EvMitkov » 09 апр 2013, 17:52
Глава 20. Работа с КБ Харьковского завода им. В.А.Малышева
по объектам 432 (Т-64) и 434 (Т-64А).
Танк - оружие массовое, поэтому контингент танкистов в армии и бывших танкистов на "гражданке" всегда был велик, о танках "все" и "всё" знали, поэтому танковые проблемы свободно обсуждались и на службе и в быту. На бытовом уровне принято считать, что за время Великой Отечественной войны Т-34 подвергся изменению один раз: с 1 января 1944 года промышленность стала выпускать вместо Т-34 (пушка калибра 76 мм и экипаж 4 человека танк Т-34-85 (пушка калибра 85 мм и экипаж 5 человек). На самом же деле все было много сложнее.
Помню, в годы войны я с горечью увидел Т-34 с опорными катками без резиновых бандажей. Голый металл катка катился по голому металлу траков гусеницы. Я понял, что у страны не хватало резины и конструктор вынуждено пошел на этот, бесспорно, тяжелый для машины шаг (выросли вибрации, стало еще труднее работать экипажу). И вот через двадцать с лишним лет мы как-то Александром Александровичем Морозовым говорили о ходовой части "объекта 432". На этом объекте Морозов применил катки без наружной обрезинки. Я завел речь о том, что снижение веса за счет резкого уменьшения размера катков и резкого уменьшения массива резины, которая смягчала удары катков о гусеницу и поглощала значительную часть вибрационных нагрузок, неизбежно ухудшит условия работы узлов и агрегатов танка при движении машины. Согласившись с постановкой вопроса в принципе, Александр Александрович сказал, что у КБ есть некоторый опыт решения этого вопроса. Он сказал, что в 1941 году, когда в стране не хватало резины, был разработан и включен в техдокументацию как допустимый вариант, опорный каток с внутренней амортизацией. В частности, Сталинградский тракторный завод выпускал Т-34 с такими катками (без обрезинки снаружи). На "объекте 432" разработан и применен каток тоже с внутренней амортизацией, и гораздо большей энергоемкости, нежели в 1941 году.
В этом месте нашего разговора я невольно подумал, что тогда – в войну – я представлял себе увиденный каток просто как железное колесо увеличенного диаметра, а передо мной был принципиально новый конструктивный узел на уровне изобретения. Хотя, вряд ли Главный конструктор в то время думал об изобретательстве. Просто его Творческая Мысль, решая труднейшие задачи, связанные с организацией серийного производства Т-34 в на чальный период войны, стремилась сохранить конструктивную надежность и работоспособность танка в целом.
Я привел этот пример для того, чтобы показать, что творческая мысль Морозова и в войну работала непрерывно. В результате ежегодно появлялись модификации Т-34. Если заглянуть в справочник*, то мы насчитаем около полутора десятков модификаций и опытных разработок в период с 1940 по 1945 годы. В том числе и такие, как Т-43 (1943 год) и Т-44 (1944 год). Последний был принят на вооружение и серийно выпускался заводом №75 (г. Харьков).
Приведенные данные говорят о том, что решая вопросы серийного производства, Морозов в то же время непрерывно думал и работал над созданием новых, более эффективных, образцов. Причем, идея каждого нового образца у него созревала эволюционно.
Так, после Т-34 (1939 год) следующим массовым отечествен-ым танком стал Т-54 (1950 год)**, но между ними были и Т-43 (1943 год) и Т-44 (1944 год), которые сам Александр Александрович не воспринимал как образцы для вооружения всей армии. Эти промежуточные образцы были данью военному лихолетью, когда каждый процент повышения боевой эффективности танка помогал сохранить жизни десяткам тысяч танкистов на полях сражений.
После Т-54 родоначальником второго послевоенного поколения стал Т-64 (1966 год)***. Но если быть предельно точным, то для самого Морозова головным образцом второго послевоенного поколения танков был Т-64А (1968 год). Танк Т-64 на этапе ОКР имел условный индекс "объект 432", танк Т-64А имел условный индекс "объект 434", но между Т-54 и Т-64 был еще и "объект 430" (1960 год)****. Сейчас я не стану описывать и рассматривать те новые технические решения, которые Морозов закладывал в каждый из этих объектов для того, чтобы повысить его боевые возможности. Хочу сказать о том, как Александр Александрович принципиально и критично подходил к созданию нового образца.
В 1960 году Харьковским КБ под руководством Морозова был разработан технический проект нового среднего танка "объект 430". В то время я работал в КБ УВЗ и был полностью загружен доводкой конструкции боевых отделений Т-62 и Т-55А.
Мне вполне хватало своих забот и, поэтому, меня мало интересовали дела харьковчан. Но в КБ УВЗ работало еще много конструкторов, которые вместе с Морозовым были в 1941 году эвакуированы в Нижний Тагил из родного Харькова. Они, конечно же не были равнодушными к тому, что происходило в Харькове и через своих друзей и близких всегда были в курсе дел Морозова. Помню, как тогда (в 1960 году) ко мне подошел такой "харьковчанин" и с нескрываемым чувством гордости рассказал, что Морозов в Москве защитил технический проект нового среднего танка ("объект 430"). Но главное было не в этом. Защитив проект, Морозов доложил, что лично он не удовлетворен проделанной работой: полученные по проекту боевые характеристики нового танка считает недостаточно высокими по сравнению с Т?54, не говоря уже о последней модификации этого танка - танке Т?62. Морозов предложил ограничить работу по "объекту 430" техническим проектом и дать ему возможность начать работу по созданию более мощной боевой машины.
С Морозовым согласились и в Харькове закипела работа над "объектом 432". При этом, как можно судить по дальнейшим событиям, в голове Главного Конструктора уже созревал образ последней модификации будущего нового основного боевого танка Советской Армии - "объекта 434", ставшего вершиной его творчества и принесшего ему звание лауреата Ленинской премии.
Период создания Т-64 и Т-64А приходится на отрезок времени с 1960 по 1968 годы. По приоритетности эта работа в Главтанке соответственно, во ВНИИТМ, стояла на первом месте. В ЦК, как уже говорил ранее, эта работа входила в число важнейших, которые контролировал с 1965 года секретарь ЦК КПСС Д.Ф.Устинов лично.
Обстоятельства складывались так, что меня стали привлек к работам по "объекту 432" в конце 1963 года, после того, как я закончил работу с ЧТЗ по алюминиевому погону для БМП-1. Надо сказать, что в это же время меня стали привлекать и к работе конструкторского отдела Главтанка. Начальником этого отдела был в то время Александр Михайлович Макаренко. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что это был один из лучших работников Миноборонпрома такого уровня. Вообще, в те времена работников в центральный аппарат министерства брали в основном по деловым качествам, а не по протекции, и Миноборонпром мог гордиться своим кадровым составом. Но и на таком высоком уровне этого состава Александра Михайловича выделяли глубина широта знаний, объективность и принципиальность при постановке и решении вопросов, доброжелательность в отношениях с товарищами по работе. Вопросами комплекса танкового вооружения занимался Георгий Михайлович Филимонов, о его прекрасных деловых качествах я уже говорил. Добрые и, я бы сказал, доверительные деловые отношения с Георгием Михайловичем у меня становились со времени работы над танком Т-54Б. А, начиная с 1964 года, мне все чаще приходилось иметь контакты с ведущей по "объекту 432" Зинаидой Ивановной Макарычевой.
В силу изложенного мне все чаще и все на большие сроки приходилось бывать в служебных командировках в Харькове и Москве.
Помню однажды, в начале лета 1964 года, меня на 3 дня вызвали в Москву. Прибыв в Главтанк и выполнив задание в срок, я на третий день зашел в комнату конструкторов, чтобы доложить Макаренко о сделанном и получить его "добро" на возвращение в Ленинград. Выслушав меня, Александр Михайлович одобрительно кивнул головой, встал из-за стала, взял меня за локоть и сказал: "Давай выйдем". Мы вышли в коридор и остались вдвоем. Макаренко обратился ко мне:
- Юрий Петрович, ты поедешь не в Ленинград, а в Харьков. Там на заводе им. Малышева сейчас находится Махонин*. Он назначил тебе встречу завтра в 11 часов. В это время ты должен быть на заводе и явиться к нему.
Новую командировку, предписание и соответствующие командировочные - не волнуйся - получишь в Харькове. Необходимые специалисты, которые тебе могут потребоваться, уже выехали из Ленинграда и в Харькове должны быть завтра. Если что потребуется из личных вещей, тебе их с оказией привезут.
- А что я должен буду там делать?
- Узнаешь на месте, - с загадочной улыбкой ответил Макаренко,- А сейчас собирайся и езжай покупать билет на поезд.
Назавтра, в назначенное время, я был в заводоуправление. Секретарь директора сказала, что Сергей Несторович один в кабинете директора и я прошел к нему. Сергей Несторович без предисловий заговорил о сути вопроса. Он сказал, что на заводе очень тяжело идут дела по автомату заряжания (A3) пушки. ВНИИТМ вызвана бригада конструкторов и мне надлежит, как руководителю бригады, проанализировать ситуацию и, по возможности, дать предложения, как поправить дела по A3.
В этом месте я должен прервать свой рассказ и дать некоторые пояснения для того, чтобы был ясен смысл нашего дальнейшего диалога с Махониным.
Дело в том, что задумывая свой "объект 432" Морозов решает установить в нем, на первом этапе, 115-мм гладкоствольную пушку, аналогичную той, что была на Т-62, но сделать к ней A3 и исключить, за счет этого, из состава экипажа заряжающего, сократив экипаж до трех человек. При этом требовалось решить, наряду с созданием A3, еще одну сложную задачу - создать к этой пушке выстрелы раздельного заряжания с частично сгорающей гильзой. Артиллеристы за такую работу взялись. При этом ГРАУ, естественно, потребовало, чтобы и для "объекта 432" и для Т-62 все выстрелы были едиными. Отсюда, в свою очередь, потребовалось создать A3 и для Т-62. Такую ОКР задали (шифр "Желудь"), но участия в этой работе я не принимал, так как был уже во ВНИИТМ. Однако, через прежних товарищей по работе в УВЗ я был в курсе их дел. Тагильчане для своего A3 выбрали схему механизма, принципиально отличную от харьковской. У них механизированная боеукладка размещалась во вращающемся барабане, установленном на днище бронекорпуса. Между барабаном и башней был обеспечен круговой зазор, через который механик-водитель имел возможность прямой зрительной и речевой связи с командиром и наводчиком, размещавшимися во вращающейся башне. У харьковчан механизированная боеукладка размещалась в гондоле, крепившейся к башне и механик-водитель оказался в полной изоляции, имея связь с командире наводчиком только через танковое переговорное устройство (если проще - по телефону). Такая конструктивная схема создавала особо неприятные морально-психологические условия для работы механика-водителя в харьковском танке. Кроме того, тагильский A3 был значительно проще по конструктивному исполнению, слевательно, имел меньшую трудоемкость в изготовлении и более высокую надежность в эксплуатации. Правда, в харьковском A3 размещалось 28 выстрелов, а в тагильском - 22 выстрела. Но я был и остаюсь сторонником A3 с меньшим боекомплектом и большей надежностью, нежели наоборот. Я без колебаний отдал предпочтение тагильскому A3. В последующем жизнь подтвердила его преимущества.
Все сказанное выше я докладывал Старовойтову, но он, по неизвестным мне причинам, уходил от этого вопроса и два танковыx КБ для одной и той же пушки делали два разных A3, хотя никакой технической необходимости в этом не было.
А теперь вернемся к разговору с Махониным.
Сергей Несторович вдруг придал разговору неожиданный оборот:
А какой A3 Вы считаете лучше: харьковский или тагильский?
Тагильский, - без колебаний ответил я.
А Вы сможете это доказать?
Если у меня будут рабочие чертежи и технологические процессы, я это покажу документально.
- Тогда займетесь этим. И пока, прошу Вас, разговоры по этому поводу не затевайте. Если будут вопросы - обращайтесь ко мне. Пока все. Приступайте к делу
Я вышел из кабинета. Странный разговор породил ряд вопросов, на которые у меня пока не было ответов. Зачем завеса секретности? Почему заместитель министра ставит задачу мне, а не директору института? И другие подобные вопросы. Я решил, что в ближайшее время они должны прояснится, либо я их задам Махонину сам. Думая обо всем этом я отправился в КБ, где меня ждала бригада моих коллег ленинградцев. Я им рассказал о первой части разговора с Махониным и поставил задачу детально ознакомиться с рабочими чертежами и технической документацией. Сам я решил начать с производства - здесь были все трудности и, соответственно, все вопросы, ответы на которые мне предложили попытаться найти. Так, в цехах, я закончил свой первый рабочий день на заводе. Второй день я начал тоже с цехов. Часа через два после начала работы меня разыскали из секретариата Морозова и передали, что звонили из дирекции и что мне надо быть у Махонина в 12 часов. Снова, как накануне, я в назначенное время вошел в кабинет директора. Махонин снова был один. Поздоровавшись, он сказал, что о вчерашнем нашем разговоре по тагильскому A3 мне следует забыть и заниматься только харьковским вариантом. В такой постановке моя задача была намного проще. Без лишних слов я принял сказанное к исполнению и отправился дальше заниматься своим делом.
В производстве деталей и сборке узлов A3 невольно обращал на себя внимание большой объем подгоночных работ, который был заранее предусмотрен в технических условиях чертежей. Обычно конструктор чертежом допускает подгоночные работы как исключение. В данном же A3 подгонка осуществлялась в 60-80% случаев. Это говорило о недостаточной конструктивной отработке механизма на технологичность. В такой ситуации трудно было гарантировать, что в собранном виде габаритные размеры механизма правильно выдержаны.
Обдумывая то, что я увидел и узнал о производстве харьковского A3, я невольно поставил себя на место конструктора. Я вспомнил, как проектировал вращающийся пол для стабилизации в горизонтальной плоскости. Для начала я пошел проконсультироваться к начальнику бюро бронекорпуса Черняку Борису Ароновичу. Я ему рассказал, что хочу вместо стационарного пола боевого отделения на днище корпуса танка сделать вращающий пол. Первое, о чем сказал Черняк, это был неписаный закон конструкторов корпусников, минимальный зазор между вращающимися деталями и днищем бронекорпуса должен быть во всех случаях не менее 15 мм. Такое требование было обусловлено особенностями эксплуатации танка и механическими свойствами брони, из которой делалось днище танка. В эксплуатации достаточно часто танки на учениях и маневрах, двигаясь по пересеченной местности, налетали днищем на надолбы, пни, валуны. При этом удары о днище достигали такой силы, что броня днища прогибалась. Если прогиб не превышал 15 мм, целостность брони сохранялась и эксплуатация танка продолжалась. При больших прогибах в броне появлялись трещины и танк требовал ремонта. Этим и определялся зазор 15 мм. Разрабатывая конструкцию, он забазировал размерную цепочку от днища корпуса и в конструкции предусмотрел регулировку, специально, чтобы в любых ситуациях минимальный зазор между днищем и вращающимся полом был гарантирован.
В харьковском варианте весь A3 крепился к башне, следовательно, минимальный зазор полностью зависел от того, как были подобраны вертикальные размеры и их допуска для всех деталей механизма. Зная начальника бюро автоматизации еще по совместной работе в КБ УВЗ, у меня были основания полагать, что после выпуска рабочих чертежей, контрольный просчет вертикальной размерной цепочки им не проводился. Эту работу мы проделали нашей институтской бригадой. Результат превзошел самые тревожные предположения. При неблагоприятном стечении допусков, вместо зазора в 15 мм, нижняя вращающаяся точка A3 "упиралась" в днище на 17 мм! Таким образом, суммарный вертикальный размер A3 надо было уменьшать на 32 мм. Вот откуда шел поток подгибок, подпиловок, регулировок в производстве. Об этом я написал краткий отчет со всеми нашими расчетами и доложил Морозову. Александр Александрович все прочел "от корки до корки". Устно я ему изложил еще некоторые свои замечания по поводу АЗ. Он поблагодарил меня и мы по-доброму расстались.
На следующий день я доложил обо всем Махонину и получил его "добро" на возвращение домой. Поездом из Харькова в Ленинград я обычно ездил через Москву, хотя были прямые поезда, проходящие через Харьков с юга. В Москве я зашел в Главтанк к Макаренко, которому рассказал подробно все, что было на заводе. Он внимательно выслушал, как-то криво улыбнулся и рассказал, в свою очередь, мне следующее: "В Харькове на заводе был Кучеренко. Вчера он вернулся. Кучеренко говорит, что Костенко - автор безкабинного A3 и, в целях личной выгоды, хотел добиться установки тагильского A3 на танк Т?64, но у него из этого ничего не вышло. Тогда он написал ряд замечаний по харьковскому A3. Когда Морозов увидел эти замечания, то был очень недоволен и ругался".
Сплетня Кучеренко!.. Благодаря ей я узнал его еще с одной отрицательной стороны.
Чувствуя, что Макаренко оскорблен поступком Кучеренко так же, как и я, я не стал задавать ему вопросов. Но после этого случая я в другом свете увидел и Махонина Вместо грозного заместителя министра (за глаза подчиненные его называли "Волкодав") в сложившейся с Т-64 ситуации это был растерявшийся человек, который не знал, что и как ему делать. Через год его отправили на пенсию. Хотя, как мне позже рассказал инструктор отдела оборонной промышленности ЦК Владимир Иванович Подрезов, сам Сергей Несторович в ЦК давал понять, что был бы не прочь занять должность первого заместителя министра.
Вообще, судьба мне подарила немало встреч и возможностей пообщаться с выдающимися людьми, среди которых были конструкторы, организаторы промышленности, военачальники и даже люди искусства. Но в памяти моя первая встреча с Махониным занимает особое место.
Вот как это было.
Однажды, когда я еще работал на УВЗ, меня вызвали в Главтанк для участия в подготовке какого-то вопроса. В то время проходила очередная кампания по борьбе со злоупотреблением служебными командировками в Москву. При социализме, во времена всеобщего дефицита товаров бытового предназначения, столица снабжалась много лучше периферии. Поэтому, не было ни удивительного в том, что люди с предприятий пытались за казенный счет побывать в Москве и, заодно со служебными делами, сделать необходимые покупки для дома и семьи. В министерстве был издан приказ, согласно которому вызов в Москву мог подписывать только начальник главка и на срок не более трех дней. Если же дело требовало больше времени, то командировку на срок до десяти дней мог продлить только замминистра. Именно такая ситуация и сложилась в моем случае. Для дела требовалось 7 или 8 дней. По истечении первых трех дней Филимонов, с которым я имел в данном случае дело в Главтанке, предложил мне обратиться к Махонину с просьбой о продлении командировки. Я это делать отказался: "Вам надо - Вы и продлевайте мою командировку." Георгий Михайлович взял у меня командировочное удостоверение, сделал в нем соответствующую запись и через полчаса я с Филимоновым были в приемной Махонина. В кабинет нас пропустили сразу. Хозяин кабинета стоял в полный рост у края большого письменного стола. Я почти физически ощутил на себе его суровый тяжелый взгляд. Такое впечатление создавали наполовину опущенные веки его глаз. Филимонов стал излагать суть дела, а я продолжал невольно смотреть на Махонина. Ему было 60 лет с небольшим. Был он выше среднего роста, строен. На нем был костюм из светло-серого дорогого материала "стального цвета." Покрой костюма был необычный: куртка типа "френч" с глухим отложным воротником и грудными накладными карманами; брюки гражданского покроя, но они были заправлены в мягкие хромовые сапоги. От всей фигуры веяло величавостью. Молча выслушав Филимонова, он, не садясь за стол, поставил свою подпись.
Только вернувшись с Филимоновым в Главтанк я вдруг понял, что только что видел человека, который был одет в точности как И.В.Сталин!
Больше Махонина в таком костюме я не видел, но это уже не мело значения - в моей памяти он остался как руководитель Сталинского типа.
Для меня было странным видеть такого человека в растерянности и мысленно я стал искать объяснение произошедшему в Харькове. Сергей Несторович был, безусловно, заслуженным человеком в танкостроении. Все годы войны он был главным инженером Челябинского Кировского завода (в знаменитом "Танкограде"). Директором этого завода с некоторыми перерывами был Исаак Моисеевич Зальцман - человек выдающийся в советском танкостроении периода Великой Отечественной войны, Официально должность Зальцмана писалась через тире: заместитель наркома-директор завода. При этом, ему, в отличие от обычного замнаркома, было представлено Сталиным право принимать на месте решения самостоятельно, при условии последующего доклада в Москву. Как оправдывал это доверие Зальцман говорит следующий характерный пример.
"Ночью заместителю наркома танковой промышленности-директору эвакуированного в Челябинск ленинградского завода И.М.Зальцману позвонил И.В.Сталин.
- Командующие фронтами просят у нас танки Т-34, очень их хвалят, - сказал он. - Надо срочно налаживать производство этих танков в Нижнем Тагиле. Вылетайте туда немедленно.
- Было это в конце января 1942 года, - рассказывает И.М.Зальцман,- В Челябинске у нас уже действовал конвейер для сборки тяжелых танков KB, а в Тагиле Т-34 собирались еще мелкими сериями...*"
"Заместителю наркома было 36 лет. В октябре 1941 года за выполнение важного правительственного задания ему присвоили звание Героя Социалистического Труда. В Нижнем Тагиле И.М.Зальцман провел восемь месяцев. За это время коллектив добился огромных успехов. Выпуск продукции увеличился от трех-четырех до тридцати танков в сутки...**"
Вот что такое был Зальцман. За спиной такого директора работать главным инженером было одновременно и трудно и легко. Трудно – надо было четко выполнять все указания директора. Легко – не надо было самому принимать принципиальных решений - это делал директор. Став заместителем министра в послевоенное время, Сергей Несторович четко и оперативно выполнял все указания сверху, зачастую делая это жестко, в духе военного времени по отношению к исполнителям. А вот когда надо было решать самому - он оставался "главным инженером".
Осенью 1986 года в Нижнем Тагиле торжественно отмечалось 50?летие ввода в строй Уралвагозавода. В числе почетных гостей оказались И.М.Зальцман и автор настоящих строк. Это была единственная в моей жизни встреча с Зальцманом. Его разговорная речь блистала точностью и четкостью мысли, а подробности воспоминаний говорили о прекрасной памяти собеседника. Когда Исаак Моисеевич говорил о своих контактах со Сталиным, создавалось впечатление, что ты слушаешь документальное описание события.
Между прочим, Зальцман вспоминал, что за годы войны он ни разу не использовал конструкторов-танкистов как физическую рабочую силу. Он считал, что творческий труд конструктора лежал в основе успехов отечественного танкостроения. С этим трудно не согласиться.
А вот как поступал Махонин будучи замминистра. Помню, однажды в начале июля (только что закончился ll-ой квартал) я вернулся из очередной харьковской командировки. В этом квартале я проработал в Харькове более 70-ти дней из 90. Общее состояние производства "объекта 432" (танк формально еще не был принят на вооружение и носил заводской индекс) оставалось очень тяжелым. Каково же было мое удивление, когда на доске объявлений я прочел, что все, кто был в этом квартале в командировке в Харькове, лишаются квартальной премии на 100%. Приказ подписал В.Старовойтов. Те, кто спокойно писал свои кандидатские диссертации безвыездно в Ленинграде, квартальную премию получали полностью и в открытую посмеивались над "чудаками", согласившимися работать по Харьковской тематике. В lll-ем квартале люди отказывались, вплоть до увольнения, работать по "объекту 432". Разумным такой приказ было признать невозможно. Я пошел к Старовойтову. Василий Степанович развел руки и дал понять, что это устное указание С.Н.Махонина!
Серийное производство Т-64 было организовано уже без Ма-хонина.
Вообще, в определенной степени условно, можно сказать, что уровень личного вклада упомянутых выше танкостроителей в дело обороны страны в войну характеризуют их воинские звания.
И.М.Зальцман - генерал-полковник и.т.с.*
С.Н.Махонин - генерал - лейтенант и.т.с.
Ю.Е.Максарев - генерал-майор и.т.с.
Если говорить чисто о работе ВНИИТМ по "объекту 432" в 1963-1965 годах, то надо признать, что у института (как организации) имелись серьезные объективные трудности. Располагаясь первоначально на территории ЛКЗ, институт практически не имел своей стендовой базы, а любая работа исследователя должна была начинаться со стендовых испытаний новых узлов и механизмов. Создание стендового хозяйства института в Горелово начиналось в буквальном смысле "с нуля". Работа начиналась с проектирования стендов. Для этого, в первую очередь, надо было иметь рабочие чертежи узлов и систем, для испытаний которых создавался стенд. В те годы не всегда такие чертежи были во ВНИИТМ. Как я уже говорил, на "объекте 432" все было новым и Морозов, пока сам не убеждался, что конструкция принципиально доведена до работоспособного состояния, не спешил высылать чертежи институтам.
Но вот рабочая документация стенда готова - надо его изготовить. Опытное и серийное производство танковых заводов загружено "под завязку". Надежда только на собственные силы. А "собственные силы" - это новый производственный корпус, в лучшем случае пока наполовину укомплектованный станочным и другим технологическим оборудованием. Институтские технологи, понимая безвыходность положения, изобретают немыслимые для обычных заводских условий "обходные" техпроцессы.
Так рождалось стендовое хозяйство ВНИИТМ. Однако, на этом сложности не кончались. Для того, чтобы стенд заработал, были нужны живые узлы и системы "объекта 432", изготовленные заводом им. Малышева. В то время и танки и, соответственно, сборочные узлы и системы изготавливались штучно и получить их на заводе для стендовых испытаний институту было крайне сложно. Как правило такие вопросы решались на уровне директора института и директора завода.
Для нашего отдела вооружения требовался комплексный стенд, на котором можно было бы проводить исследования узлов и механизмов собранной башни и автомата заряжания пушки.
Практически получалось целое строительное сооружение, при разработке чертежей фундамента которого мы вынуждены были прибегать к помощи проектного института, ведавшего вопросами капитального строительства предприятий оборонной промышленности. Но вот стенд был построен, доставлены на специально спроектированных подставках тяжелыми грузовиками из Харькова башня, пушка и автомат заряжания (A3). Все это смонтировано на стенде и запущено в холостом режиме. Но, чтобы исследовать работу A3 под нагрузкой, нужно было его загрузить боекомплектом пушки. Об использовании для этой цели боевых выстрелов не могло быть и речи. Нужен был комплект из габаритно-весовых макетов всех трех типов артвыстрелов (с бронебойно-подкалиберным, осколочно-фугасным и кумулятивным снарядами). Такие макеты серийно никто не изготавливал. Завод им. Малышева для своих технологических нужд изготовил несколько комплектов. Лишних комплектов у него не было. И опять вопрос был решен благодаря добрым отношениям директора В.С.Старовойтова с директором О.В.Соичем. Через два месяца в Харькове был изготовлен для ВНИИТМ макетный боекомплект. Так только в середине 1965 года отдел вооружения получил возможность оказывать эффективную помощь КБ завода в доводке A3.
Аналогичная ситуация была во всех отделах института. Поэтому, в 1963-1965 годах ведущие специалисты института в Харькове могли выступать, к сожалению, только как консультанты. Для КБ Морозова этого было маловато. В этом КБ свои конструкторы имели высочайшую квалификацию. А вот начиная с 1965 года представители ВНИИТМ все чаще стали привозить в Харьков отчеты о стендовых испытаниях узлов "объекта 432" с конкретными, проверенными предложениями. Это уже была ощутимая помощь в деле доводки конструкции танка.
В 1964-1965 годах в системе вооружения "объекта 432" имел место повторяющийся очень серьезный дефект. Дефект получил официальное название "неулавливание поддона".
Для создания автомата заряжания танковой пушки потребовалось создать выстрелы раздельного заряжания для 115-мм гладкоствольного орудия. Раздельное заряжание в артиллерии существовало с момента рождения этого вида оружия. В данном случае проблема состояла в том, чтобы заряд по своим прочностным параметрам, пожаро- и влагостойкости приближался к заряду унитарного выстрела, в котором порох находился в металлической гильзе. Перед боеприпасниками стояла сложнейшая научно-техническая задача: создать заряд с частично сгорающей гильзой и с металлическим поддоном для обеспечения герметичности каморы орудия при выстреле. Надо сказать, что эта задача была решена блестяще.
За этим следовала вторая - чисто техническая задача. После выстрела поддон должен был экстрактироваться (выбрасываться из казенной части орудия) с определенной скоростью и по определенной траектории, для того, чтобы попасть в улавливатель и быть им захваченным. Артиллеристы свою часть задачи с трудом, но решили. Поддон попадал в улавливатель. Главный конструктор пушки Федор Федорович Петров как-то заметил, что Морозов заставил его сделать такое необычное орудие, которое обеспечивает меткость и кучность боя как вперед, так и назад.
А вот танкисты никак не могли добиться 100-процентного улавливания поддона. В ряде случаев поддон ударялся в дно улавливателя с такой силой и так быстро отскакивал назад, что механизм захвата поддона в улавливателе не успевал срабатывать. Поддон оказывался на полу кабины A3 и мог вывести из строя весь A3 или даже заклинить башню. В такой ситуации стрельба, естественно, прекращалась, командир или наводчик должны были поднять поддон, убедиться что он ничего не повредил и вставить поддон в улавливатель. Только после всего этого танк был готов для продолжения стрельбы.
О том, чтобы с таким дефектом рекомендовать новый танк к принятию на вооружение - не могло быть и речи.
Проанализировав детально вопрос "неулавливания", я пришел к выводу, что надо увеличить время контакта поддона в момент его удара о дно улавливателя и тогда механизм захвата успеет сработать. Надо сделать амортизированный улавливатель! Свое предложение я официально высказал на очередном совещании о ходе отработки "объекта 432". Марк Абрамович Набутовский принял мое предложение в штыки. Он заявил, что по улавливателю нет никаких вопросов, а вот по пушке - надо уменьшить кинетическую энергию поддона в момент его экстракции. Теоретически так вопрос ставить было можно, но с практической точки зрения - нереально. Однако, поскольку Набутовский - разработчик этого варианта A3 - возражал, совещание никакого решения по амортизации улавливателя на приняло. Директор ВНИИТМ Старовойтов занял нейтральную позицию. Будучи уверенным, что реально исключить дефект "неулавливания" возможно только за счет амортизации, в сложившийся ситуации я вынужден был принять неординарное решение. Я сказал Старовойтову, что до тех пор, пока я не буду иметь возможность разработать, изготовить и испытать амортизированный улавливатель, до тех пор в Харьков больше не поеду. В определенной степени это был конфликт с директором, но для себя я другого выхода не видел.
Должен сказать, что за время работы в институте я сильно истосковался по чисто конструкторской работе и с удовольствием засел за кульман. Шла весна 1965 года. За чертежной доской мне работалось легко Первой мыслью было использовать в качестве поглотителя энергии удара резину. Но генеральный штаб заказывал танки в таких огромных количествах, что в войсках они хранились, в основном, под открытым небом под брезентом или, в лучшем случае, в неотапливаемых боксах. В таких условиях резина теряла свои качества много раньше, нежели танк выслуживал свой межремонтный срок. По этой причине я решил для поглощения энергии удара поддона использовать стальные пружины. На разработку конструкции, выпуск рабочих чертежей и изготовление амортизированного улавливателя ушло более двух месяцев. Проверку монтажем на стенде (в башне) новый улавливатель прошел без замечаний. Требовалось главное - проверить работоспособность улавливателя при стрельбе из танка. К этому времени в институте, наконец, появился один экземпляр танка "объект 432". Практически у всех отделов было что проверить и испытать на "живом" танке, но надо отдать должное Старовойтову - он дал танк для испытаний стрельбой амортизированного улавливателя. С помощью Филимонова не составило большого труда добиться от ГРАУ указания полигону на Ржевке о срочном проведении таких испытаний. На Ржевке случилась совершенно неожиданно задержка на пару дней. Начальник отдела испытаний не визировал мне программу испытаний, пока я не ввел тройную блокировку в цепи электроспуска пушки. Таковы были жесткие требования инструкции по технике безопасности. Но я уже говорил, что за все годы, когда я участвовал в стрельбовых испытаниях, на этом полигоне не было ни одного несчастного случая.
Программа испытаний, для получения бесспорного результата, предусматривала стрельбы в два этапа. Первый – со штатным улавливателем. Второй (в идентичных условиях) – с амортизированным улавливателем. На первом этапе, как обычно, имели место случаи неулавливания. На втором этапе улавливание было 100-процентным. Официальные материалы о проделанной работе были срочно направлены в Харьков и, в копии, в Главтанк.
Но, зная с кем я имею дело, в этот раз я параллельно подготовил и отправил в Госкомизобретений СССР материалы на изобретение амортизированного улавливателя. В феврале 1966 года мне пришло авторское свидетельство с приоритетом от 18 июня 1965 года.
Время шло и вот в институт пришло извещение из Харькова (во ВНИИТМ был наблюдаемый комплект документации на "объект 432") о том, что на танке вводится амортизированный улавливатель. Когда я посмотрел рабочие чертежи, то с удивлением увидел, что Набутовский применил конструкцию с резиновым амортизатором. Он сработал точно по украинской поговорке: "Хоть гирше, но иньше!" Позже я узнал, что Набутовский тоже посылал заявку на изобретение амортизированного улавливателя, но получил отказ.
Так был устранен конструктивный дефект "неулавливание поддона" на "объекте 432".
Помню однажды, в период моей работы над амортизированным улавливателем, в КБ неожиданно зашла Зинаида Ивановна Макарычева. Я уже говорил, что в Главтанке, в конструкторском отделе Зинаида Ивановна была ведущей по машине Морозова. Одна из немногих выпускниц МВТУ по специальности "танки" (девушки на эту специальность шли исключительно редко), она очень хорошо знала конструкцию танка, как правило, по спорным вопросам имела свое собственное мнение и умела его защищать. Обычно представители Главтанка свои служебные дела решали в дирекции института, а, если случалось, что какой-то конкретный вопрос требовалось рассмотреть на месте - в лаборатории, в КБ или на стенде, то это происходило обязательно с участием кого-либо из руководства института. Я невольно отметил что в КБ Зинаида Ивановна пришла без сопровождающего. Поприветсвовав всех общим "Здравствуйте!", она прямо направилась к моему кульману. К этому времени я закончил разработку конструкции и занимался расчетом размерных цепей и допусков для того, чтобы можно было приступить к выпуску рабочих чертежей. Калька с чертежом нового улавливателя была еще не снята с чертежной доски и я без особого труда объяснил Зинаиде Ивановне идею и порядок работы предлагаемой мною конструкции. Но, оказалось, что Макарычева пришла поговорить со мной о другом. Она сообщила, что в Харьковском КБ на данный момент главной задачей стало создание "объекта 434". Новый объект отличался от 432-го более мощным вооружением. На нем устанавливалась 125-миллиметровая пушка (вместо 115-мм), отрабатывался A3 под новые выстрелы, устанавливался новый оптический прицел-дальномер с увеличенной на полметра базой и под все это дорабатывалась башня танка. Зинаида Ивановна знала, чем я занимался на УВЗ, чем занимаюсь в институте. Она знала, что все новые вопросы объекта 434 "шли по моему столу" и, поэтому, предложила мне занять место ведущего инженера института по новому объекту. При этом, мне надлежало перейти из отдела вооружения в общемашинный отдел. Не раздумывая особо я здесь же дал согласие. Наш разговор происходил с глазу на глаз и Макарычева предупредила, что мне никаких шагов предпринимать не надо - все сделает она сама. На этом мы распрощались.
Шло время. В бурном потоке повседневных забот я стал постепенно забывать об этом разговоре. Но вот закончились у меня дела по амортизированному улавливателю и я был приглашен к директору. Василий Степанович без предисловий сказал, что есть предложение перевести меня в общемашинный отдел и назначить ведущим инженером по "объекту 434". Помня предупреждение Макарычевой я ничего не стал говорить о нашем с ней разговоре, а просто ответил согласием. На следующий день вышел соответствующий приказ по институту (Старовойтов лично следил за четкой работой канцелярии) Произошло это 4-го января 1966 года.
Ведущий инженер объекта - в те годы во ВНИИТМ еще не имелось полноценной группы таких инженеров. Люди, имевшие необходимые знания и опыт практической работы на заводах и в КБ, в институте шли на руководящие должности, в отделы и лаборатории, где по штатному расписанию были предусмотрены большие оклады. Руководство института и Главтанка, разрабатывая, в свое время, штатное расписание, либо забыло, либо не сочло нужным предусмотреть такое подразделение, как группа ведущих инженеров по объектам. Теперь жизнь сама вносила коррективы.
В этой ситуации во ВНИИТМ требовалось от ведущего по объекту только вести строгий контроль выполнения заданий, которые имел институт по этому объекту, и представлять своему руководству предложения, в случае отсутствия таковых от линейных отделов. Это было существенно проще, чем выполнять конкретные задания. Я даже поддался всеобщему институтскому поветрию - поступил в заочную аспирантуру и за месяц сдал весь кандидатский минимум. Но на этом мои кандидатские помыслы жизнь прервала.
Дмитрий Федорович Устинов был недоволен тем, что работы по новому танку шли уже более семи лет. Частично его недовольство обратилось и на работу ВНИИТМ. Он решил заслушать у себя Старовойтова по вопросу: "Работа института по объекту 434". На совещание в ЦК были вызваны четверо: директор, заместитель по науке, секретарь парткома и ведущий инженер объекта. Здесь я понял, что в ЦК КПСС смотрят на роль и значение ведущего инженера объекта иначе, чем во ВНИИТМ и мне надо сделать соответствующие выводы. Совещание прошло непосредственно в кабинете Устинова. Круг приглашенных был предельно ограничен, обстановка предельно деловая, никаких лишних словопрений. Мне почему-то подумалось, что это отголоски Сталинской школы (с июня 1941 г. по март 1953 г. Дмитрий Федорович работал наркомом - министром под руководством Сталина). Устинов кратко (1-2 минуты) изложил цель сбора и дал слово Старовойтову Василий Степанович перечислил технические трудности, которые еще надо было преодолеть, назвал мероприятия, разработанные для этой цели, и сделал заключение, что институт считает все это с научно-технической точки зрения необходимым и достаточным для завершения отработки танка. Выступал ли кто от Главтанка - я не помню, но твердо могу сказать, что новых технических вопросов, кроме перечисленных Старовойтовым, никто не поднимал. Когда Устинов начал давать оценку сказанному Старовойтовым, я сразу понял, что состояние дел он знает хорошо. Не заглядывая ни в какие шпаргалки, Дмитрий Федорович говорил 20-25 минут Он говорил, что о недостатках ходовой части, двигателя, его систем и трансмиссии слышит не в первый раз, но серьезных сдвигов в лучшую строну все нет. У ВНИИТМ нет кардинальных технических предложений. Институт идет не впереди, а за конструктором Слова Устинова были тяжелыми, резкими, но, по существу, возразить на них Старовойтову было нечем.
Обычно на таких совещаниях я вел записи для себя. У Устинова мне этого сделать не удалось. На совещании мы сидели рядом Геннадий Иванович Рыжков (зам. по науке) и я. Старовойтов попросил Рыжкова дословно записывать все реплики и высказывания Устинова, что Геннадий Иванович с присущей ему пунктуальностью и четкостью и стал делать. Но вот. когда начал свое заключительное слово Устинов, я почувствовал легкий толчок в бок и услышал тревожный шепот Геннадия Ивановича: "Юрий Петрович, у меня в шариковой ручке кончилась паста, дайте, пожалуйста, вашу ручку". Так в это раз я остался ни с чем.
В ЦК полагали, что после такого совещания в работе ВНИИТМ должны появиться позитивные сдвиги, понимая, что для этого нужно время - год или два. Но, время шло, а изменений не последовало. В 1969 году был освобожден от работы Кучеренко, а в 1971 - Старовойтов.
Заслушав состояние дел по ВНИИТМ, Устинов этим не ограничился. Он дал команду министру С.А.Звереву провести выездную коллегию Министерства по "объекту 434" непосредственно на заводе им. В.А.Малышева. Для участия в подготовке материалов к коллегии в части, касающейся ОКР, мы с Филимоновым приехали в Харьков заранее. К этому времени Махонин уже был освобожден от работы и его место занял Крицын (из Челябинского Совнархоза). Новый замминистра тоже был на заводе. Пользуясь случаем, Филимонов представил меня, как ведущего инженера по "объекту 434", Криницыну. Это была первая и единственная встреча с ним. Встреча оставила странное впечатление: как будто я разговаривал с человеком, которому было абсолютно безразлично - что происходит на заводе им. В.А.Малышева Видимо, я не ошибся - в 1968 году и Крицина освободили от работы. В танкостроении шла кадровая чехарда.
Когда мы вышли от Крицына, Филимонов, как представитель Главтанка, решил проверить подготовку заводского зала заседаний к предстоящей назавтра коллегии. Войдя в зал, он схватился за голову. Вдоль парадной стены зала, на которой был укреплен кумачевый лозунг, призывающий выполнить все решения КПСС, стоял длинный стол, рассчитанный на 15-17 посадочных мест, с креслом для министра посередине. В 3-4-х метрах от стола, как в кинотеатре, стояли ровные ряды стульев во весь зал. Филимонов потребовал к себе ответственного за подготовку зала и очень эмоционально стал ему пояснять:
- Вы что?! Думаете коллегия - это все сидят за одним столом и каждый делает и говорит что хочет? Нет! Коллегия - это когда за одним столом сидит Министр, а перпендикулярно к его столу стоит длинный стол, за которым сидят члены коллегии, слушают Министра и предлагают, как лучше решать задачи, которые он ставит!
На следующий день, в ходе коллегии, произошел более поучительный случай. Первый доклад на коллегии делал главный конструктор Александр Александрович не сглаживал "острых углов", был объективен. Сергей Алексеевич слушал и хмурился. Когда Морозов сел, Зверев сделал небольшое резюме, в котором он дал понять, что Морозов, возможно, допустил ошибки в конструкции трансмиссии и ходовой части. Безусловно, это задело конструктора за живое.
И вот, когда Сергей Алексеевич на несколько мгновений замолк, собираясь с мыслями, в тишине зала раздался ровный голос Морозова:
- Сергей Алексеевич, Вы уже седьмой министр, который меня
учит, как делать танки, а я их делаю и делаю...
Тишина в зале стала физически осязаемой. Неожиданно поднял руку и поднялся со своего места Филимонов. Видимо, желая как-то помочь министру, он сказал:
- Сергей Алексеевич! Александр Александрович здесь ничего не сказал, что у него еще есть нерешенные технические вопросы по башне, в результате чего до сих пор нет договора со Ждановским заводом Минтяжмаша об изготовлении башен для трех опытных образцов "объекта 434".
Реакция Зверева на это заявление была для Филимонова полнейшей неожиданностью.
- А Вы что здесь делаете?! - еле сдерживая себя резко ответил Зверев, - Почему до сих пор не решены вопросы по башне? Вы что - специально ожидаете когда Министр придет на завод, чтобы дать ему задание на проработку вопросов с Минтяжмашем? - и, повернувшись к помощнику, с тем же накалом в голосе добавил - Записать выговор Филимонову в приказ по Министерству!
Георгий Михайлович только развел руками и тяжело опустился на стул. Больше желающих подавать реплики с места не было.
В общем же коллегия прошла с большой пользой для дела. Через пару месяцев три опытных образца "объекта 434" были изготовлены и предъявлены для расширенных заводских испытаний. Для оценки готовности образцов к испытаниям на завод прибыли Министр оборонной промышленности и Начальник танковых войск с соответствующими группами специалистов. Обсуждение вопросов шло сравнительно гладко. Все склонялись к тому, что опытные образцы могут быть приняты для заводских испытаний. Последним обсуждался вопрос по броневой защите. Заключение по фактически достигнутому уровню защиты делал заместитель директора НИИ стали по науке Всеволод Васильевич Иерусалимский. Он все оценил положительно за исключением верхнего лобового листа корпуса в районе механика-водителя. Маршал По-лубояров насторожился и попросил объяснить подробнее. Иерусалимский подошел к чертежу продольного разреза танка. На чертеже было ясно видно, что ввиду ограниченных продольных размеров танка механик сильно выдвинут вперед и как бы упирается грудью в верхнюю кромку лобового листа. В этом месте в броне пришлось сделать вырез. Всеволод Васильевич показал рукой на верхнюю часть своей груди от плеча до плеча и добавил:
- С точки зрения защиты в этом месте у механика образовалось своего рода "декольте"
При этих словах министр слегка улыбнулся, а маршал одобрительно кивнул головой, давая понять: "Вот теперь другое дело. Теперь все ясно."
На этом рассмотрение технических вопросов было закончено и Морозов поднял организационный вопрос. Он сказал, что в ходе предстоящих испытаний основной объем работ будет приходится на артиллерийское вооружение танка, что опыта проведения таких испытаний завод не имеет и его полигон для таких испытаний не приспособлен. Морозов предложил поручить провести испытания ВНИИТМ совместно с заводом и провести эти испытания в Ленинграде. Наступила тишина. Все смотрели на министра. Сергей Алексеевич задумался, а затем сказал:
- Я думаю, Александр Александрович прав - испытания надо поручить ВНИИТМ, провести их в Ленинграде, а председателем комиссии назначить Старовойтова.
Вновь воцарилась тишина. Теперь все смотрели на Старовойтова. Помедлив, он обратился к министру
Сергей Алексеевич, у нас есть хороший ведущий инженер объекта - Костенко Юрий Петрович, я предлагаю его назначить председателем комиссии, а институт сделает все, что надо для испытания.
Согласен! - Раздался голос Александра Александровича Морозова, - А заместителем председателя комиссии от завода будет мой заместитель по опытным работам - Евгений Александрович Морозов.*
Павел Павлович, - обратился министр к маршалу, - а кто будет заместителем председателя комиссии от Вас?
- Сергей Алексеевич, мы у себя обсудим этот вопрос и дадим нашу кандидатуру в Москве. А я беру на себя договорится с ГРАУ о проведении испытаний на Ржевке.
Так, практически за одну минуту, решился вопрос о комиссии и о месте проведения заводских испытаний "объекта 434".
Не пытайтесь загнать меня в угол - тогда я добрый