 году была на этом завершена. По итогам работ 1961-1962 годов было окончательно решено: на артиллерийских заводах производить пристрелку танковых пушек в объеме 100% программы производства; на танковых заводах - проверять пристрелку на одном танке из партии. Размер партии на каждом заводе устанавливался свой, в зависимости от объемов производства танков.
Официальное задание заводами и институтами было выполнено. Порядок пристрелки танковых пушек в серийном производстве был определен. Но лично у меня пристрелка породила глубокое сомнение в правильности наших подходов к решению других вопросов, которые в ходе пристрелки официально никем не ставились.
В сухопутной артиллерии танковые и противотанковые пушки выделяются тем, что в их боекомплект входят бронебойные снаряды. Боевой эффект такой снаряд дает только при прямом попадании в броню (при этом желательно попасть в центр цели - по краям возможен рикошет).
Возьмем классический пример – танковая дуэль, дистанция – один километр (1000 м), цель – лобовая проекция танка противника. С точки зрения понятия "меткость" это равнозначно требованию с десяти метров (1000 см) попасть в половинку спичечного коробка. Практически это стрельба в точку. В связи с этом вопросы точности боя пушки и меткости стрельбы из нее – основополагающие для всей артиллерии - для танковой и противотанковой артиллерии имеют особую остроту.
Пристрелка показала, что по мере разогрева ствола в ходе стрельбы, существенно изменяется точность боя пушки. К этому приводят температурные напряжения в металле трубы ствола, возникающие благодаря большой, допускаемой чертежом, разностенности трубы. Надо было резко повысить точность изготовления труб стволов.
Пристрелка показала, что метеоусловия (дождь, ветер, солнце, снег) вызывают изменение геометрии ствола, его кривизны. Надо было вводить термоизоляцию ствола.
Пристрелка показала, что кривизна дульной части трубы ствола оказывает основное влияние на формирование траектории полета бронебойного снаряда. Надо было дорабатывать и методику выверки и методику пристрелки, в которых за базу была принята оптическая ось ствола.
Пристрелка показала, что на меткость и выверки и стрельбы существенное влияние оказывает острота зрения наводчика. Надо было в войсках вводить специальный медицинский отбор персонала, который предназначался на должности рядового и командного состава и в боевых условиях был обязан вести огонь из танковой или противотанковой пушки.
Все эти вопросы (за исключением влияния кривизны дульной части трубы ствола) в общем виде в артиллерийской теории были известны. Особое значение пристрелки бронебойными снарядами заключалось в том, что здесь был установлен конкретный критерий меткости, который позволил увидеть, что удельный вес отклонений, возникающих под действием перечисленных факторов, допустимый при стрельбе по площадям, для прицельной стрельбы недопустим.
Однако, ГРАУ и ГБТУ инициативы в решении этих вопросов не проявляли. Я, в пределах своей компетенции, возвращался к этим при каждом удобном случае.
Но об этом уже позже, в порядке хронологии.

[EvMitkov]

Глава 19. Работа с КБ Челябинского тракторного завода.

В 1962 году Верховный Главнокомандующий Вооруженных сил СССР генерал-лейтенант Н.С.Хрущев на одном из мероприятий высказал мысль, что если уж делать танки, то их надо делать с ракетным вооружением и, учитывая наличие у вероятного противника ядерного оружия и уровень развития автоматизации и механизации, с экипажем из 2-х человек. Было решено поручить такую работу КБ ЧТЗ, где главным конструктором в то время был Павел Павлович Исаков (выпускник МВТУ 1941 года). Для этого надо было оформить постановление Правительства, которым надо было утвердить ТТТ на такой танк, а также объемы и сроки проведения работ. Для этого, в свою очередь, надо было проект постановления согласовать со всеми заинтересованными министерствами и ведомствами. Этап согласования был самым трудоемким и продолжительным в этой работе. Чтобы не раздражать"Верховного" длительной "возней" с подготовкой к подписанию у него Постановления, было решено собрать на ЧТЗ всех нужных специалистов и не отпускать их до тех пор, пока ни будут разработаны и согласованы ТТТ и планы-графики работ.
От ВНИИТМ на этом высоком сборе было приказано быть Старовойтову лично. В то время в отделе вооружения шла диссертационная работа в лаборатории боеприпасов по созданию неуправляемого активно-реактивного снаряда (НАРС), обладающего кучностью обычного артиллерийского снаряда. Если бы это тогда удалось - это был бы еще один из отрывов от НАТО в нашем танкостроении. Но диссертация была успешно защищена, а кучность стрельбы НАРС так и осталась неудовлетворительной. Однако все убедились в этом через пару лет напряженной работы. А тогда - в 1962 году - мы все хотели удачи диссертанту(хотели чтобы такой НАРС получился). НАРС позволял снизить вес танковой пушки чуть ли не на порядок, что имело огромное значение для танка. Это предложение в 1962 году ВНИИТрансмаш вез в Челябинск. На ЧТЗ Василий Степанович брал с собой большую группу специалистов, в которой большое место отводилось вооруженцам, в число которых был включен и я. Узнав об этом, я для себя серьезно проработал проект ТТТ на новый танк. С точки зрения конструктора эта работа представляла огромный интерес. Предстояло по новому решать многие крупные технические вопросы. Принципиальные пути решения таких вопрсов просматривались, хотя технические возможности того времени вызывали большие сомнения. Но был один вопрос, где я не видел никакой принципиальной возможности найти технические решения – экипаж два человека.
Еще в Тагиле, занимаясь доработкой боевого отделения танка Т?54 под оснащение его стабилизатором вооружения в двух плоскостях, я часто ездил на опытных образцах в пробеги. Делал я это не ради удовольствия, а для того чтобы собственными ребрами, собственным позвоночником, собственными костенеющими от физического напряжения мышцами рук и ног почувствовать и познать всю "комфортность" езды в танке по бездорожью, с закрытыми наглухо по-боевому люками, на скоростях 30-50 км/час. А если к этому добавить, что при включении стабилизации боевое отделение начинало непрерывно и непредсказуемо рыскать относительно хаотически прыгающего и трясущегося корпуса танка, а казенная часть пушки раскачиваться от крыши башни до пола боевого отделения, то нетрудно было понять, что при малейшем неосторожном движении кости твоих рук или ног могли быть переломаны в одно мгновение. Как видим, просто езда в танке по-боевому уже требовала от экипажа большого психологического и физического напряжения. Но в этих условиях экипаж из четырех человек должен был заниматься главным - выполнять боевые задачи. И вот, чтобы на собственной шкуре почувствовать, что это такое - "выполнять боевые задачи", я попеременно ходил в испытательные пробеги то на месте механика - водителя, то на месте наводчика, то на месте командира и один раз на месте заряжающего.
Из всего, что я в итоге узнал, я пришел к твердому выводу - в танке Т?54 "свободных" или "недогруженных" членов экипажа нет. Если сделать автомат заряжения пушки и исключить заряжающего, то такой танк еще сможет решать задачи на поле боя, но будет делать это хуже чем танк с экипажем из 4-х человек
Во-первых: такой танк будет больше тратить времени на поиск цели - в его экипаже будет на пару глаз меньше наблюдать за полем боя. Во-вторых: такой танк будет хуже подготовлен к бою, так как в перерыве между боями его будут технически обслуживать не три, а два человека (командира в данном случае считать нельзя, так как в каждом третьем танке - это командир взвода, в каждом десятом - командир роты, в каждом тридцать первом - командир батальона). При этом следует учитывать, что в таком танке объем технического обслуживания существенно возрастает, так как в танке появляется сложный и очень ответственный механизм - автомат заряжания пушки.
Что касается танка с экипажем из двух человек, то, по-моему разумению, такой танк был вообще небоеспособным. В бою экипаж танка должен обеспечивать следующие процессы:
вождение танка на поле боя;
ведение прицельного огня из всех видов танкового оружия;
управление боем танка и танкового подразделения.
Каждый из этих трех процессов в отдельности требует от человека предельного психологического напряжения и поделить на двух членов экипажа без ущерба для выполнения общей боевой задачи невозможно.
Обо всем этом, я естественно доложил Старовойтову. Василий Степанович обсуждать вопрос не стал, а просто дал мне понять, что это пожелание Н.С.Хрущева и надо постараться его выполнить.
На ЧТЗ была собрана вся элита отечественного танкостроения. Во главе собранной группы был заместитель начальника отдела Военно-промышленной Комиссии Василий Дмитриевич Соколов - человек из Кремля. В то время высоту его служебного положения мне трудно было даже представить, поэтому я мало обращал внимание на то, что и как он говорил и делал, а занимался своими вопросами с соисполнителями. Василий Дмитриевич считался, как говорили, "очень сильным" работником. Если бы тогда я знал, что ровно через пять лет я заменю Соколова на его посту в Кремле, я бы пригляделся к его действиям внимательно.
Работа группы на ЧТЗ шла быстро. На второй или третий день было намечено обсуждение доработанного варианта ТТТ. Доложил проект ТТТ П.П.Исаков. Началось обсуждение, в ходе которого попросил слово и я. Мне его дали. Я высказал свои соображения и предложил в ТТТ изменить численность экипажа с двух на трех человек. Из последующих выступающих меня никто не отверг, но и не поддержал. Без всяких разногласий в ТТТ оставили два человека.
Постановление вышло. Работа закипела. Не будет преувеличением сказать, что этот танк создавался по основным ТТТ Н.С.Хрущева. Через год с небольшим был изготовлен опытный образец и показан Хрущеву. Непосредственный участник этого показа инженер-полковник Сергей Дмитриевич Беневоленский вспоминал: "Когда Хрущеву, в ходе показа, сказали о клиренс танка (клиренс - расстояние от днища колесной или гусеничной машины до грунта), Никита Сергеевич заметил, что в условиях применения ядерного оружия было бы лучше если бы танк вообще не имел этого клиренса.
Когда речь зашла об экипаже танка, присутствовавший при этом главный маршал бронетанковых войск, начальник академии БТВ Павел Алексеевич Ротмистров не выдержал и сказал, что танк с экипажем из двух человек боевую задачу выполнить не может. Хрущев удивился: "Мы с ним (Ротмистровым) выпили не одну чашку "чая" во время войны, а он до сих пор не понимает, что в условиях ядерной войны лучше, чтобы в танке вообще был один человек!" И, обращаясь к Министру обороны, маршалу Р.Я.Малиновскому, спросил: "Как такой человек может возглавлять академию БТВ?"
Конечно, в этом же 1964 году Малиновский освободил Ротмистрова от должности начальника академии, правда, назначив его своим помощником.
В практике деятельности Хрущева на посту главы государства это был не единичный случай. В русском языке есть такое слово: "Самодур. Тот, кто действует по личному произволу, по своей прихоти, не считаясь с другими людьми."* Похоже, это слово в данном случае подходит.
Вообще, я уже несколько раз упоминал о деятельности Хрущева в связи с танкостроением. Не моя вина, что эти упоминания носят отрицательный характер. Но Никита Сергеевич был большой человек и у него было много по-человечески и хороших поступков. Помог мне это понять скульптор Эрнст Иосифович Неизвестный. На Новодевичьем кладбище на могиле Хрущева стоит надгробие его работы, гениальное по простоте формы и глубине выражения существа человека, которому оно посвящено. На могильных плитах стоит вытянутый вверх прямоугольник. Левая сторона прямоугольника выложена из белых угловатых камней, правая - из черных, в середине белое и черное переплетается. В верхней части прямоугольника в черно-белой нише лысая - как живая - голова Никиты Сергеевича. Смотришь и невольно думаешь: сколько эта голова натворила черного и белого...
Н.С.Хрущева сместили со всех высоких постов и устранили из политической жизни в октябре 1964 года и, вслед за этим, без всякого шума, закрыли и работу по "объекту 775" - так на стадии ОКР именовался этот, обреченный быть мертворожденным, танк.
Первый отечественный ракетный танк был создан КБ УВЗ с чисто ракетным вооружением и экипажем три человека. Появлением на свет этот танк в большой степени обязан своему ведущему конструктору Ивану Степановичу Бушневу, а также тем обстоятельствам, что Хрущев больше не мог давать прямых указаний, как делать такой танк, а Министерство обороны назначило председателем комиссии по испытаниям опытных образцов эта танка главного маршала БТВ П.А.Ротмистрова. Последний успешно провел испытания принципиально нового вида оружия и 1968 году танк был принят на вооружение с индексом ИТ-1 (истребитель танков - первый).





При таких обстоятельствах состоялось мое знакомство с КБ ЧТЗ и его руководством.
А между тем жизнь во ВНИИТМ шла своим чередом. Выполняя повседневную работу, я знакомился с людьми, с порядками, заведенными в институте. Постепенно я понял, что творческая работа на заводе - это одно, а в институте - это совсем другое. На заводе человек свой творческий труд вкладывал в живое дело, в институте, в большинстве случаев - в диссертацию, которая потом оставалась лежать невостребованной в шкафах 1-го отдела. Коренные ленинградцы предпочитали НИРовские работы и всеми средствами избегали работ по договорам с заводами. Порой доходило до скандальных курьезов.
Однажды, вернувшись из очередной командировки, я пришел в отдел и на доске объявлений увидел приказ. Приказ по отделу гласил, что, в связи с личной просьбой тов. Марченко, он освобождается от обязанностей руководителя работ по договору с ЧТЗ, а руководителем назначается тов. Костенко и подпись А.Чубаренко. Я пошел за разъяснением к начальнику отдела. Вот что он мне рассказал:
"На ЧТЗ шла ОКР по созданию боевой машины пехоты (такая машина в мировой практике создавалась впервые). По ТТТ машина должна была преодолевать водные преграды вплавь. Естественно, шла жестокая борьба за минимальный вес этой бронированной машины. На БМП (сокращенное название машины) предусматривалась установка 73-мм орудия в одноместной вращающейся башне. Поскольку, нагрузки на погон такой башни должны были быть сравнительно небольшими, у разработчиков родилась мысль сделать погон из алюминия с пластмассовыми шарами. Нужно было подобрать материалы, которые ранее в подобной конструкции не применялись. Эта работа для ЧТЗ была явно не с руки и он обратился с просьбой к ВНИИТМ провести такую ОКР по договору с КБ ЧТЗ. Институт дал согласие. Договор был заключен. В институте работу поручили двум отделам: отделу вооружения (головной) и отделу химических материалов (соисполнитель по пластмассовым шарам). Руководителем работ по договору был назначен Владимир Гаврилович Марченко - конструктор из лаборатории вооружения. За год работы в отделе я успел к нему присмотреться и понял, что это конструктор, как говорят "от бога". Марченко был ленинградцем и работал в институте давно.
ЧТЗ для этой работы поставил ходовой макет БМП без башни. Был также поставлен полный комплект металлических деталей алюминиевого погона (без шаров).
ВНИИТМ спроектировал и изготовил 73-миллиметровую баллистическую установку для стрельбы металлическими болванками. Такая установка была нужна для создания динамических нагрузок на погон башни, аналогичных тем, которые возникали при стрельбе из штатного орудия. Кроме того, было спроектировано и изготовлено приспособление, которое создавало статическую весовую нагрузку на погон, аналогичную той, которая возникала при установке штатной башни.
Наступило время начинать экспериментальные работы с участием химиков ВНИИТМ и конструкторов ЧТЗ. И вот здесь произошло неожиданное. Марченко подал заявление с требованием освободить его от обязанностей руководителя работ по договору, этом же заявлении ставилось условие: если его требование не будет удовлетворено, он уходит из ВНИИТМ по собственному желанию. Это уже был шантаж. Дело в том: что в это время Марченко начал в лаборатории работу над опытным образцом 125-миллиметрового орудия для "объекта 775" ЧТЗ и замены ему в лаборатории не было. Чубаренко вынужден был принять ультиматум Марченко.
Узнав все это, я, задним числом, дал согласие. Что такое погон башни - мне объяснять не требовалось Не откладывая дело в долгий ящик, я вызвал представителя ЧТЗ и втроем, вместе с начальником отдела химии Бертой Генриховной Гуревич, мы составили конкретный план работ. Планом предусматривались стрельбовые и ходовые испытания погонного устройства с шарами из различных видов пластических материалов и с сепарирующими устройствами различных конструкций. Все это сопровождалось многочисленными замерами уровней и характера нагрузок на погонное устройство и, соответственно, на шары. Работы по договору возобновились. После инцидента с Марченко больше задержек в работе не было. Положительный результат мы получили только с третьего захода. В первом случае на шарах после стрельбы появились "волосовые" трещины. Во втором случае, в ходе пробеговых испытаний, началось выкрашивание поверхностного слоя шаров, а также была отмечена неудовлетворительная работа сепаратора*. И только на третий раз погон испытания выдержал. КБ ЧТЗ приняло погон к установке на БМП. Кроме значительного снижения веса такой погон был намного проще с точки зрения технического обслуживания в эксплуатации. Алюминий и пластмасса, в отличие от стали, не требовали смазки - со всеми вытекающими из этого положительными последствиями. В общем, это был ощутимый прогрессивный шаг в отечественной бронетанковой технике.
Работа была закончена с хорошим результатом. Я написал технический отчет. И вот, когда осталось получить две подписи: начальника отдела и директора института, ко мне вечером неожиданно подошел Марченко. В течение полугода, пока шла работ он не подходил ко мне ни разу, а тут он подошел с вопросом претензией: почему в отчете я не упоминаю его фамилию. Я ответил, что могу удовлетворить его претензию, поместив в отчете, как очередное приложение, копию его заявления - ультиматума требованием освободить от работы по договору. Марченко заявил, что на это он не согласен. На этом разговор между нами был закончен. Не знаю, ходил ли Марченко по этому поводу к Чубаренко и Старовойтову, но они оба подписали отчет без вопросов замечаний.
Чтобы закончить тему Марченко, хочу сказать следующее. За время испытаний погона и баллистическая установка и система статического нагружения, спроектированные Марченко, отработали без замечаний. Но если бы и были какие замечания, это не изменило бы мое отношение к Марченко, как к хорошему конструктору. А вот то, что он бросил начатую работу на полпути, коренным образом изменило мое отношение к нему как к "товарищу по работе". После этого случая я с ним никаких серьезных дел имел.
Итак, первые два года работы во ВНИИТМ дали мне возможность познакомиться с работой танковых КБ на Ленинградском Кировском и Челябинском тракторном заводах. Не скажу, что это было глубокое и обширное знакомство, но стиль и характер работы как самих коллективов, так и их руководителей, стали мне понятны.
Круг моих контактов и познаний в отечественном танкостроении постепенно расширялся.

[EvMitkov]

Глава 20. Работа с КБ Харьковского завода им. В.А.Малышева
по объектам 432 (Т-64) и 434 (Т-64А).

Танк - оружие массовое, поэтому контингент танкистов в армии и бывших танкистов на "гражданке" всегда был велик, о танках "все" и "всё" знали, поэтому танковые проблемы свободно обсуждались и на службе и в быту. На бытовом уровне принято считать, что за время Великой Отечественной войны Т-34 подвергся изменению один раз: с 1 января 1944 года промышленность стала выпускать вместо Т-34 (пушка калибра 76 мм и экипаж 4 человека танк Т-34-85 (пушка калибра 85 мм и экипаж 5 человек). На самом же деле все было много сложнее.
Помню, в годы войны я с горечью увидел Т-34 с опорными катками без резиновых бандажей. Голый металл катка катился по голому металлу траков гусеницы. Я понял, что у страны не хватало резины и конструктор вынуждено пошел на этот, бесспорно, тяжелый для машины шаг (выросли вибрации, стало еще труднее работать экипажу). И вот через двадцать с лишним лет мы как-то Александром Александровичем Морозовым говорили о ходовой части "объекта 432". На этом объекте Морозов применил катки без наружной обрезинки. Я завел речь о том, что снижение веса за счет резкого уменьшения размера катков и резкого уменьшения массива резины, которая смягчала удары катков о гусеницу и поглощала значительную часть вибрационных нагрузок, неизбежно ухудшит условия работы узлов и агрегатов танка при движении машины. Согласившись с постановкой вопроса в принципе, Александр Александрович сказал, что у КБ есть некоторый опыт решения этого вопроса. Он сказал, что в 1941 году, когда в стране не хватало резины, был разработан и включен в техдокументацию как допустимый вариант, опорный каток с внутренней амортизацией. В частности, Сталинградский тракторный завод выпускал Т-34 с такими катками (без обрезинки снаружи). На "объекте 432" разработан и применен каток тоже с внутренней амортизацией, и гораздо большей энергоемкости, нежели в 1941 году.
В этом месте нашего разговора я невольно подумал, что тогда – в войну – я представлял себе увиденный каток просто как железное колесо увеличенного диаметра, а передо мной был принципиально новый конструктивный узел на уровне изобретения. Хотя, вряд ли Главный конструктор в то время думал об изобретательстве. Просто его Творческая Мысль, решая труднейшие задачи, связанные с организацией серийного производства Т-34 в на чальный период войны, стремилась сохранить конструктивную надежность и работоспособность танка в целом.
Я привел этот пример для того, чтобы показать, что творческая мысль Морозова и в войну работала непрерывно. В результате ежегодно появлялись модификации Т-34. Если заглянуть в справочник*, то мы насчитаем около полутора десятков модификаций и опытных разработок в период с 1940 по 1945 годы. В том числе и такие, как Т-43 (1943 год) и Т-44 (1944 год). Последний был принят на вооружение и серийно выпускался заводом №75 (г. Харьков).
Приведенные данные говорят о том, что решая вопросы серийного производства, Морозов в то же время непрерывно думал и работал над созданием новых, более эффективных, образцов. Причем, идея каждого нового образца у него созревала эволюционно.
Так, после Т-34 (1939 год) следующим массовым отечествен-ым танком стал Т-54 (1950 год)**, но между ними были и Т-43 (1943 год) и Т-44 (1944 год), которые сам Александр Александрович не воспринимал как образцы для вооружения всей армии. Эти промежуточные образцы были данью военному лихолетью, когда каждый процент повышения боевой эффективности танка помогал сохранить жизни десяткам тысяч танкистов на полях сражений.
После Т-54 родоначальником второго послевоенного поколения стал Т-64 (1966 год)***. Но если быть предельно точным, то для самого Морозова головным образцом второго послевоенного поколения танков был Т-64А (1968 год). Танк Т-64 на этапе ОКР имел условный индекс "объект 432", танк Т-64А имел условный индекс "объект 434", но между Т-54 и Т-64 был еще и "объект 430" (1960 год)****. Сейчас я не стану описывать и рассматривать те новые технические решения, которые Морозов закладывал в каждый из этих объектов для того, чтобы повысить его боевые возможности. Хочу сказать о том, как Александр Александрович принципиально и критично подходил к созданию нового образца.
В 1960 году Харьковским КБ под руководством Морозова был разработан технический проект нового среднего танка "объект 430". В то время я работал в КБ УВЗ и был полностью загружен доводкой конструкции боевых отделений Т-62 и Т-55А.
Мне вполне хватало своих забот и, поэтому, меня мало интересовали дела харьковчан. Но в КБ УВЗ работало еще много конструкторов, которые вместе с Морозовым были в 1941 году эвакуированы в Нижний Тагил из родного Харькова. Они, конечно же не были равнодушными к тому, что происходило в Харькове и через своих друзей и близких всегда были в курсе дел Морозова. Помню, как тогда (в 1960 году) ко мне подошел такой "харьковчанин" и с нескрываемым чувством гордости рассказал, что Морозов в Москве защитил технический проект нового среднего танка ("объект 430"). Но главное было не в этом. Защитив проект, Морозов доложил, что лично он не удовлетворен проделанной работой: полученные по проекту боевые характеристики нового танка считает недостаточно высокими по сравнению с Т?54, не говоря уже о последней модификации этого танка - танке Т?62. Морозов предложил ограничить работу по "объекту 430" техническим проектом и дать ему возможность начать работу по созданию более мощной боевой машины.
С Морозовым согласились и в Харькове закипела работа над "объектом 432". При этом, как можно судить по дальнейшим событиям, в голове Главного Конструктора уже созревал образ последней модификации будущего нового основного боевого танка Советской Армии - "объекта 434", ставшего вершиной его творчества и принесшего ему звание лауреата Ленинской премии.
Период создания Т-64 и Т-64А приходится на отрезок времени с 1960 по 1968 годы. По приоритетности эта работа в Главтанке соответственно, во ВНИИТМ, стояла на первом месте. В ЦК, как уже говорил ранее, эта работа входила в число важнейших, которые контролировал с 1965 года секретарь ЦК КПСС Д.Ф.Устинов лично.
Обстоятельства складывались так, что меня стали привлек к работам по "объекту 432" в конце 1963 года, после того, как я закончил работу с ЧТЗ по алюминиевому погону для БМП-1. Надо сказать, что в это же время меня стали привлекать и к работе конструкторского отдела Главтанка. Начальником этого отдела был в то время Александр Михайлович Макаренко. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что это был один из лучших работников Миноборонпрома такого уровня. Вообще, в те времена работников в центральный аппарат министерства брали в основном по деловым качествам, а не по протекции, и Миноборонпром мог гордиться своим кадровым составом. Но и на таком высоком уровне этого состава Александра Михайловича выделяли глубина широта знаний, объективность и принципиальность при постановке и решении вопросов, доброжелательность в отношениях с товарищами по работе. Вопросами комплекса танкового вооружения занимался Георгий Михайлович Филимонов, о его прекрасных деловых качествах я уже говорил. Добрые и, я бы сказал, доверительные деловые отношения с Георгием Михайловичем у меня становились со времени работы над танком Т-54Б. А, начиная с 1964 года, мне все чаще приходилось иметь контакты с ведущей по "объекту 432" Зинаидой Ивановной Макарычевой.
В силу изложенного мне все чаще и все на большие сроки приходилось бывать в служебных командировках в Харькове и Москве.
Помню однажды, в начале лета 1964 года, меня на 3 дня вызвали в Москву. Прибыв в Главтанк и выполнив задание в срок, я на третий день зашел в комнату конструкторов, чтобы доложить Макаренко о сделанном и получить его "добро" на возвращение в Ленинград. Выслушав меня, Александр Михайлович одобрительно кивнул головой, встал из-за стала, взял меня за локоть и сказал: "Давай выйдем". Мы вышли в коридор и остались вдвоем. Макаренко обратился ко мне:
- Юрий Петрович, ты поедешь не в Ленинград, а в Харьков. Там на заводе им. Малышева сейчас находится Махонин*. Он назначил тебе встречу завтра в 11 часов. В это время ты должен быть на заводе и явиться к нему.
Новую командировку, предписание и соответствующие командировочные - не волнуйся - получишь в Харькове. Необходимые специалисты, которые тебе могут потребоваться, уже выехали из Ленинграда и в Харькове должны быть завтра. Если что потребуется из личных вещей, тебе их с оказией привезут.
- А что я должен буду там делать?
- Узнаешь на месте, - с загадочной улыбкой ответил Макаренко,- А сейчас собирайся и езжай покупать билет на поезд.
Назавтра, в назначенное время, я был в заводоуправление. Секретарь директора сказала, что Сергей Несторович один в кабинете директора и я прошел к нему. Сергей Несторович без предисловий заговорил о сути вопроса. Он сказал, что на заводе очень тяжело идут дела по автомату заряжания (A3) пушки. ВНИИТМ вызвана бригада конструкторов и мне надлежит, как руководителю бригады, проанализировать ситуацию и, по возможности, дать предложения, как поправить дела по A3.
В этом месте я должен прервать свой рассказ и дать некоторые пояснения для того, чтобы был ясен смысл нашего дальнейшего диалога с Махониным.
Дело в том, что задумывая свой "объект 432" Морозов решает установить в нем, на первом этапе, 115-мм гладкоствольную пушку, аналогичную той, что была на Т-62, но сделать к ней A3 и исключить, за счет этого, из состава экипажа заряжающего, сократив экипаж до трех человек. При этом требовалось решить, наряду с созданием A3, еще одну сложную задачу - создать к этой пушке выстрелы раздельного заряжания с частично сгорающей гильзой. Артиллеристы за такую работу взялись. При этом ГРАУ, естественно, потребовало, чтобы и для "объекта 432" и для Т-62 все выстрелы были едиными. Отсюда, в свою очередь, потребовалось создать A3 и для Т-62. Такую ОКР задали (шифр "Желудь"), но участия в этой работе я не принимал, так как был уже во ВНИИТМ. Однако, через прежних товарищей по работе в УВЗ я был в курсе их дел. Тагильчане для своего A3 выбрали схему механизма, принципиально отличную от харьковской. У них механизированная боеукладка размещалась во вращающемся барабане, установленном на днище бронекорпуса. Между барабаном и башней был обеспечен круговой зазор, через который механик-водитель имел возможность прямой зрительной и речевой связи с командиром и наводчиком, размещавшимися во вращающейся башне. У харьковчан механизированная боеукладка размещалась в гондоле, крепившейся к башне и механик-водитель оказался в полной изоляции, имея связь с командире наводчиком только через танковое переговорное устройство (если проще - по телефону). Такая конструктивная схема создавала особо неприятные морально-психологические условия для работы механика-водителя в харьковском танке. Кроме того, тагильский A3 был значительно проще по конструктивному исполнению, слевательно, имел меньшую трудоемкость в изготовлении и более высокую надежность в эксплуатации. Правда, в харьковском A3 размещалось 28 выстрелов, а в тагильском - 22 выстрела. Но я был и остаюсь сторонником A3 с меньшим боекомплектом и большей надежностью, нежели наоборот. Я без колебаний отдал предпочтение тагильскому A3. В последующем жизнь подтвердила его преимущества.
Все сказанное выше я докладывал Старовойтову, но он, по неизвестным мне причинам, уходил от этого вопроса и два танковыx КБ для одной и той же пушки делали два разных A3, хотя никакой технической необходимости в этом не было.
А теперь вернемся к разговору с Махониным.
Сергей Несторович вдруг придал разговору неожиданный оборот:
А какой A3 Вы считаете лучше: харьковский или тагильский?
Тагильский, - без колебаний ответил я.
А Вы сможете это доказать?
Если у меня будут рабочие чертежи и технологические процессы, я это покажу документально.
- Тогда займетесь этим. И пока, прошу Вас, разговоры по этому поводу не затевайте. Если будут вопросы - обращайтесь ко мне. Пока все. Приступайте к делу
Я вышел из кабинета. Странный разговор породил ряд вопросов, на которые у меня пока не было ответов. Зачем завеса секретности? Почему заместитель министра ставит задачу мне, а не директору института? И другие подобные вопросы. Я решил, что в ближайшее время они должны прояснится, либо я их задам Махонину сам. Думая обо всем этом я отправился в КБ, где меня ждала бригада моих коллег ленинградцев. Я им рассказал о первой части разговора с Махониным и поставил задачу детально ознакомиться с рабочими чертежами и технической документацией. Сам я решил начать с производства - здесь были все трудности и, соответственно, все вопросы, ответы на которые мне предложили попытаться найти. Так, в цехах, я закончил свой первый рабочий день на заводе. Второй день я начал тоже с цехов. Часа через два после начала работы меня разыскали из секретариата Морозова и передали, что звонили из дирекции и что мне надо быть у Махонина в 12 часов. Снова, как накануне, я в назначенное время вошел в кабинет директора. Махонин снова был один. Поздоровавшись, он сказал, что о вчерашнем нашем разговоре по тагильскому A3 мне следует забыть и заниматься только харьковским вариантом. В такой постановке моя задача была намного проще. Без лишних слов я принял сказанное к исполнению и отправился дальше заниматься своим делом.
В производстве деталей и сборке узлов A3 невольно обращал на себя внимание большой объем подгоночных работ, который был заранее предусмотрен в технических условиях чертежей. Обычно конструктор чертежом допускает подгоночные работы как исключение. В данном же A3 подгонка осуществлялась в 60-80% случаев. Это говорило о недостаточной конструктивной отработке механизма на технологичность. В такой ситуации трудно было гарантировать, что в собранном виде габаритные размеры механизма правильно выдержаны.
Обдумывая то, что я увидел и узнал о производстве харьковского A3, я невольно поставил себя на место конструктора. Я вспомнил, как проектировал вращающийся пол для стабилизации в горизонтальной плоскости. Для начала я пошел проконсультироваться к начальнику бюро бронекорпуса Черняку Борису Ароновичу. Я ему рассказал, что хочу вместо стационарного пола боевого отделения на днище корпуса танка сделать вращающий пол. Первое, о чем сказал Черняк, это был неписаный закон конструкторов корпусников, минимальный зазор между вращающимися деталями и днищем бронекорпуса должен быть во всех случаях не менее 15 мм. Такое требование было обусловлено особенностями эксплуатации танка и механическими свойствами брони, из которой делалось днище танка. В эксплуатации достаточно часто танки на учениях и маневрах, двигаясь по пересеченной местности, налетали днищем на надолбы, пни, валуны. При этом удары о днище достигали такой силы, что броня днища прогибалась. Если прогиб не превышал 15 мм, целостность брони сохранялась и эксплуатация танка продолжалась. При больших прогибах в броне появлялись трещины и танк требовал ремонта. Этим и определялся зазор 15 мм. Разрабатывая конструкцию, он забазировал размерную цепочку от днища корпуса и в конструкции предусмотрел регулировку, специально, чтобы в любых ситуациях минимальный зазор между днищем и вращающимся полом был гарантирован.
В харьковском варианте весь A3 крепился к башне, следовательно, минимальный зазор полностью зависел от того, как были подобраны вертикальные размеры и их допуска для всех деталей механизма. Зная начальника бюро автоматизации еще по совместной работе в КБ УВЗ, у меня были основания полагать, что после выпуска рабочих чертежей, контрольный просчет вертикальной размерной цепочки им не проводился. Эту работу мы проделали нашей институтской бригадой. Результат превзошел самые тревожные предположения. При неблагоприятном стечении допусков, вместо зазора в 15 мм, нижняя вращающаяся точка A3 "упиралась" в днище на 17 мм! Таким образом, суммарный вертикальный размер A3 надо было уменьшать на 32 мм. Вот откуда шел поток подгибок, подпиловок, регулировок в производстве. Об этом я написал краткий отчет со всеми нашими расчетами и доложил Морозову. Александр Александрович все прочел "от корки до корки". Устно я ему изложил еще некоторые свои замечания по поводу АЗ. Он поблагодарил меня и мы по-доброму расстались.
На следующий день я доложил обо всем Махонину и получил его "добро" на возвращение домой. Поездом из Харькова в Ленинград я обычно ездил через Москву, хотя были прямые поезда, проходящие через Харьков с юга. В Москве я зашел в Главтанк к Макаренко, которому рассказал подробно все, что было на заводе. Он внимательно выслушал, как-то криво улыбнулся и рассказал, в свою очередь, мне следующее: "В Харькове на заводе был Кучеренко. Вчера он вернулся. Кучеренко говорит, что Костенко - автор безкабинного A3 и, в целях личной выгоды, хотел добиться установки тагильского A3 на танк Т?64, но у него из этого ничего не вышло. Тогда он написал ряд замечаний по харьковскому A3. Когда Морозов увидел эти замечания, то был очень недоволен и ругался".
Сплетня Кучеренко!.. Благодаря ей я узнал его еще с одной отрицательной стороны.
Чувствуя, что Макаренко оскорблен поступком Кучеренко так же, как и я, я не стал задавать ему вопросов. Но после этого случая я в другом свете увидел и Махонина Вместо грозного заместителя министра (за глаза подчиненные его называли "Волкодав") в сложившейся с Т-64 ситуации это был растерявшийся человек, который не знал, что и как ему делать. Через год его отправили на пенсию. Хотя, как мне позже рассказал инструктор отдела оборонной промышленности ЦК Владимир Иванович Подрезов, сам Сергей Несторович в ЦК давал понять, что был бы не прочь занять должность первого заместителя министра.
Вообще, судьба мне подарила немало встреч и возможностей пообщаться с выдающимися людьми, среди которых были конструкторы, организаторы промышленности, военачальники и даже люди искусства. Но в памяти моя первая встреча с Махониным занимает особое место.
Вот как это было.
Однажды, когда я еще работал на УВЗ, меня вызвали в Главтанк для участия в подготовке какого-то вопроса. В то время проходила очередная кампания по борьбе со злоупотреблением служебными командировками в Москву. При социализме, во времена всеобщего дефицита товаров бытового предназначения, столица снабжалась много лучше периферии. Поэтому, не было ни удивительного в том, что люди с предприятий пытались за казенный счет побывать в Москве и, заодно со служебными делами, сделать необходимые покупки для дома и семьи. В министерстве был издан приказ, согласно которому вызов в Москву мог подписывать только начальник главка и на срок не более трех дней. Если же дело требовало больше времени, то командировку на срок до десяти дней мог продлить только замминистра. Именно такая ситуация и сложилась в моем случае. Для дела требовалось 7 или 8 дней. По истечении первых трех дней Филимонов, с которым я имел в данном случае дело в Главтанке, предложил мне обратиться к Махонину с просьбой о продлении командировки. Я это делать отказался: "Вам надо - Вы и продлевайте мою командировку." Георгий Михайлович взял у меня командировочное удостоверение, сделал в нем соответствующую запись и через полчаса я с Филимоновым были в приемной Махонина. В кабинет нас пропустили сразу. Хозяин кабинета стоял в полный рост у края большого письменного стола. Я почти физически ощутил на себе его суровый тяжелый взгляд. Такое впечатление создавали наполовину опущенные веки его глаз. Филимонов стал излагать суть дела, а я продолжал невольно смотреть на Махонина. Ему было 60 лет с небольшим. Был он выше среднего роста, строен. На нем был костюм из светло-серого дорогого материала "стального цвета." Покрой костюма был необычный: куртка типа "френч" с глухим отложным воротником и грудными накладными карманами; брюки гражданского покроя, но они были заправлены в мягкие хромовые сапоги. От всей фигуры веяло величавостью. Молча выслушав Филимонова, он, не садясь за стол, поставил свою подпись.
Только вернувшись с Филимоновым в Главтанк я вдруг понял, что только что видел человека, который был одет в точности как И.В.Сталин!
Больше Махонина в таком костюме я не видел, но это уже не мело значения - в моей памяти он остался как руководитель Сталинского типа.
Для меня было странным видеть такого человека в растерянности и мысленно я стал искать объяснение произошедшему в Харькове. Сергей Несторович был, безусловно, заслуженным человеком в танкостроении. Все годы войны он был главным инженером Челябинского Кировского завода (в знаменитом "Танкограде"). Директором этого завода с некоторыми перерывами был Исаак Моисеевич Зальцман - человек выдающийся в советском танкостроении периода Великой Отечественной войны, Официально должность Зальцмана писалась через тире: заместитель наркома-директор завода. При этом, ему, в отличие от обычного замнаркома, было представлено Сталиным право принимать на месте решения самостоятельно, при условии последующего доклада в Москву. Как оправдывал это доверие Зальцман говорит следующий характерный пример.
"Ночью заместителю наркома танковой промышленности-директору эвакуированного в Челябинск ленинградского завода И.М.Зальцману позвонил И.В.Сталин.
- Командующие фронтами просят у нас танки Т-34, очень их хвалят, - сказал он. - Надо срочно налаживать производство этих танков в Нижнем Тагиле. Вылетайте туда немедленно.
- Было это в конце января 1942 года, - рассказывает И.М.Зальцман,- В Челябинске у нас уже действовал конвейер для сборки тяжелых танков KB, а в Тагиле Т-34 собирались еще мелкими сериями...*"
"Заместителю наркома было 36 лет. В октябре 1941 года за выполнение важного правительственного задания ему присвоили звание Героя Социалистического Труда. В Нижнем Тагиле И.М.Зальцман провел восемь месяцев. За это время коллектив добился огромных успехов. Выпуск продукции увеличился от трех-четырех до тридцати танков в сутки...**"
Вот что такое был Зальцман. За спиной такого директора работать главным инженером было одновременно и трудно и легко. Трудно – надо было четко выполнять все указания директора. Легко – не надо было самому принимать принципиальных решений - это делал директор. Став заместителем министра в послевоенное время, Сергей Несторович четко и оперативно выполнял все указания сверху, зачастую делая это жестко, в духе военного времени по отношению к исполнителям. А вот когда надо было решать самому - он оставался "главным инженером".
Осенью 1986 года в Нижнем Тагиле торжественно отмечалось 50?летие ввода в строй Уралвагозавода. В числе почетных гостей оказались И.М.Зальцман и автор настоящих строк. Это была единственная в моей жизни встреча с Зальцманом. Его разговорная речь блистала точностью и четкостью мысли, а подробности воспоминаний говорили о прекрасной памяти собеседника. Когда Исаак Моисеевич говорил о своих контактах со Сталиным, создавалось впечатление, что ты слушаешь документальное описание события.
Между прочим, Зальцман вспоминал, что за годы войны он ни разу не использовал конструкторов-танкистов как физическую рабочую силу. Он считал, что творческий труд конструктора лежал в основе успехов отечественного танкостроения. С этим трудно не согласиться.
А вот как поступал Махонин будучи замминистра. Помню, однажды в начале июля (только что закончился ll-ой квартал) я вернулся из очередной харьковской командировки. В этом квартале я проработал в Харькове более 70-ти дней из 90. Общее состояние производства "объекта 432" (танк формально еще не был принят на вооружение и носил заводской индекс) оставалось очень тяжелым. Каково же было мое удивление, когда на доске объявлений я прочел, что все, кто был в этом квартале в командировке в Харькове, лишаются квартальной премии на 100%. Приказ подписал В.Старовойтов. Те, кто спокойно писал свои кандидатские диссертации безвыездно в Ленинграде, квартальную премию получали полностью и в открытую посмеивались над "чудаками", согласившимися работать по Харьковской тематике. В lll-ем квартале люди отказывались, вплоть до увольнения, работать по "объекту 432". Разумным такой приказ было признать невозможно. Я пошел к Старовойтову. Василий Степанович развел руки и дал понять, что это устное указание С.Н.Махонина!
Серийное производство Т-64 было организовано уже без Ма-хонина.
Вообще, в определенной степени условно, можно сказать, что уровень личного вклада упомянутых выше танкостроителей в дело обороны страны в войну характеризуют их воинские звания.
И.М.Зальцман - генерал-полковник и.т.с.*
С.Н.Махонин - генерал - лейтенант и.т.с.
Ю.Е.Максарев - генерал-майор и.т.с.
Если говорить чисто о работе ВНИИТМ по "объекту 432" в 1963-1965 годах, то надо признать, что у института (как организации) имелись серьезные объективные трудности. Располагаясь первоначально на территории ЛКЗ, институт практически не имел своей стендовой базы, а любая работа исследователя должна была начинаться со стендовых испытаний новых узлов и механизмов. Создание стендового хозяйства института в Горелово начиналось в буквальном смысле "с нуля". Работа начиналась с проектирования стендов. Для этого, в первую очередь, надо было иметь рабочие чертежи узлов и систем, для испытаний которых создавался стенд. В те годы не всегда такие чертежи были во ВНИИТМ. Как я уже говорил, на "объекте 432" все было новым и Морозов, пока сам не убеждался, что конструкция принципиально доведена до работоспособного состояния, не спешил высылать чертежи институтам.
Но вот рабочая документация стенда готова - надо его изготовить. Опытное и серийное производство танковых заводов загружено "под завязку". Надежда только на собственные силы. А "собственные силы" - это новый производственный корпус, в лучшем случае пока наполовину укомплектованный станочным и другим технологическим оборудованием. Институтские технологи, понимая безвыходность положения, изобретают немыслимые для обычных заводских условий "обходные" техпроцессы.
Так рождалось стендовое хозяйство ВНИИТМ. Однако, на этом сложности не кончались. Для того, чтобы стенд заработал, были нужны живые узлы и системы "объекта 432", изготовленные заводом им. Малышева. В то время и танки и, соответственно, сборочные узлы и системы изготавливались штучно и получить их на заводе для стендовых испытаний институту было крайне сложно. Как правило такие вопросы решались на уровне директора института и директора завода.
Для нашего отдела вооружения требовался комплексный стенд, на котором можно было бы проводить исследования узлов и механизмов собранной башни и автомата заряжания пушки.
Практически получалось целое строительное сооружение, при разработке чертежей фундамента которого мы вынуждены были прибегать к помощи проектного института, ведавшего вопросами капитального строительства предприятий оборонной промышленности. Но вот стенд был построен, доставлены на специально спроектированных подставках тяжелыми грузовиками из Харькова башня, пушка и автомат заряжания (A3). Все это смонтировано на стенде и запущено в холостом режиме. Но, чтобы исследовать работу A3 под нагрузкой, нужно было его загрузить боекомплектом пушки. Об использовании для этой цели боевых выстрелов не могло быть и речи. Нужен был комплект из габаритно-весовых макетов всех трех типов артвыстрелов (с бронебойно-подкалиберным, осколочно-фугасным и кумулятивным снарядами). Такие макеты серийно никто не изготавливал. Завод им. Малышева для своих технологических нужд изготовил несколько комплектов. Лишних комплектов у него не было. И опять вопрос был решен благодаря добрым отношениям директора В.С.Старовойтова с директором О.В.Соичем. Через два месяца в Харькове был изготовлен для ВНИИТМ макетный боекомплект. Так только в середине 1965 года отдел вооружения получил возможность оказывать эффективную помощь КБ завода в доводке A3.
Аналогичная ситуация была во всех отделах института. Поэтому, в 1963-1965 годах ведущие специалисты института в Харькове могли выступать, к сожалению, только как консультанты. Для КБ Морозова этого было маловато. В этом КБ свои конструкторы имели высочайшую квалификацию. А вот начиная с 1965 года представители ВНИИТМ все чаще стали привозить в Харьков отчеты о стендовых испытаниях узлов "объекта 432" с конкретными, проверенными предложениями. Это уже была ощутимая помощь в деле доводки конструкции танка.
В 1964-1965 годах в системе вооружения "объекта 432" имел место повторяющийся очень серьезный дефект. Дефект получил официальное название "неулавливание поддона".
Для создания автомата заряжания танковой пушки потребовалось создать выстрелы раздельного заряжания для 115-мм гладкоствольного орудия. Раздельное заряжание в артиллерии существовало с момента рождения этого вида оружия. В данном случае проблема состояла в том, чтобы заряд по своим прочностным параметрам, пожаро- и влагостойкости приближался к заряду унитарного выстрела, в котором порох находился в металлической гильзе. Перед боеприпасниками стояла сложнейшая научно-техническая задача: создать заряд с частично сгорающей гильзой и с металлическим поддоном для обеспечения герметичности каморы орудия при выстреле. Надо сказать, что эта задача была решена блестяще.
За этим следовала вторая - чисто техническая задача. После выстрела поддон должен был экстрактироваться (выбрасываться из казенной части орудия) с определенной скоростью и по определенной траектории, для того, чтобы попасть в улавливатель и быть им захваченным. Артиллеристы свою часть задачи с трудом, но решили. Поддон попадал в улавливатель. Главный конструктор пушки Федор Федорович Петров как-то заметил, что Морозов заставил его сделать такое необычное орудие, которое обеспечивает меткость и кучность боя как вперед, так и назад.
А вот танкисты никак не могли добиться 100-процентного улавливания поддона. В ряде случаев поддон ударялся в дно улавливателя с такой силой и так быстро отскакивал назад, что механизм захвата поддона в улавливателе не успевал срабатывать. Поддон оказывался на полу кабины A3 и мог вывести из строя весь A3 или даже заклинить башню. В такой ситуации стрельба, естественно, прекращалась, командир или наводчик должны были поднять поддон, убедиться что он ничего не повредил и вставить поддон в улавливатель. Только после всего этого танк был готов для продолжения стрельбы.
О том, чтобы с таким дефектом рекомендовать новый танк к принятию на вооружение - не могло быть и речи.
Проанализировав детально вопрос "неулавливания", я пришел к выводу, что надо увеличить время контакта поддона в момент его удара о дно улавливателя и тогда механизм захвата успеет сработать. Надо сделать амортизированный улавливатель! Свое предложение я официально высказал на очередном совещании о ходе отработки "объекта 432". Марк Абрамович Набутовский принял мое предложение в штыки. Он заявил, что по улавливателю нет никаких вопросов, а вот по пушке - надо уменьшить кинетическую энергию поддона в момент его экстракции. Теоретически так вопрос ставить было можно, но с практической точки зрения - нереально. Однако, поскольку Набутовский - разработчик этого варианта A3 - возражал, совещание никакого решения по амортизации улавливателя на приняло. Директор ВНИИТМ Старовойтов занял нейтральную позицию. Будучи уверенным, что реально исключить дефект "неулавливания" возможно только за счет амортизации, в сложившийся ситуации я вынужден был принять неординарное решение. Я сказал Старовойтову, что до тех пор, пока я не буду иметь возможность разработать, изготовить и испытать амортизированный улавливатель, до тех пор в Харьков больше не поеду. В определенной степени это был конфликт с директором, но для себя я другого выхода не видел.
Должен сказать, что за время работы в институте я сильно истосковался по чисто конструкторской работе и с удовольствием засел за кульман. Шла весна 1965 года. За чертежной доской мне работалось легко Первой мыслью было использовать в качестве поглотителя энергии удара резину. Но генеральный штаб заказывал танки в таких огромных количествах, что в войсках они хранились, в основном, под открытым небом под брезентом или, в лучшем случае, в неотапливаемых боксах. В таких условиях резина теряла свои качества много раньше, нежели танк выслуживал свой межремонтный срок. По этой причине я решил для поглощения энергии удара поддона использовать стальные пружины. На разработку конструкции, выпуск рабочих чертежей и изготовление амортизированного улавливателя ушло более двух месяцев. Проверку монтажем на стенде (в башне) новый улавливатель прошел без замечаний. Требовалось главное - проверить работоспособность улавливателя при стрельбе из танка. К этому времени в институте, наконец, появился один экземпляр танка "объект 432". Практически у всех отделов было что проверить и испытать на "живом" танке, но надо отдать должное Старовойтову - он дал танк для испытаний стрельбой амортизированного улавливателя. С помощью Филимонова не составило большого труда добиться от ГРАУ указания полигону на Ржевке о срочном проведении таких испытаний. На Ржевке случилась совершенно неожиданно задержка на пару дней. Начальник отдела испытаний не визировал мне программу испытаний, пока я не ввел тройную блокировку в цепи электроспуска пушки. Таковы были жесткие требования инструкции по технике безопасности. Но я уже говорил, что за все годы, когда я участвовал в стрельбовых испытаниях, на этом полигоне не было ни одного несчастного случая.
Программа испытаний, для получения бесспорного результата, предусматривала стрельбы в два этапа. Первый – со штатным улавливателем. Второй (в идентичных условиях) – с амортизированным улавливателем. На первом этапе, как обычно, имели место случаи неулавливания. На втором этапе улавливание было 100-процентным. Официальные материалы о проделанной работе были срочно направлены в Харьков и, в копии, в Главтанк.
Но, зная с кем я имею дело, в этот раз я параллельно подготовил и отправил в Госкомизобретений СССР материалы на изобретение амортизированного улавливателя. В феврале 1966 года мне пришло авторское свидетельство с приоритетом от 18 июня 1965 года.
Время шло и вот в институт пришло извещение из Харькова (во ВНИИТМ был наблюдаемый комплект документации на "объект 432") о том, что на танке вводится амортизированный улавливатель. Когда я посмотрел рабочие чертежи, то с удивлением увидел, что Набутовский применил конструкцию с резиновым амортизатором. Он сработал точно по украинской поговорке: "Хоть гирше, но иньше!" Позже я узнал, что Набутовский тоже посылал заявку на изобретение амортизированного улавливателя, но получил отказ.
Так был устранен конструктивный дефект "неулавливание поддона" на "объекте 432".
Помню однажды, в период моей работы над амортизированным улавливателем, в КБ неожиданно зашла Зинаида Ивановна Макарычева. Я уже говорил, что в Главтанке, в конструкторском отделе Зинаида Ивановна была ведущей по машине Морозова. Одна из немногих выпускниц МВТУ по специальности "танки" (девушки на эту специальность шли исключительно редко), она очень хорошо знала конструкцию танка, как правило, по спорным вопросам имела свое собственное мнение и умела его защищать. Обычно представители Главтанка свои служебные дела решали в дирекции института, а, если случалось, что какой-то конкретный вопрос требовалось рассмотреть на месте - в лаборатории, в КБ или на стенде, то это происходило обязательно с участием кого-либо из руководства института. Я невольно отметил что в КБ Зинаида Ивановна пришла без сопровождающего. Поприветсвовав всех общим "Здравствуйте!", она прямо направилась к моему кульману. К этому времени я закончил разработку конструкции и занимался расчетом размерных цепей и допусков для того, чтобы можно было приступить к выпуску рабочих чертежей. Калька с чертежом нового улавливателя была еще не снята с чертежной доски и я без особого труда объяснил Зинаиде Ивановне идею и порядок работы предлагаемой мною конструкции. Но, оказалось, что Макарычева пришла поговорить со мной о другом. Она сообщила, что в Харьковском КБ на данный момент главной задачей стало создание "объекта 434". Новый объект отличался от 432-го более мощным вооружением. На нем устанавливалась 125-миллиметровая пушка (вместо 115-мм), отрабатывался A3 под новые выстрелы, устанавливался новый оптический прицел-дальномер с увеличенной на полметра базой и под все это дорабатывалась башня танка. Зинаида Ивановна знала, чем я занимался на УВЗ, чем занимаюсь в институте. Она знала, что все новые вопросы объекта 434 "шли по моему столу" и, поэтому, предложила мне занять место ведущего инженера института по новому объекту. При этом, мне надлежало перейти из отдела вооружения в общемашинный отдел. Не раздумывая особо я здесь же дал согласие. Наш разговор происходил с глазу на глаз и Макарычева предупредила, что мне никаких шагов предпринимать не надо - все сделает она сама. На этом мы распрощались.
Шло время. В бурном потоке повседневных забот я стал постепенно забывать об этом разговоре. Но вот закончились у меня дела по амортизированному улавливателю и я был приглашен к директору. Василий Степанович без предисловий сказал, что есть предложение перевести меня в общемашинный отдел и назначить ведущим инженером по "объекту 434". Помня предупреждение Макарычевой я ничего не стал говорить о нашем с ней разговоре, а просто ответил согласием. На следующий день вышел соответствующий приказ по институту (Старовойтов лично следил за четкой работой канцелярии) Произошло это 4-го января 1966 года.
Ведущий инженер объекта - в те годы во ВНИИТМ еще не имелось полноценной группы таких инженеров. Люди, имевшие необходимые знания и опыт практической работы на заводах и в КБ, в институте шли на руководящие должности, в отделы и лаборатории, где по штатному расписанию были предусмотрены большие оклады. Руководство института и Главтанка, разрабатывая, в свое время, штатное расписание, либо забыло, либо не сочло нужным предусмотреть такое подразделение, как группа ведущих инженеров по объектам. Теперь жизнь сама вносила коррективы.
В этой ситуации во ВНИИТМ требовалось от ведущего по объекту только вести строгий контроль выполнения заданий, которые имел институт по этому объекту, и представлять своему руководству предложения, в случае отсутствия таковых от линейных отделов. Это было существенно проще, чем выполнять конкретные задания. Я даже поддался всеобщему институтскому поветрию - поступил в заочную аспирантуру и за месяц сдал весь кандидатский минимум. Но на этом мои кандидатские помыслы жизнь прервала.
Дмитрий Федорович Устинов был недоволен тем, что работы по новому танку шли уже более семи лет. Частично его недовольство обратилось и на работу ВНИИТМ. Он решил заслушать у себя Старовойтова по вопросу: "Работа института по объекту 434". На совещание в ЦК были вызваны четверо: директор, заместитель по науке, секретарь парткома и ведущий инженер объекта. Здесь я понял, что в ЦК КПСС смотрят на роль и значение ведущего инженера объекта иначе, чем во ВНИИТМ и мне надо сделать соответствующие выводы. Совещание прошло непосредственно в кабинете Устинова. Круг приглашенных был предельно ограничен, обстановка предельно деловая, никаких лишних словопрений. Мне почему-то подумалось, что это отголоски Сталинской школы (с июня 1941 г. по март 1953 г. Дмитрий Федорович работал наркомом - министром под руководством Сталина). Устинов кратко (1-2 минуты) изложил цель сбора и дал слово Старовойтову Василий Степанович перечислил технические трудности, которые еще надо было преодолеть, назвал мероприятия, разработанные для этой цели, и сделал заключение, что институт считает все это с научно-технической точки зрения необходимым и достаточным для завершения отработки танка. Выступал ли кто от Главтанка - я не помню, но твердо могу сказать, что новых технических вопросов, кроме перечисленных Старовойтовым, никто не поднимал. Когда Устинов начал давать оценку сказанному Старовойтовым, я сразу понял, что состояние дел он знает хорошо. Не заглядывая ни в какие шпаргалки, Дмитрий Федорович говорил 20-25 минут Он говорил, что о недостатках ходовой части, двигателя, его систем и трансмиссии слышит не в первый раз, но серьезных сдвигов в лучшую строну все нет. У ВНИИТМ нет кардинальных технических предложений. Институт идет не впереди, а за конструктором Слова Устинова были тяжелыми, резкими, но, по существу, возразить на них Старовойтову было нечем.
Обычно на таких совещаниях я вел записи для себя. У Устинова мне этого сделать не удалось. На совещании мы сидели рядом Геннадий Иванович Рыжков (зам. по науке) и я. Старовойтов попросил Рыжкова дословно записывать все реплики и высказывания Устинова, что Геннадий Иванович с присущей ему пунктуальностью и четкостью и стал делать. Но вот. когда начал свое заключительное слово Устинов, я почувствовал легкий толчок в бок и услышал тревожный шепот Геннадия Ивановича: "Юрий Петрович, у меня в шариковой ручке кончилась паста, дайте, пожалуйста, вашу ручку". Так в это раз я остался ни с чем.
В ЦК полагали, что после такого совещания в работе ВНИИТМ должны появиться позитивные сдвиги, понимая, что для этого нужно время - год или два. Но, время шло, а изменений не последовало. В 1969 году был освобожден от работы Кучеренко, а в 1971 - Старовойтов.
Заслушав состояние дел по ВНИИТМ, Устинов этим не ограничился. Он дал команду министру С.А.Звереву провести выездную коллегию Министерства по "объекту 434" непосредственно на заводе им. В.А.Малышева. Для участия в подготовке материалов к коллегии в части, касающейся ОКР, мы с Филимоновым приехали в Харьков заранее. К этому времени Махонин уже был освобожден от работы и его место занял Крицын (из Челябинского Совнархоза). Новый замминистра тоже был на заводе. Пользуясь случаем, Филимонов представил меня, как ведущего инженера по "объекту 434", Криницыну. Это была первая и единственная встреча с ним. Встреча оставила странное впечатление: как будто я разговаривал с человеком, которому было абсолютно безразлично - что происходит на заводе им. В.А.Малышева Видимо, я не ошибся - в 1968 году и Крицина освободили от работы. В танкостроении шла кадровая чехарда.
Когда мы вышли от Крицына, Филимонов, как представитель Главтанка, решил проверить подготовку заводского зала заседаний к предстоящей назавтра коллегии. Войдя в зал, он схватился за голову. Вдоль парадной стены зала, на которой был укреплен кумачевый лозунг, призывающий выполнить все решения КПСС, стоял длинный стол, рассчитанный на 15-17 посадочных мест, с креслом для министра посередине. В 3-4-х метрах от стола, как в кинотеатре, стояли ровные ряды стульев во весь зал. Филимонов потребовал к себе ответственного за подготовку зала и очень эмоционально стал ему пояснять:
- Вы что?! Думаете коллегия - это все сидят за одним столом и каждый делает и говорит что хочет? Нет! Коллегия - это когда за одним столом сидит Министр, а перпендикулярно к его столу стоит длинный стол, за которым сидят члены коллегии, слушают Министра и предлагают, как лучше решать задачи, которые он ставит!
На следующий день, в ходе коллегии, произошел более поучительный случай. Первый доклад на коллегии делал главный конструктор Александр Александрович не сглаживал "острых углов", был объективен. Сергей Алексеевич слушал и хмурился. Когда Морозов сел, Зверев сделал небольшое резюме, в котором он дал понять, что Морозов, возможно, допустил ошибки в конструкции трансмиссии и ходовой части. Безусловно, это задело конструктора за живое.
И вот, когда Сергей Алексеевич на несколько мгновений замолк, собираясь с мыслями, в тишине зала раздался ровный голос Морозова:
- Сергей Алексеевич, Вы уже седьмой министр, который меня
учит, как делать танки, а я их делаю и делаю...
Тишина в зале стала физически осязаемой. Неожиданно поднял руку и поднялся со своего места Филимонов. Видимо, желая как-то помочь министру, он сказал:
- Сергей Алексеевич! Александр Александрович здесь ничего не сказал, что у него еще есть нерешенные технические вопросы по башне, в результате чего до сих пор нет договора со Ждановским заводом Минтяжмаша об изготовлении башен для трех опытных образцов "объекта 434".
Реакция Зверева на это заявление была для Филимонова полнейшей неожиданностью.
- А Вы что здесь делаете?! - еле сдерживая себя резко ответил Зверев, - Почему до сих пор не решены вопросы по башне? Вы что - специально ожидаете когда Министр придет на завод, чтобы дать ему задание на проработку вопросов с Минтяжмашем? - и, повернувшись к помощнику, с тем же накалом в голосе добавил - Записать выговор Филимонову в приказ по Министерству!
Георгий Михайлович только развел руками и тяжело опустился на стул. Больше желающих подавать реплики с места не было.
В общем же коллегия прошла с большой пользой для дела. Через пару месяцев три опытных образца "объекта 434" были изготовлены и предъявлены для расширенных заводских испытаний. Для оценки готовности образцов к испытаниям на завод прибыли Министр оборонной промышленности и Начальник танковых войск с соответствующими группами специалистов. Обсуждение вопросов шло сравнительно гладко. Все склонялись к тому, что опытные образцы могут быть приняты для заводских испытаний. Последним обсуждался вопрос по броневой защите. Заключение по фактически достигнутому уровню защиты делал заместитель директора НИИ стали по науке Всеволод Васильевич Иерусалимский. Он все оценил положительно за исключением верхнего лобового листа корпуса в районе механика-водителя. Маршал По-лубояров насторожился и попросил объяснить подробнее. Иерусалимский подошел к чертежу продольного разреза танка. На чертеже было ясно видно, что ввиду ограниченных продольных размеров танка механик сильно выдвинут вперед и как бы упирается грудью в верхнюю кромку лобового листа. В этом месте в броне пришлось сделать вырез. Всеволод Васильевич показал рукой на верхнюю часть своей груди от плеча до плеча и добавил:
- С точки зрения защиты в этом месте у механика образовалось своего рода "декольте"
При этих словах министр слегка улыбнулся, а маршал одобрительно кивнул головой, давая понять: "Вот теперь другое дело. Теперь все ясно."
На этом рассмотрение технических вопросов было закончено и Морозов поднял организационный вопрос. Он сказал, что в ходе предстоящих испытаний основной объем работ будет приходится на артиллерийское вооружение танка, что опыта проведения таких испытаний завод не имеет и его полигон для таких испытаний не приспособлен. Морозов предложил поручить провести испытания ВНИИТМ совместно с заводом и провести эти испытания в Ленинграде. Наступила тишина. Все смотрели на министра. Сергей Алексеевич задумался, а затем сказал:
- Я думаю, Александр Александрович прав - испытания надо поручить ВНИИТМ, провести их в Ленинграде, а председателем комиссии назначить Старовойтова.
Вновь воцарилась тишина. Теперь все смотрели на Старовойтова. Помедлив, он обратился к министру
Сергей Алексеевич, у нас есть хороший ведущий инженер объекта - Костенко Юрий Петрович, я предлагаю его назначить председателем комиссии, а институт сделает все, что надо для испытания.
Согласен! - Раздался голос Александра Александровича Морозова, - А заместителем председателя комиссии от завода будет мой заместитель по опытным работам - Евгений Александрович Морозов.*
Павел Павлович, - обратился министр к маршалу, - а кто будет заместителем председателя комиссии от Вас?
- Сергей Алексеевич, мы у себя обсудим этот вопрос и дадим нашу кандидатуру в Москве. А я беру на себя договорится с ГРАУ о проведении испытаний на Ржевке.
Так, практически за одну минуту, решился вопрос о комиссии и о месте проведения заводских испытаний "объекта 434".

[EvMitkov]

Глава 21 Заводскиие испытания "объекта 434" (Т-64А).

На начальном этапе работы комиссии по расширенным заводским испытаниям "объекта 434" моей главной заботой было подготовить и утвердить наверху программу испытаний. Каждый разработчик давал предложения, согласованные с заказчиком.
Пользуясь тем, что основной объем в ходе испытаний составляли различные виды стрельб из новой пушки, я решил проверить ряд собственных соображений, появившихся у меня в ходе пристрелки нарезных и гладкоствольных пушек, проводившейся на танках Т-10М и Т-62 в 1962 году
Первое. Анализируя взаимосвязь между реальной кривизной оси канала ствола 122-мм нарезной пушки танка Т-10М и отклонением СТП при стрельбе из этой пушки в ходе пристрелки, я применил геометрический метод, в основу которого за базу принял угол между оптической осью всего канала ствола и касательной к фактической оси на участке 4-х калибров от дульного среза ("базовый угол"). Метод показал удовлетворительную сходимость расчетных и фактических данных. Но это были данные только по нарезной пушке. По гладкоствольной пушке у меня не было никаких данных. Однако опыт пристрелки гладкоствольных пушек подсказывал мне, что и у этих пушек основная величина угла вылета снаряда формируется подобным образом. Я решил проверить свое предположение в ходе предстоящих стрельб
Правда, здесь меня подстерегала определенная методическая сложность. В 1962 году мне удаль набрать данные по 17 пушкам, при среднем настреле порядка 25 выстрелов на пушку. Теперь же предстояло сделать несколько сотен выстрелов, но все из одной пушки. Не вдаваясь в технические подробности скажу, что для определения "базового угла" в данном случае я решил использовать трубку холодной пристрелки (ТХП), которая имелась в возимом ЗИПе* танка (эта трубка применялась для выверки спаренного с пушкой 7,62-мм пулемета). Но, чтобы закрепить ТХП именно на дульном участке оси канала ствола, потребовалось спроектировать и изготовить специальное приспособление, которое вставлялось бы в дульную часть ствола на глубину полметра (что соответствовало четырем калибрам 125-мм пушки) Такое приспособление мне было легче спроектировать самому, нежели объяснять кому-то все детали и тонкости задуманной конструкции. Что я и сделал. Выпустить рабочие чертежи и оформить заказ на изготовление этого приспособления конструктора смогли уже без моего непосредственного участия Мне осталось составить инструкцию на проведение такой выверки до и после каждой группы стрельб. Если говорить в принципе, то это была первая опытная "холодная" пристрелка пушки на танке.
Здесь, пожалуй, следует сказать, что в 1962 году, после завершения работ по пристрелке, я подал заявку на изобретение "Методика холодной пристрелки" В заявке без обиняков было указано, что угол вылета зависит от кривизны дульной части ствола на участке 4-х калибров от дульного среза. Как измерить кривизну - я указывать не стал, так как существовало несколько способов и я не придавал этому значения. Заявка по форме была предельно простой. В 1963 году мне пришел отказ. Полагая, что в заявке недостаточно обоснований, я побывал в Госкомизобретений и переговорил с исполнителем Им оказался отставной полковник артиллерист. Он ничего не стал обсуждать по существу, а наставительно пояснил, что в России артиллерийская наука берет свое начало от Петра 1-го, ей уже 250 лет, факторы, влияющие на кучность и меткость боя, давно изучены и мне он рекомендует не лезть с "танковым рылом" в "калачный ряд" артиллеристов Я понял, что здесь никакие мои доводы не помогут. Вообще, определенная доля высокомерия, которая присутствовала в отношении артиллеристов к предложениям, исходившим от танкистов, постепенно привела к отставанию отечественной танковой артиллерии от НАТОвской.
Второе. Занимаясь пристрелкой гладкоствольных пушек, я обратил внимание на то, что СТП этих пушек "гуляет" в ходе стрельб значительно больше, чем у нарезных Ранее я уже говорил, что трубы гладкоствольных танковых пушек имели меньшую толщину стенок и большую длину по сравнению с нарезными танковыми пушками. Было очевидно, что гладкие трубы имели существенно меньшую жесткость по сравнению с нарезными. Из этого следовало, что гладкоствольные пушки были более чувствительны в процессе стрельбы к разности температурных напряжений, которая должна была появляться в металле трубы под воздействием дождя, снега, ветра, палящих солнечных лучей. Для того, чтобы проверить это расчетами, нужны были фактические данные о разности температур в определенных точках трубы. С этой целью я вписал в программу испытаний замеры с помощью термопар температуры трубы в 12 точках в трех поперечных сечениях, равномерно расположенных по длине трубы (по 4 точки в каждом сечении).
Оба моих предложения были приняты и включены в программу без замечаний.
Когда работа над составлением программы подходила к концу, мне неожиданно позвонил из Москвы Филимонов.
Он сообщил следующее: Илья Иванович Погожее (директор ЦНИИАГ) доложил Д.Ф.Устинову, что институтом создан опытный образец всесуточного и всепогодного радиолокационного прицел-дальномера для танка Т-64, что этот образец в Харькове установлен в танке. Погожев попросил Устинова дать министерству указание о проведении специальных испытаний танка с радиолокационным прицелом. Устинов такую команду МОПу дал. Филимонов спрашивал - согласен ли я испытать этот танк совместно с "объектом 434" Иметь в танке всесуточный и всепогодный прицел-дальномер - это была "голубая мечта" любого танкиста. Не раздумывая, я дал согласие. Так нашей комиссии было дополнительно предписано испытать радиолокационный прицел- дальномер на танке Т-64
Главтанк 3 июня 1966 года выслал официально в Ленинград для исполнения программу расширенных заводских испытаний изделий N3 и N 4 (так теперь условно назывались в открытой переписке два наших комиссионных танка).
Готовясь к началу испытаний, я невольно вспоминал другую комиссию- Комиссию по полигонным испытаниям объекта 137Г-2 (после принятия на вооружение - танк Т-54Б). Комиссию, которая работала здесь же на Ржевке в осенне-зимний период 1955-56 годов. Тогда председатель комиссии генерал Кимбар организовал работу так, что все возможные технические вопросы были прояснены в ходе испытаний, ни один не был оставлен "на потом".
В результате, танк был рекомендован для принятия на вооружение единогласно и принят в том же 1956 году.
Я решил попытаться повторить опыт Кимбара Ситуация в данном случае мне благоприятствовала. Все члены комиссии, аналогично председателю, были ведущими специалистами по "объекту 434", каждый в своей области. Вообще, хороших ведущих специалистов было много, но нашей комиссии повезло в том, что вошедшие в нее были способны технические решения в ходе работы комиссии принимать самостоятельно. В комиссии мы установили порядок: каждое техническое совещание оформлялось протоколом в журнале работы комиссии. Оформление протокола и его подписание обязательно всеми, кто участвовал в совещании, осуществлялось строго в день совещания. Для того, чтобы это было возможно, формальности были сокращены до предела. Протокол содержал: перечень участников, существо вопроса, принятые решения и подписи. Комиссия проработала год. Я не припоминаю ни одного случая, когда бы член комиссии попросил у меня отсрочки в подписании протокола, чтобы дать ему возможность посоветоваться со своим руководством по месту основной работы. Я вообще не знал, как и что докладывали члены комиссии в свои организации, но должен сказать, что не было ни одного случая, когда организация опротестовала бы решение комиссии, под которым стояла подпись ее представителя.
Мне думается, этот факт говорит сам за себя.
Несколько слов о моих товарищах по комиссии.
Как было сказано в Харькове, моим первым заместителем был Евгений Александрович Морозов. Он знал свои вопросы до тонкостей Как и отец, в работе был предельно точен и аккуратен. В жизни он был неподдельно скромен. Чтобы не подчеркивать свои родственные отношения с Главным Конструктором, он отца всегда называл по имени и отчеству. А мы, за глаза, чтобы отличить от отца, называли его Женя Морозов, но это не подразумевало фамильярности. К Евгению Александровичу все относились с уважением. Работать с ним исключительно было легко и просто. Все вопросы, касающиеся КБ и завода, я решал через него и без "бумажки", достаточно было устного обращения с моей стороны.
Вторым заместителем был Тарташев Николай Иванович, в то время подполковник ГБТУ. В комиссии он отработал настолько четко, что у меня с тех пор осталось и сохранилось до сего дня самое доброе впечатление.
Интересы ГРАУ в комиссии представлял, в то время подполковник, Черняховский Ефим Израилевич. Ему помогал майор Поляков.
Оба эти офицера служили на Ржевке. Я их знал со своего первого приезда на полигон в 1955 году Присутствие этих двух человек я расценивал, как особую удачу для комиссии.
И Черняховский, и Поляков кроме того, что знали свое дело в совершенстве, прекрасно знали все порядки на полигоне. Я им полностью доверял вопросы обеспечения жизнедеятельности самой комиссии, в общем, все вопросы, связанные с полигоном. За год работы комиссии мне пришлось выходить на уровень начальника полигона (им был в то время полковник Трошков) всего несколько раз и чисто по формальным вопросам, все остальное решалось через Черняховского.
Интересы боеприпасников представлял Зуев Юрий Федорович. В прошлом работник НИИ, в комиссии он был уже как работник министерства и формально отвечал за все три типа боеприпасов. Но большую часть своего внимания он уделял завершению отработки бронебойного стреловидного снаряда. В конструкцию этого снаряда входили три ведущих сектора, которые должны были под действием центробежных сил, свободно отделяться от бронебойного стержня после вылета снаряда из канала ствола. Если отделение секторов запаздывало или происходило не одномоментно, это отрицательно сказывалось на траектории полета снаряда. Тогда технических возможностей проконтролировать процесс отделения и разлета секторов не было. Конструктор мог интуитивно проанализировать фактический процесс отделения секторов, если в его руки попадал сектор, найденный после выстрела из пушки. В дни, когда производилось стрельба бронебойными снарядами, Зуев все свое свободное время отдавал поиску секторов на стрельбовом поле. За все время работы комиссии ему удалось найти десятка полтора таких секторов. Со своими находками Зуев обычно подходил ко мне и излагал свои соображения - чем каждый из этих секторов мог быть полезен, после чего он переправлял сектора в Москву главному конструктору Виктору Валериановичу Яворскому. Любой артиллерийский снаряд только на первый взгляд прост, а, по существу, это конструкция очень " тонкая" и "мудрая", поэтому самодеятельность Зуева я поддерживал.
И еще я должен сказать о группе специалистов по радиоэлектронике, которую возглавлял Трубецкой Игорь Владимирович из ЦНИИАГ. Группа состояла из трех человек: кроме Трубецкого – еще два офицера майора (один - военпред из ЦНИИАГ, второй – представитель ГРАУ). Задача этой группы - участие в испытаниях радиолокационного всесуточного и всепогодного прицел-дальномера.
Это были "главные силы" нашей комиссии.
Программа испытаний была обширной. В соответствии с ТТТ предусматривалось проверить работоспособность комплекса вооружения танка и его характеристики и в летних, и в зимних условиях, вплоть до замораживания танка в холодильной камере до –40 град. С; проверить сохранность боеприпасов при их возке на сотни километров в укладке и в A3 танка; проверить различные схемы стабилизации в вертикальной плоскости на предмет исключения утыкания в грунт длинноствольной пушки Д-81 при преодолении танком различных препятствий; предусматривалось проверить и многое другое.
Все, что было записано в программе – все было выполнено. Но описывать все не имеет смысла, а на отдельных моментах я хочу остановиться. В ходе испытаний я не раз вспоминал слова Александра Александровича Морозова, что в танке нет "мелочей", за "мелочами" обычно следуют крупные неприятности.
Так, осенью 1966 года, когда мы вели стрельбовые испытания в урочище Нясино, произошел следующий случай. Как-то в течение одного стрельбового дня мы перешли со стрельбы бронебойным на осколочно-фугасный снаряд. Нужный боекомплект был загружен в A3 с утра и, поэтому, переход на выполнение новой огневой задачи у экипажа дополнительного времени не потребовал. В принципе, так и должно быть в боевых условиях. Однако, результат мы получили неожиданный. После первой же группы выстрелов проверяющие направились к щиту, а вернувшись доложили: стрельба велась подкалиберными снарядами и все они прошли значительно выше цели. В чем дело? Причина была выяснена быстро. Наводчик получил команду, перевел марку прицела с бронебойной на ОФ-шкалу и приступил к стрельбе. Но в системе A3 был свой пульт и для того, чтобы автомат вместо бронебойных начал заряжать пушку выстрелами с ОФ-снарядом, по инструкции надо было и на этом пульте переключить цепи заряжания с одного снаряда на другой. Наводчик забыл это сделать. В результате в ствол пушки поступал бронебойный снаряд, а угол возвышения стволу придавался в несколько раз больший (необходимый для ОФ-снаряда) и все снаряды летели выше цели. Наводчику сделали замечание и дальше стрельба пошла нормально.
Вечером комиссия собралась для подведения итогов очередного стрельбового дня. Секретарь комиссии (им был майор Поляков) предложил в протоколе отметить, что "по вине экипажа" была сделана группа несчетных выстрелов. Все согласились. В то время я, как-то невольно, вспомнил Нижний Тагил и танк-54А, на котором в ходе учебных стрельб был убит командир танка, оказавшийся в зоне откатных частей в момент выстрела из стабилизированного орудия. Тогда и главный конструктор и районный инженер на заводе без всяких угрызений совести дали заключение, что несчастный случай произошел "по вине экипажа". Юридически они были правы, ведь в инструкции по эксплуатации была сделана запись, что при стрельбе из пушки запрещается находиться в зоне откатных частей. Да, юридически такая запись имела значение, но с точки зрения здравого смысла она скорее говорила о служебной халатности или профессиональной неполноценности конструктора. Ведь если в боевом отделении танка имелась зона, в которой командир и наводчик под страхом смерти в боевой обстановке не должны были находится, то конструктор был обязан сделать так, чтобы они физически не могли попасть в эту зону.
В бою экипаж танка находится в состоянии предельного эмоционального и физического напряжения и. потому, его действия в критических ситуациях не всегда соответствуют инструкциям и предписаниям. Конструктор, создавая машину, обязан об этом помнить всегда и не уповать на инструкцию, которая во время боя находится под замком в металлическом ящике, а солдата, в это время, окружают приборы и механизмы, сконструированные так, что с их помощью можно свободно нарушать инструкцию, написанную тем же конструктором
У нас, в Нясино, в данном случае практически была именно такая ситуация. Я уже говорил, что огневой бой танка - это дуэль, либо с танком противника, либо с артиллерийской, либо с ракетной противотанковой системой противника. В такой ситуации счет времени идет на доли секунды (кто первым успеет сделать прицельный выстрел) И вот в конструкцию танка ввели автомат заряжания пушки "под флагом", в том числе, облегчения условий работы экипажа и повышения боевой эффективности танка. А что сделали на самом деле? Если раньше (при наличии заряжающего) наводчик, при переходе с одного типа боеприпаса на другой, выполнял три операции, и, что очень важно, при этом вел непрерывное наблюдение за полем боя, то теперь (с A3) он должен был переключить шкалы прицела, посмотреть на пульт управления A3, отыскать взглядом нужную кнопку включения электроцепи заряжания, включить ее (в спешке, не дай бог, перепутать с кнопкой другого боеприпаса!), вернуться к прицелу, отыскать цель, навести на нее марки прицела и, при совмещении марки с целью, нажать кнопку стрельбы на рукоятке пульта управления прицела. Так было записано в инструкции "объекта 434". Я счел это серьезным конструктивным дефектом в системе управления огнем. Увеличивать количество операций наводчика в момент ведения им огня конструктор не имел морального права. Необходимо было сохранить предельно допустимые три операции: переключение шкал прицела, наведение марки на цель, выстрел. Техническая возможность для этого имелась. Конструктору надо было сделать так, чтобы нажимая на кнопку переключения шкал прицела, наводчик автоматически переключал и цепи заряжания в A3.
Свои соображения я высказал комиссии. Все несколько опешили, но обсудив ситуацию с точки зрения человека сидящего в танке, а не за чертежным столом, комиссия единогласно подписала протокол с формулировкой "конструктивный дефект" Это был серьезный упрек в адрес лично Морозова младшего. К чести Евгения Александровича надо сказать, что он признал его безоговорочно и, больше того, через пару месяцев в комиссии появилась бригада специалистов из Харькова и провела доработки системы управления огнем "объекта 434". Комиссия в ходе дальнейших испытаний смогла проверить и оценить внесенные изменения и в итоговом отчете отметить, что дефект устранен.
Описанный выше случай грозил неприятными последствиями в боевой обстановке, но был безопасен в ходе опытных стрельб. Однако в ходе дальнейших работ (стрельб) проявился еще один дефект, который, можно считать по чистой случайности, обошелся без жертв.
В один из дней мы продолжали стрельбы с ходу ОФ-снарядами. Обычно за заезд экипаж успевал сделать 3-4 выстрела. Но вот прошел заезд, в котором было сделано всего два выстрела, причем первый с большой задержкой. Когда танк вернулся на исходный рубеж, прежде чем дать разрешение на следующий заезд, Черняховский подошел к танку выяснить причину задержки. Причина в этот раз оказалась необычной: при заряжании не закрылся клин пушки. Причина была настолько серьезной, что мы немедленно собрали комиссию.
Здесь я должен заметить, что испытания были заводские и, поэтому, на танке работали заводские экипажи, а не солдаты танкисты срочной службы Заводские испытания вели профессионалы – асы своего дела. И хотя они работали на земле, но они, как и летчики-испытатели, порою оказывались в смертельных ситуациях.
В данном случае стрельбу из танка вел испытатель по фамилии Козарез (его фамилию я запомнил на всю жизнь, именно, благодаря этому случаю). Козарез докладывал комиссии, что до последнего заезда стрельба шла без каких-либо отклонений и замечаний. Во время последнего заезда при подготовке первого выстрела он, как человек, чьи действия при оружии были доведены до автоматизма, почувствовал, что процесс заряжания затягивается. Козарез оторвал глаз от окуляра прицела и увидел, что пушка стоит на гидростопоре, клин открыт и из пушки, под действием тряски, медленно выползает назад боевой заряд. Но вот танк тряхнуло, заряд вывалился из пушки и полетел поддоном вниз (в центре поддона был ввернут капсюль-воспламенитель). Козарез налету успел поймать заряд и считая, что его главной задачей остается поразить мишень, дослал заряд в пушку вручную. При этом клин закрылся нормально и весь дальнейший процесс пошел как обычно - в автоматическом режиме. Козарез произвел прицельный выстрел, посмотрел, что успеет сделать еще один выстрел, сделал и второй, но теперь внимательно наблюдая за ходом заряжания. В этот раз все прошло нормально.
Закончив свой доклад Козарез обратился ко мне:
Товарищ председатель, разрешите мне продолжить стрельбу, я найду причину дефекта!
А если заряд снова выпадет?
Так я же поймал его - поймаю еще!
А если не поймаешь?
Если не поймаю, - потупился он и тихо закончил, - тогда понесут меня в белых тапочках, ногами вперед ...
Вот какие люди испытывали танки.
Принять просьбу Козареза я не мог. Я от имени комиссии поблагодарил его за стрельбу, сказал большое спасибо за самоотверженное предложение и в этот же день подписал шифротелеграмму Главному конструктору пушки. Ф.Ф.Петрову о прекращении испытаний комплекса вооружения стрельбой до выяснения причины и устранения обнаруженного дефекта (копии в ГРАУ, Главтанк, ГБТУ).
Дней через десять с УЗТМ позвонили на Ржевку и сообщили, что к нам выезжает бригада во главе с заместителем главного конструктора и с участием представителя заказчика. Прибыв в Нясино, бригада перебрала казенную часть пушки, заменив в ней дефектную деталь новой. Этой деталью оказался нижний экстрактор, у которого лапка была на один миллиметр ниже, чем в предыдущей пушке У-5ТС.
Так подтверждались слова А.А.Морозова о том, что в танке нет мелочей, что за мелочами следуют крупные неприятности. Подумаешь! Одна лишняя кнопка! Подумаешь! Один размер на 1 мм меньше! А за этим потом возникала угроза жизни экипажа и танка.
Закончилось Ленинградское лето с его знаменитыми "белыми ночами". Пришла осень с ее темными ночами, дождями и туманами. Я решил, что наступило подходящее время для того, чтобы проверить как работает всесуточный, всепогодный радиолокационный прицел-дальномер. Я сказал Трубецкому, что, для начала, выделяю 5 выстрелов для ночной стрельбы и попросил его составить со своей группой конкретную программу этих стрельб. Сроку я ему дал 2 дня. Игорь Владимирович засел со своими офицерами за работу. Я видел, что они взяли блокнот для составления секретных документов (программа должна была быть секретной), но за весь день его ни разу не открыли, хотя совещались до позднего вечера. На следующий день вся группа радиолокаторщиков подошла ко мне и представитель ГРАУ сказал, что они просят ночные стрельбы с радиолокатором снять, так как такие стрельбы проводить не имеет смысла.
В первое мгновение я подумал, что ослышался или что-то неправильно понял. Я попросил Трубецкого объяснить в чем дело. Он спокойно пояснил: в наземных условиях радиолокатор дает точное целеуказание по азимуту (в горизонтальной плоскости), а вот угол места цели (в вертикальной плоскости) прибор определить не может. Таким образом, в наземных условиях радиолокатор в принципе не мог выполнять функции прицела! Неужели Погожев не знал этого, докладывая Устинову о том, что в ЦНИИАГ создан радиолокационный танковый прицел? Поверить в такое я не мог. Зачем Погожев требовал полигонных испытаний, если специалистам все было ясно за канцелярским столом? Понять такое я не мог. Но я понял другое: у Трубецкого будут, по возвращению в ЦНИИАГ, определенные сложности в отношениях с директором. Учитывая это, я предложил Трубецкому самому написать, протокол совещания комиссии по вопросу отказа от ночных стрельб с радиолокатором. Что он и сделал.
Однако на этом неожиданности с радиолокатором не кончились. Погожевым прибор был официально представлен на испытания как прицел-дальномер с дальностью действия до 3-х км. "Прицельные" качества прибора мы проверили, осталось проверить дальномерные. Радиодальномер должен был дать большую точность измерений, нежели оптический. Этих испытаний я ждал с надеждой.
Вот по программе подошло время проведения работ по определению характеристик дальномеров. Комиссия решила в интервале 2-3 км замеры производить по "живому" танку. В нашем распоряжении было как раз два танка. Танк с оптическим дальномером мы оставили в районе огневой позиции. Танк с радиолокатором был отправлен на трассу. В день проверки радиодальномера я распорядился поставить танк-цель на земляной вал высотой полтора метра (если читатель помнит, в начале стрельбовой трассы было такое препятствие). Комиссия на автобусе отправилась к испытываемому танку. Последний был поставлен на предельную дальность - 3 км (об этом знали только мы с Черняховским). Накануне ночью шел дождь. Начало дня было хмурым. Деревья, кусты, трава - все было мокрым. Пока мы добрались до танка, сами вымокли наполовину. Первым я попросил сделать замер дальности военпреда из ЦНИИАГ. Майор забрался в танк, доложил, что цель видит хорошо, а дальше замолк. Прошла минута или больше, прежде чем в люке наводчика появился военпред. Он доложил, что в направлении на цель локатор высвечивает три различных точки и какая из них соответствует отметке от танка – определить невозможно. Вторым в танке побывал Трубецкой, он подтвердил сказанное военпредом. Третьим был я. В оптический прицел танк - цель был отчетливо виден, а на экране локатора на азимутальном луче светились три одинаковых по яркости и конфигурации пятнышка. Одно из этих пятнышек соответствовало отраженному радиосигналу от танка. От чего отразились два других сигнала? Этот вопрос я задал всем трем членам группы по радиолокации. Их ответ был неутешительным Отраженный сигнал мог дать мокрый куст, неразорвавшийся боеприпас и даже бугорок, покрытый мокрой травой. В данном случае технической возможности выбрать нужный нам сигнал у локатора не было. Не было селекции целей. Конечно, на стрельбовом поле полигона можно было найти точку, с которой на экране локатора отражался бы только один сигнал от цели. Но, кто предоставит такую возможность на поле боя? Было очевидно, что и об этом дефекте в ЦНИИАГ прекрасно знали до испытаний на полигоне. Зачем весь этот спектакль потребовался Погожеву – я не знаю. Но мои надежды на танковый радиолокатор были похоронены надолго, если не навсегда.
Как и в случае со "стрельбой", мы поручили Трубецкому написать протокол "о работах по измерению дальности" радиолокатором. Вообще, прямая и честная позиция Игоря Владимировича Трубецкого была воспринята всеми членами комиссии с уважением.
Испытания оптического дальномера прошли без замечаний и неожиданностей. Правда, был один эпизод, который я в то время недооценил. Как я уже говорил, танк с оптическим дальномером мы оставили на огневой позиции, танк с радиолокатором (в данном случае он был танк - цель) находился на стрельбовом поле на дальности 3 км. За ним метрах в двухстах начинался редкий осиновый лес. Серо-зеленый цвет танка хорошо сливался с серо-зеленым цветом стволов осины. Когда экипажу на огневой была дана команда приступить к замерам, он ответил, что цель не видит. Несколько членов комиссии и я, в том числе, вооружились биноклями и присоединились к поиску цели, но безрезультатно. Я знал точно, что танк - цель без всякой маскировки стоит на открытом месте. Что делать? В то время танковый дизель 5ТДФ был еще недостаточно отработан, имел большой расход масла и, следовательно, сильно дымил. Я приказал передать по рации на танк-цель команду: "завести двигатель". В следующую минуту все невооруженным глазом увидели столб сизого дыма и сам танк. Тогда я впервые понял, что для дальности 3 км. надо делать прицел с увеличением 10 крат (в то время прицел на танке имел 8-кратное увеличение). Правда, артиллерийские стрельбы велись на дальностях до 2-х км, а на этих дальностях 8-кратого увеличения было достаточно, поэтому, в отчете по результатам испытаний мы вопрос кратности увеличения прицела опустили, хотя по ТТТ максимальная дальность – 3 км. Здесь я допустил ошибку, но она осталась никем не замеченной.
В остальном испытания шли строго по программе.
Формально это были заводские испытания танка. Но они имели большое практическое значение и для отработки боеприпасов. Я уже говорил, как ответственно и инициативно относился к своим обязанностям Ю.Ф.Зуев. Осенью 1966 года, в начале испытаний, когда мы работали еще на Ржевке, ко мне специально приезжал главный конструктор из НИМИ Евгений Васильевич Макаров. Это была первая наша с ним деловая встреча. Передо мной был скромный, общительный человек широко эрудированный, влюбленный в свое дело специалист. Евгений Васильевич до тонкостей знал не только вопросы, связанные с проектированием и производством боеприпасов (он занимался ОФ и кумулятивными боеприпасами), но и вопросы артиллерийских систем, для которых предназначались боеприпасы. Макаров рассказал, какие вопросы его волнуют и на что следует обратить особое внимание в ходе испытаний. А когда он узнал, что я занимался пристрелкой нарезных и гладкоствольных танковых пушек и что я подметил, при этом, некоторые тонкости во взаимодействии снаряда и ствола, которые влияли на точность и кучность боя, то он буквально "вытянул" из меня все, что я думал и знал по этому поводу Наша беседа продолжалась полдня и оказалась весьма полезной для обоих. Через две-три недели я встречался на Ржевке еще с одним конструктором из НИМИ – Каллистовым Анатолием Анатольевичем и снова речь шла о тонкостях и особенностях испытаний боеприпасов. О деловых качествах этого человека достаточно говорит тот факт, что в конце 80-х годов его назначили заместителем министра.
Работая в комиссии я впервые на своем опыте почувствовал, что значит личный контроль за ходом работ со стороны Устинова. Естественно, Дмитрий Федорович справлялся о ходе работ по "объекту 434" лично у министра Зверева. Сергей Алексеевич, в свою очередь, у своих замов и у начальников главков. И так до исполнителей включительно Каждый знал, что за этой работой следит его непосредственный начальник Поэтому, исполнение просьб и решений комиссии шло по "зеленой улице" Но и с нас спрос был строгий. Мы регулярно давали наверх информацию о состоянии дел и полученных результатах. Нас проверяли. Так осенью 1966 года (в начале работ) по указанию министра на Ржевку приезжал Н.А.Кучеренко. Ранней весной 1967 года (когда приближался конец работ) на Ржевке побывал первый заместитель министра Вячеслав Васильевич Бахирев Работа комиссии шла нормально, с поставленными задачами мы справлялись, поэтому, как председатель комиссии, я ни перед Кучеренко, ни перед Бахиревым никаких вопросов не поднимал. По результатам посещения не было никаких претензий к комиссии и с их стороны.
В этой ситуации никого не удивил несколько необычный телефонный звонок, раздавшийся в Нясино в середине мая 1967 года. Звонили из штаба полигона. Разговаривал Черняховский Ему передали, что завтра в 11 утра председатель комиссии (речь шла обо мне) должен быть в ВПК, в Кремле, железнодорожный билет и деньги на командировку будут ждать его на квартире в Ленинграде.
В это самое время комиссия заканчивала последние стрельбы по программе испытаний. Работы осталось на 2-3 дня. Мы с Черняховским припомнили, что за все время испытаний нас никто не побеспокоил из ВПК (Комиссия Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам) и решили, что в ВПК хотели бы получить информацию из первых рук. Я внимательно просмотрел журнал работы комиссии, выписал некоторые цифры, собрал свой "походный" комплект вещей и, попрощавшись, поехал на Ржевку, а дальше - домой Назавтра, в назначенное время, я бы в Кремле.
Здесь, видимо, надо сделать некоторое отступление и пояснить обстоятельства, как потом выяснилось, приведшие меня в Кремль.
В 1965 году 1-й заместитель Председателя Совета Министров СССР Д.Ф.Устинов был переведен на работу в ЦК КПСС на должность секретаря ЦК по вопросам оборонных отраслей промышленности. При переходе он забрал с собой начальника отдела ВПК Игоря Федоровича Дмитриева. В ЦК Дмитриев был назначен заместителем заведующего отделом оборонной промышленности. Так в ВПК оказалось свободным место начальника отдела, занимавшегося вопросами вооружения сухопутных войск. На эту должность в январе 1966 года был назначен Кузьмин Олег Кузьмич (выпускник МВТУ 1945 г). В Министерстве оборонной промышленности Кузьмин занимал должность начальника главка и был членом Коллегии. Я несколько раз присутствовал на совещаниях, которые он проводил, видел его на коллегиях министерства и у меня сложилось впечатление, что это был один из лучших начальников главков министерства.
Разовый пропуск в Кремль у меня был выписан именно к Кузьмину. Когда я вошел в кабинет, номер которого был обозначен в пропуске, в нем было два человека: Кузьмин и Макаров. Поздоровались. Олег Кузьмич представил мне Евгения Васильевича как своего заместителя Для меня это была приятная неожиданность Потом последовала пара вопросов из разряда дежурной вежливости: как я добрался и как мое самочувствие После чего начался разговор о делах комиссии. Я старался, чтобы мой рассказ был предельно понятен. Особых вопросов не последовало. Но, неожиданно для меня Олег Кузьмич переменил тему беседы.
В последнее время прошло несколько агентурных сообщений о работах в США по созданию нового танка МВТ-70. Устинов придавал этой информации серьезное значение. И в Миноборонпроме и в Минобороны внимательно следили за всеми новыми сообщениями на эту тему. Случилось так, что недели за полторы до моего приглашения в Кремль, мы с Филимоновым составили для руководства министерства развернутую справку по МВТ-70.
Кузьмин попросил меня высказать свои соображения по поводу работ по "объекту 434" и по МВТ-70. По воле случая я был к этому готов, вопрос был детально продуман ранее и ответить на него мне труда не составляло. Правда, отвечая, я интуитивно почувствовал, что меня слушают и на меня смотрят как на человека, сдающего серьезный экзамен. Это ощущение усилилось, когда Олег Кузьмич сказал, что он хотел бы иметь мой ответ в письменном виде. При этом он при мне позвонил по "кремлевке" в Главтанк. Трубку в главке снял главный инженер Маресев Михаил Иванович (Кучеренко был в командировке). Кузьмин попросил Маресева сделать так, чтобы я смог написать и отпечатать в главке "закрытый" материал, и так, чтобы этот материал назавтра в первой половине дня был в Кремле. Все было сделано как просил Кузьмин. Назавтра во второй половине дня я снова был в Кремле. Снова меня ожидали Кузьмин и Макаров. По их лицам и первым словам я понял, что письменный экзамен мною выдержан. В этот раз разговор сразу пошел в другом ключе.
Олег Кузьмич рассказал, что по просьбе Минобороны в аппарате Правительства готовится директивный документ, которым предусматривается дополнительно возложить на ВПК координацию и контроль за выполнением заданий ЦК КПСС и СМ СССР:
по развитию специальных автомобилей военного назначения и колесных шасси для монтажа вооружения;
по разработке и созданию инженерного вооружения в части средств преодоления минно-взрывных заграждений, водных преград и средств устройства минно-взрывных заграждений.
Под эти две новые задачи руководство ВПК разрешило ему принять на работу в отдел еще одного заместителя и двух инженеров-референтов. Олег Кузьмич предложил мне должность заместителя по вопросам бронетанковой техники, специальных автомобилей и инженерного вооружения Я задумался. В МВТУ нас готовили по широкому профилю. В Училище мы прослушали полные курсы лекций: "Подъемно-транспортные машины", "Теория, конструкция и расчет автомобиля", выполнили курсовые проекты по обеим темам. Таким образом, чисто инженерная сторона вопроса меня не смущала. Другое дело - организационные особенности работы на таком высоком административном уровне. Но, здесь я в праве был рассчитывать на помощь со стороны Кузьмина. Рассудив таким образом, я дал согласие.
Принципиально вопрос, по которому меня вызывали в Кремль, был решен и я мог возвращаться в Ленинград. На прощание Олег Кузьмич предупредил, что организационно, по ряду причин (их я не перечисляю), на оформление моего перевода из ВНИИТМ в ВПК может уйти месяца три-четыре. На это время он просил, чтобы достигнутая договоренность оставалась между нами и добавил: "Когда будет нужно, я сам дам знать".
В главке и институте я сказал, что меня вызывали по работе комиссии и продолжал работать дальше, как обычно.
Комиссия завершила работу в полном объеме, предусмотренном программой, и оформила отчет к концу мая 1967 года. Мне удалось реализовать задуманное: все замечания, выявленные во время испытаний, были устранены в ходе работы комиссии и мы смогли рекомендовать "объект 434" на полигонные испытания без единого замечания. В последующем полигонные испытания прошли также без замечаний и 20 мая 1968 года вышло постановление ЦК КПСС и СМ СССР "Об установке в танк Т-64 нового, более мощного, комплекса вооружения". Этому танку был присвоен индекс Т-64А.
В ходе заводских испытаний танка попутно были проверены и вопросы, касающиеся меткости и стабильности боя пушек, которые были включены в программу по моей инициативе. Результаты полностью подтвердили зависимость меткости от кривизны дульной части ствола (60% холодной пристрелки по примитивной технологии совпали с результатами стрельб) и зависимость стабильности боя от перепада температур стенок ствола (перепад достигал 1,5°С).
В отчет эти результаты вошли факультативно и ГРАУ отнеслось к ним "спустя рукава", тем более, что вопросы поднимали танкисты. В результате, термоизолирующие чехлы на отечественных танковых пушках появились только после того, как поступила информация о таковых на танках НАТО. Вопрос "холодной пристрелки" остался открытым до сего дня.
Таким образом, расширенные заводские испытания танка Т-64А были последней моей работой во ВНИИТМ