ТАНКИ. Памяти Юрия Петровича Костенко посвящается

[EvMitkov]

Доброго времени суток всем.

Сразу оговорю: тема эта лично для меня - далеко не простая. Не простая по многим причинам: не только по "организационно-техническим" - всё это в конечном итоге решаемо.
Не только по причине "разнокалиберности личностей" - (меня, простого морпеха-пенсионера и таких же, как я, офицеров; - как служащих сегодня, так и прошедших через перевал на тропе - и калибре тех людей, разговор о которых пойдет ниже). Именно эти люди ковали наш броневой щит Родины, благодаря которому даже сегодня наша страна, наша Родина, не смотря на Смутные Времена - и сохраняет суверенитет и независимость от внешних "потенциальных друзей" с различными порядковыми номерами.

А прежде всего потому, что лично я - да и каждый, кто имел дело с нашей боевой техникой не только "на бумаге" - испытывает безграничное уважение к ее создателям. Уважение, не коррелируемое ни какими-либо огрехами и ошибками этих людей, ни их "характерными черточками".

Несколько суток пому назад в переписке в Юрием Михайловичем Мироненко, кредо которого по-прежнему неизменно и чеканно

Не клянись. Не присягай. Не обещай.
А если поклялся, если принял присягу, если пообещал – то не будь клятвопреступником, не нарушай присягу, не будь трепачом и сволочью.
Тащи свой крест на свою Голгофу.

(Его страничка на Я.ру - тут)
http://mirko-19.ya.ru/

он, в одном из писем сказал следующее:

..мне в жизни очень повезло -
больше 40 лет общаться с Юрием Петровичем Костенко.  И самое  главное - быть
с ним, когда он, умирая после Чернобыля совершил самое главное в своей жизни -
успел изложить чистейшую правду, от чего озверели - Лариса Васильева,
дочь своего ... отца и "некоторые" представители  ГБТУ, CВ и Генштаба.
 Ну, о ней, об отце и др. попозже... Честно говоря - это грязь...
Если у Вас нет пяти книжечек Ю.П. я Вам их скину - всего 3,0 МБ.
Они тоненькие... Он мне дарил буквально первые экз-ры. Прилагаю пару фото.
Единственное - он в них немного "переборщил с собой", но умирающему это можно простить...

Юрий Михайлович эти работы мне переслал.

"...Пяти книжечек...", "...Они - тоненькие..."
Я - никогда не перестану изумляться глубинной скромности наших людей! Особенно в нынешнюю эпоху "дерьмократизации и капитализьма", когда даже надраенный бархоткой с асидолом болтик, изготовленный во времена Царя Гороха, выдается своим "создателем" за "ноу-хавное торжество нано-технологий и личного конструкторского гения" ( а иначе бабла от спонсора не отожмешь).

Работы Ю.П.Костенко - те самые "пять тоненьких книжечек" - не просто Миг Истории, не просто свидетельство Времени - но и ценнейший материал, актуальный и на сегодня - и на завтра. Как в плане техническом, так и в плане - человечьем.
В сети в полном размере эти работы сыскать очень и очень сложно. А в бумаге - сегодня нереально практически.

И - ОГРОМНОЕ СПАСИБО Юрию Михайловичу Мироненко!
От всех нас. От всей ДУШИ! За - ВСЁ.

Я принял решение выложить эти работы Ю.П.Костенко у нас, на форуме, в рубрике "Бронетехника" в отдельной теме. Материл - относительно объемный и займет не один пост. Выкладка материалов займет некоторое время - поэтому я буду блокировать тему после каждого своего "отрезка", так как не просто не хочу лично, но и не имею права разрывать этот материал комментариями.
Как только закончу - разблокирую тему оконечно - тогда и поговорим. А пока - потерпите, други мои. Просто - ЧИТАЙТЕ.
Эти материалы - ТОГО СТОЯТ.

Еще.
Возможно, некоторые моменты я сочту необходимым проиллюстрировать фотоснимками или иными, не входящими в основную текстовку материалами. Делать я это буду только либо из "открытого доступа" с обязательным указанием источника и правообладателя, либо из личных архивов с разрешения "хозяина".

С уважением, Евгений Митьков.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Для начала - выдержки из статьи Петра Ильича Кириченко о Ю.П. Костенко

КОСТЕНКО Юрий Петрович - один из влиятельных кремлёвских руководителей, курировавших танковую промышленность в качестве заместителя начальника профильного отдела комиссии президиума совета министров СССР по военно-промышленным вопросам .

Общение с ним, вызванное служебной необходимостью в пору моей службы в ГБТУ МО СССР, представляло для меня не только деловой интерес (связанный с прохождением через ВПК проектов всех подготавливаемых нами правительственных решений по вопросам развития бронетанкового вооружения и техники), но, также, было любопытно с чисто человеческой точки зрения.
До знакомства с Ю.П. мне не приходилось общаться с представителями кремлёвской бюрократической номенклатуры, для меня это были люди, как бы, из другого измерения, и меня подмывало узнать, кто же стоит у нас наверху, что за люди нами руководят из-за кремлёвской стены и в чём состоит их превосходство над простыми смертными, дающее им право повелевать.

Здесь следует отметить, что в те годы (60-е – 80-е) ещё живы были традиции некоего священного трепета перед верховной властью. Высшие руководители обитали на своём олимпе, недоступные для обывателей, охраняемые надёжной стражей, пользовались особо привелегированными условиями снабжения и обслуживания, и обладали почти ничем не ограниченной властью над людьми. Созданный ими бюрократический аппарат также был привелегированной кастой людей, которая формировалась и рекрутировалась по особым неписанным правилам. Вот, почему мне было интересно выяснить, что кроется за официальным имиджем этих людей, получить непосредственное представление об их реальных достоинствах, нравственном облике, образе мыслей, уровне интеллигентности, компетентности, направленности и степени искренности их намерений.

Теперь уже не помню, проект какого правительственного решения послужил причиной моего первого посещения кремля, но многие второстепенные, чисто внешние детали сохранились в памяти достаточно отчётливо.

Правительственное бюро пропусков размещалось в кирпичной пристройке к кремлёвской стене слева от Спасской башни. Небольшое помещение для посетителей, оснащённое телефонными аппаратами для внутренней связи, было отделено от служебного помещения перегородкой со стеклянными окошками. Как и в большинстве официальных советских учреждений, отверстия в окошках были расположены так низко, что посетителям для общения с сотрудниками бюро приходилось принимать неудобную и унизительную согнутую позу. За окошками сидели молодые люди цветущего вида в отутюженных гражданских костюмах, белоснежных сорочках и модных галстуках. Сверка данных документа посетителя с записями в заявках, присланных из принимающих отделов ВПК, проводилась очень тщательно и сопровождалась пристальным вглядыванием сотрудника бюро в физиономию посетителя и придирчивым многократным сопоставлением её с фотоснимком в документе. Лишь после этого фейс-контроля посетителю возвращался его документ с вложенным в него разовым пропуском, в котором кроме данных, вписанных из документа посетителя, проставлялось, также, точное время выписки пропуска.

Входить в кремль нужно было не через гигантский проём Спасских ворот, предназначенный для правительственного транспорта, а в сравнительно небольшую дверцу в кремлёвской стене справа от Спасских ворот, где посетителя и его документы бдительно проверял часовой в форме внутренних войск. На этом проверки не заканчивались. Пройдя вдоль фасада совминовского здания до его середины, посетитель входил в дверь, за которой его вновь проверял часовой, а после сдачи верхней одежды в гардероб посетитель в очередной раз предъявлял пропуск часовому, следившему, чтобы посетитель попал именно в тот коридор, где расположен принимающий отдел.

Против ожидания, навеянного фильмами о Смольном и впечатлениями от посещения различных шумных министерств и ведомств, апартаменты Совмина поражали своим безлюдьем и безмолвием. Мягкие ковровые дорожки, устилавшие полы длинных и высоких коридоров, делали неслышными шаги редких посетителей. Выходившие в коридор двери кабинетов были закрыты, отсутствие какой либо суеты и беготни сотрудников создавало впечатление невозмутимого спокойствия и размеренности. И я, идя по коридору в поисках нужного мне кабинета, думал про себя: “Да, всё правильно. Это мы там внизу суетимся, волнуемся, спешим, нередко, второпях, совершаем ошибки. А здесь всё по-другому. Здесь царят мудрость и спокойствие. Здесь государственный уровень, не допускающий поспешности и неточных, не до конца продуманных решений”.

Наконец я нашёл нужный мне кабинет. Что же там, за дверьми? Расписные хоромы наподобие грановитой палаты? Или гигантский кабинет с бескрайним столом для посетителей и двухметровым глобусом, символизирующим масштабы принимаемых стратегических решений? И кто там обитает? Кто те государственные мужи, которым доверено решать судьбы тысяч людей, занятых в научных и производственных организациях оборонно-промышленного комплекса, выделять огромные суммы государственных средств на развитие вооружения и военной техники?

Действительность оказалась намного проще и прозаичней моих представлений. Небольшой, хотя и необычно высокий кабинет с тремя до боли знакомыми казёнными учрежденческими столами, неуклюжими тяжеловесными сейфами и канцелярскими полукреслами. Разве что количество телефонных аппаратов на специальной подставке выдавало более разветвлённую, чем в других ведомствах, схему коммуникаций по горизонтали и вертикали.

Не произвели поначалу особого впечатления и обитатели офиса. Обычные ребята, довольно молодые, ничем не напоминающие важных государственных мужей из кремлёвской элиты.

Одним из трёх обитателей кабинета и был заместитель начальника отдела Ю.П. Костенко. Он был старше двух других сотрудников (инженеров-референтов) по должности и по возрасту, хотя и ему на вид еще не было 40 лет. Светлый шатен с голубыми глазами, он производил впечатление человека сообразительного, быстро схватывающего суть дела, понимающего собеседника с полуслова.

Ещё не зная его послужного списка, я почувствовал, что он весьма компетентен во многих вопросах, связанных с производством существующей и разработкой новой бронетанковой техники. При рассмотрении и обсуждении представляемых нами проектов правительственных решений он глубоко вникал в детали проблемы, и задаваемые им вопросы свидетельствовали о широте его кругозора и высоком профессионализме. При этом, он с самого начала занимал по всем вопросам критическую позицию, и иногда некоторые моменты, над которыми я и не задумывался, так как они казались мне, как бы, аксиомой, ставились им под сомнение и требовали аргументированного обоснования, что сходу не всегда было легко сделать – всегда легче обсуждать спорные моменты, чем вполне очевидные.

Позднее я узнал о жизненном пути Ю.П., что объяснило очень многое. Как оказалось, он с августа 1944 года участвовал в Великой Отечественной войне, проходя службу в аэродромном полку ПВО на 2-м Белорусском фронте. Поступив в 1947 году в МВТУ им. Н.Э.Баумана на факультет “Т” в группу “О” (специальность “танки”), он успешно окончил его в 1953 году, защитив с оценкой “отлично” дипломный проект, который был, по рецензии профессора академии БТиМВ, доктора технических наук инженер-полковника К.А.Талу, “выполнен на уровне изобретения”.

С 1953 по 1962 год Ю.П. работал в танковом КБ на Уралвагонзаводе под руководством главного конструктора Л.Н. Карцева, участвуя в разработке боевых отделений танков Т-54Б, Т-55, Т-62. Делясь со мной воспоминаниями об этом периоде работы Ю.П., Л.Н.Карцев отзывался о нём довольно своеобразно.
С 1962 по 1967 год Ю.П. работал в головном институте отрасли – ВНИИТрансмаше, участвуя в работах, связанных с вооружением танка Т-10 и боевой машины пехоты БМП-1, а в последующем – ведущим инженером по танку Т-64.

Начиная с 1967 года и до ухода на пенсию в 1987 году Ю.П. работал в ВПК в качестве заместителя начальника отдела, ответственного за развитие бронетанковой техники, специальных автомобилей военного назначения, инженерного вооружения в части средств преодоления минно-взрывных заграждений и водных преград. Свой перевод в ВПК Ю.П. в своих воспоминаниях связывает с рекомендацией хорошо знавших его по деловым качествам начальника отдела ВПК О.К.Кузьмина, переведённого на эту должность из миноборонпрома вместо переведённого из ВПК в ЦК КПСС И.Ф.Дмитриева, а также первого заместителя начальника отдела ВПК Е.В.Макарова, боеприпасника, бывшего главного конструктора НИМИ, с которым Ю.П. связывали совместные работы по испытанию вооружения танка Т-64 на артиллерийском полигоне в Ржевке.

Из этого можно сделать вывод, что в отборе претендентов для включения в высшую бюрократическую номенклатуру оборонно-промышленного комплекса в годы так называемого “застоя”, вопреки расхожему стереотипу, существенную роль играла не кастовая принадлежность претендента, а его деловая репутация, как специалиста.

Поскольку Ю.П. курировал не только чисто танковую тематику, но также всё, что было связано с разработкой и постановкой на производство боевых машин пехоты (БМП), боевых машин десанта (БМД) и колёсных бронетранспортёров (БТР), мне неоднократно приходилось бывать в его отделе для решения вопросов правительственного уровня. Далеко не всегда мне удавалось добиться от Ю.П. желаемого результата, так как при несовпадении позиций минобороны и промышленности он, как правило, был на стороне последней. Однако, справедливости ради должен признать, что у меня ни разу не было повода отказать ему в компетентности или здравомыслии.

После катастрофы на Чернобыльской атомной электростанции (ЧАЭС), произошедшей в результате взрыва 4-го энергоблока в ночь (в 1 час 23 минуты) с пятницы на субботу 26 апреля 1986 года, Ю.П. дважды (с 18 по 21 мая и с 4 по 28 июня 1986 года) находился непосредственно в Чернобыле в составе правительственной группы, участвуя в организации работ по ликвидации последствий катастрофы. Там он подвергся весьма ощутимому воздействию радиации, вследствие чего стал инвалидом II группы.

После ухода на пенсию в 1987 году Ю.П. написал и опубликовал ряд монографиий, в том числе в 1992 г. “Танки (тактика, техника, экономика)”, в 1996 г. “Танки (воспоминания и размышления)”, в 1997 г. “Танки (воспоминания и размышления), часть II”, в 2000 г. “Некоторые вопросы развития отечественной бронетехники в 1967-1987 годах (воспоминания и размышления)” и в 2001 г. “Танк (человек, среда, машина)”. В этих книгах Ю.П. изложил свою точку зрения на многие вопросы развития нашей бронетанковой техники, в том числе подверг критике некоторые сложившиеся стереотипы, касающиеся оценки предвоенного состояния бронетанковых сил и правильности их использования в период войны, а также компетентность наших военачальников предвоенного, военного и послевоенного периода.

Книги Ю.П. содержат много любопытного, порой малоизвестного фактического материала, касающегося предвоенной, военной и послевоенной деятельности нашей танковой промышленности, её отдельных исторических персонажей, написаны очень живо и представляют несомненный интерес, как человеческий документ компетентного свидетеля, участника и вдумчивого (хотя не всегда объективного) аналитика многих событий второй половины ХХ века, связанных с разработкой и производством отечественной бронетанковой техники.

В начале 2001 года киностудия “Крылья России” при лётно-испытательном институте (ЛИИ) им. М.М. Громова (г. Жуковский, Московской области) по заказу 5-го канала телевидения и по договорённости с ГАБТУ МО и Уралвагонзаводом сняла телесериал “…и танки наши быстры!”, посвящённый истории нашей бронетанковой техники. К участию в создании этого сериала авторами был привлечён и Ю.П. Его эмоциональный рассказ о драматической истории создания легендарного танка Т-34 явился одним из наиболее ярких эпизодов этого сериала.

В июне 2001 года Юрий Петрович КОСТЕНКО ушёл из жизни...

( Продолжение - ниже)

[EvMitkov]

Продолжение.



Ю.П.Костенко

ТАНКИ

(воспоминания и размышления)

Посвящается светлой памяти
Александра Александровича
Морозова

В 1944-1945 гг. свободу народам Европы и Азии солдаты Красной Армии несли на броне легендарного танка Т-34.
Благодарные люди в местах боев ставили Т-34 на пьедесталы. Этот процесс шел стихийно.
По данным КБ им. А.А.Морозова после войны в мире насчитывалось около 250 таких танков-памятников. Мировая история вооружений больше подобных примеров не знает.

"Человек, испытавший потрясающие события и умолчавший о них, похож на скупого, который, завернув плащом драгоценности, закапывает их в пустынном месте, когда холодная рука смерти уже касается его головы".
В.Ян "Чингиз Хан"

ОТ АВТОРА

Когда человек на склоне лет оставляет дело, которому он отдал большую часть своей жизни, отдал не только ради заработка, материальных благ, необходимых для жизни, но и по велению сердца и души, тогда он может прекратить заниматься этим делом формально и официально, но уже до конца дней своих он обречен жить воспоминаниями и переосмысливать события прошлого с высоты прожитых лет.
Все воспоминания и мысли о пережитом у любого человека сугубо индивидуальны и поэтому, когда двое разных людей вспоминают об одном и том же, их воспоминания различаются. Это естественно. Как правило человек такой частной разницы не замечает и свои воспоминания, уходя в небытие, уносит вместе с собой.
Однако иногда возникают ситуации другого плана, когда человек замечает, что его воспоминания и мысли контрастируют с официальными или общепринятыми версиями и оценками. Тогда возникает потребность (а порою и необходимость) поделиться своими мыслями и сомнениями с широкой аудиторией, помочь людям полнее осмыслить происходившее или глубже проникнуть в историю минувших событий.
Видимо нечто подобное произошло и со мной.
В 1947 г. я поступил в Московское высшее техническое училище (МВТУ) на факультет "Т", в группу "О" (специальность "танки"). Моим желанием было стать конструктором. Этому я и посвятил все пять с половиной лет учебы в МВТУ. Отлично продуманный и хорошо организованный учебный процесс позволял студентам получить глубокую инженерную подготовку широкого профиля, а совмещение учебных процессов МВТУ и находящейся рядом бронетанковой академии для студентов-танкистов давало возможность получить практически уникальную подготовку по специальности. Учебный план предусматривал пять лет академических занятий (в том числе 4 практики: 2 - технологические, 1 - эксплуатационная и 1 - преддипломная) и полгода работы над дипломным проектом.
Учеба в МВТУ оставила у меня много добрых воспоминаний, но самым светлым из них были полгода дипломного проектирования. Я решил отказаться от "передирания" предшествующего аналога и сделал свой оригинальный проект. Инженерные знания, полученные в Училище, помогали мне сравнительно быстро самостоятельно находить решение технических вопросов. Проект был разработан. Мой официальный рецензент-профессор, доктор технических наук, инженер-полковник бронетанковой академии К.А.Талу высоко оценил работу. В его рецензии была фраза, которая
осталась в памяти: "Проект выполнен на уровне изобретения". 18 февраля 1953 г. я защитил проект с оценкой "отлично".
В МВТУ так же, как основная инженерная, была хорошо поставлена и военно-инженерная подготовка. Здесь в 1951-1952 гг. я получил военную танковую специальность и звание инженер-лейтенанта. Это на первый взгляд чисто формальное мероприятие, элементарные знания и навыки танковой службы оказали мне неоценимую помощь во всей дальнейшей работе.
Итак, первый этап моего инженерного становления был завершен. Все, что я узнал и увидел в ходе учебы в институте, в бронетанковой академии, на заводах промышленности, в танковых КБ, в воинских частях и на ремонтных заводах Минобороны, укрепляло во мне уважение к выбранной специальности.
При распределении я попросил направить меня на самый крупный танковый завод страны - Уралвагонзавод (УВЗ) в г.Нижний Тагил (через 15 лет, уже работая в ВПК, я узнал, что это был самый крупный танковый завод в мире).
В мае 1953 г. я был принят в КБ УВЗ конструктором II категории. Через три года, в мае 1956 г., стал старшим инженером конструктором, а еще через год, в июле 1957 г. - начальником бюро вооружения и башни. В этой должности я проработал около пяти лет, до перехода во ВНИИТрансмаш в феврале 1962 г.
За девять лет работы на УВЗ в КБ, в котором еще в Харькове был создан наш легендарный танк Т-34 (любовно прозванный в народе "тридцатьчетверка"), в КБ, которое все четыре года войны совершенствовало конструкцию этого танка с одновременным снижением его трудоемкости, в коллективе завода, который на базе вагонного производства создал в жесточайших условиях военного времени танковое производство и обеспечил за четыре года войны выпуск 30 тыс танков (тридцатитысячный в 1945 г. был установлен на постаменте перед главной проходной УВЗ), я не просто узнал, но на практике, собственном опыте усвоил как это все конкретно осуществлялось в жизни. Познав процесс танкостроения на уровне КБ и завода, а в некоторой части и на уровне управленческих структур Министерства и Заказчика (Главного бронетанкового управления - ГБТУ), я начал критически воспринимать происходящее в других КБ, на других заводах, а также и в НИИ отрасли. Критически, не с точки зрения абсолютного сомнения и отрицания, а воспринимая лучшее и отвергая худшее.
У Леона Фейхтвангера в романе "Испанская баллада" есть такие слова: "...Пес сомнения спит чутко. Он может проснуться и облаять твое убеждение...".
На УВЗ мой "пес сомнения" начал просыпаться, но моих убеждений он пока не тронул.
В 1962 г. я перешел на работу в головной институт отрасли - ВНИИТрансмаш (г.Ленинград), в котором проработал пять с половиной лет, из них первые три с половиной года в отделе вооружения. Если на УВЗ я работал над созданием боевых отделений средних танков Т-54Б, Т-55 и Т-62, то здесь мне довелось выполнять работы, связанные и с вооружением тяжелого танка Т-10, и впервые создававшейся в мировой практике боевой машины пехоты (БМП). Я познакомился в практической работе еще с двумя крупнейшими КБ и с танковыми производствами на двух наших заводах-гигантах: Ленинградском Кировском и Челябинском тракторном.

К уже
имевшимся сомнениям во ВНИИТрансмаше добавились новые, разумных ответов на которые я найти не мог. Последние два года во ВНИИТрансмаше я проработал ведущим инженером по находившемуся в процессе отработки и постановки на серийное производство танку Т-64. Главным конструктором этого танка был Александр Александрович Морозов (в годы войны - главный конструктор Т-34), а головным заводом - Харьковский завод имени В.А.Малышева. Предусматривалось, что эта машина заменит все серийно выпускаемые модификации танков и станет в дальнейшем единым основным боевым танком Советских Вооруженных Сил. Танк Т-64 входил в номенклатуру вооружения и военной техники, которую контролировал Устинов Дмитрий Федорович лично. Если до этого я занимался вопросами боевого отделения на всех типах танков, то на этой должности я занимался всем комплексом танковых вопросов, но только по одному танку. На этом этапе моя вера в правильность выбранных А.А.Морозовым по Т-64 технических решений была серьезно поколеблена. "Пес сомнения" коснулся моих убеждений.
В 1967 г. я был переведен на работу в Комиссию Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам (ВПК) заместителем начальника отдела, ответственным за вопросы развития бронетанковой техники, специальных автомобилей военного назначения и за вопросы инженерного вооружения в части средств преодоления минно-взрывных заграждений и водных преград. Здесь я проработал 20 лет до ухода на пенсию в декабре 1987 г. Годы работы в ВПК - годы напряженного труда, постоянного поиска решений сложнейших вопросов, раздумья, раздумья и бессонные ночи. Часть вопросов удалось и понять и решить, часть вопросов удалось понять, но не удалось добиться их решения, а часть вопросов я смог для себя проанализировать и понять, что надо было делать, только в 1988-гг., находясь на пенсии. Поскольку анализ этих вопросов носил научно-технический характер, приходилось делать записи. Таким образом, неожиданно образовался довольно строгий тематический материал, который удалось в виде монографии "Танки" (тактика, техника, экономика)" в начале 1991 г. выпустить в свет.
За годы работы в танкостроении мне довелось составить и написать не одну сотню деловых бумаг разной степени значимости и разной степени сложности, начиная от обычной оперативной переписки между КБ и заводами и кончая документами, которые шли на рассмотрение в Совет Обороны Страны. И хотя все эти бумаги были написаны мною лично, я их считаю в большей или меньшей степени коллективными. Чем сложнее был вопрос, тем больших согласований и проработок он требовал с различными ведомствами и службами, тем больше в него вносилось мыслей со стороны. В этом отношении монография, о которой я сказал выше, полностью плод моих знаний и моих раздумий. Но вот что удивительно. Когда эти первоначально разрозненные мысли были собраны вместе и расставлены в определенной последовательности, между ними появилась общая логическая связь, которая с особой силой проявилась в печатном варианте. А дальше, видимо, сработал эффект "магнитофона". Замечено, что когда человек первый раз в жизни слышит свой собственный голос, записанный на магнитофонную ленту, он его не узнает. Так и я, читая в первый раз свою книгу, воспринимал ее как чужую. Я по иному увидел всю проблему отечественного танкостроения как в годы войны, так и в послевоенный период. По-иному стали смотреться события минувших лет и в военно-историческом плане.
Свершилось: "пес сомнения" облаял мои убеждения.
Я с особым интересом и с волнением стал ждать отзывов от моих читателей. Ими были люди, имеющие 30-50-летний стаж работы в танкостроении или службы в танковых войсках и армии. Если суммировать впечатление первых тридцати из них, то у 80%, после анализа прочитанного материала, существовавшие ранее взгляды на рассматриваемые вопросы поменялись. Один из конструкторов, не применяя дипломатические и научные формулировки, сказал прямо, что по принципиальным вопросам книга "перевернула наши мозги на 180°".
Это был толчок к тому, чтобы написать о танках не научно-технический труд, а просто воспоминания и размышления, доступные широкому кругу читателей.
Но было и еще одно обстоятельство. Во ВНИИТрансмаше работал Игорь Вадимович Бах, он занимался историей танкостроения и для книги "Оружие победы 1941-1945 гг." написал IV главу "Танки и САУ". По каким-то вопросам, связанным с этой работой, он посетил тогда уже пенсионера, а в годы войны первого заместителя наркома танковой промышленности и в послевоенные годы - первого заместителя председателя Госплана СССР Алексея Адамовича Горегляда. Как потом мне рассказывал Бах, когда у них закончилась запланированная часть беседы, Горегляд задумался и с грустью сказал, что ему часто задавали один и тот же вопрос: "Как Вы оставили Страну без танков перед войной?". Помолчав он добавил: "А что я мог им сказать?". И еще помолчав: "Узнают ли когда-нибудь люди правду об этом?".-
И вот мне подумалось, что время сказать правду о танках и танкостроении пришло.
К большому сожалению, как и о многом другом, у нас в стране о наших танковых войсках и нашем танкостроении до 1985 г. писалось и говорилось только в светлых тонах, а с 1986 г. - только в черных. В жизни черное и белое идут рядом или чередуются одно с другим. Так было и с танками - о чем необходимо поведать людям.

ВВЕДЕНИЕ

Последние десятилетия у многих историков, политиков, политологов вошло в моду, рассматривая то или иное событие или явление в жизни общества, ссылаться на мнение народа, общественное мнение. Сейчас в подражание Западу у нас появились институты, которые "изучают" это общественное мнение, появились "ученые", которые анализируют это общественное мнение, появились в большом количестве журналисты, тепе- и радиокомментаторы, которые несут результаты работы таких институтов и их "ученых" в массы для того, чтобы убедить народ в том, что это именно его -народа мнение, что именно так, а не иначе надо оценивать того или иного политика или государственного деятеля. Но стоит только выйти из дома, как от людей, которых упомянутые выше "ученые" и деятели массовой информации называют собирательно "народ , услышишь и узнаешь порой прямо противоположное тому, о чем через посредство газет, радио и телевидения нам говорит "наука".
Но мне довелось знать и другой вид формирования общественного мнения. Тому общественному мнению были чужды обман и подлог, его формировала суровая правда жизни. Это мнение формировала солдатская молва в условиях фронтовой и армейской жизни 1941-1945 гг. И удивительно, чем больше проходит времени, тем больше понимаешь глубину и мудрость той информации, тех оценок. Помню в 1943 г. К.К.Рокоссовский был еще генералом, а Г.К.Жуков был уже маршалом, но по человеческим качествам солдатская молва отдавала предпочтение К.К.Рокоссовскому. Однако полководческий гений Г.К.Жукова в ту пору уже был признан солдатами безоговорочно, а его суровая справедливая требовательность солдатами воспринималась с одобрением. При этом много лет для меня было загадкой, почему солдатская молва военных лет обходила стороной личность маршала И.С.Конева, хотя в официальной полководческой табели о рангах он стоял на третьем месте после Г.К.Жукова и К.К.Рокоссовского. И вот через сорок пять лет (в 1989 г.) я узнал разгадку. В сентябре-октябре 1941 г. этот человек был командующим Западным фронтом и под Вязьмой, не без помощи Генштаба, открыл этот фронт немцам. Тогда в окружение попало более шестисот тысяч человек! Если в 1943 г. окружение и разгром под Сталинградом трехсоттысячной немецко-фашистской группировки потрясли до основания Германию и ее союзников, то не трудно представить, какой бедой для народа и армии была катастрофа, допущенная Коневым под Вязьмой.
Однако возникает вопрос: какая связь между танками, которым посвящена эта книга, и солдатской молвой? Дело в том, что в январе-феврале 1945 г. в солдатской среде появилась и быстро стала распространяться присказка: "Порядок в танковых войсках!". Родилась она, конечно, у танкистов и наверное уже в конце 1944 г., но гулять по другим родам войск пошла в 1945-м, и к концу войны ее уже можно было услышать в любом подразделении Сухопутных войск. Хочу особо подчеркнуть, что появление этой присказки говорит не только о признании солдатским народом заслуг наших танковых войск в Великой Отечественной войне, но и о любви к ним и к их оружию. В первую очередь это был конечно, ставший легендарным, Т-34. Правда, была на вооружении у танкистов и самоходная установка СУ-76, которую они в своем кругу называли "Прощай Родина", но это был к счастью единственный образец оружия, заслуживший у солдат-танкистов такое прозвище. Массовые образцы: средние танки Т-34, тяжелые KB, ИС и самоходные артиллерийские установки (САУ) на базе этих танков - были первоклассными образцами оружия своего времени. На заключительном этапе войны ни одна более менее существенная боевая операция не обходилась без танков. Вера танкистов в превосходство своего оружия делала их боевые операции до дерзости смелыми, наводящими панический страх на противника. Гениальная простота конструкции Т-34 делала его исключительно надежной машиной и позволяла устранять некоторые виды боевых повреждений непосредственно в боевой обстановке. Та же простота конструкции отечественной бронетанковой техники и высокий уровень организации технической службы в танковых войсках позволили за годы войны отремонтировать войсковым ремонтом и вернуть в боевые порядки около четырехсот тысяч танков и САУ. Все это наши солдаты видели, знали и делали свои собственные выводы вне зависимости от того, что думали и говорили на эту тему наши противники и наши союзники по второй мировой войне. Кстати, у нас принято считать, что объективную оценку нашему оружию могут дать только зарубежные специалисты. Однако к советским танкам периода Великой Отечественной войны такой способ оценки применять совершенно неправильно. Дело в том, что в данном случае только советские танкисты имели опыт боевого применения американских, английских и, естественно, советских танков против бронетанковой техники Германии и оккупированных ею Франции и Чехословакии. При этом мы познали боевые качества танков "Генерал Грант" (США), "Валентайн", "Черчилль" и "Матильда" (Англия) не на 2-3 штуках каждого типа, как это обычно делается при изучении зарубежных образцов, а более чем на десяти тысячах штук, полученных по ленд-лизу в 1941-1945 гг. Цена этого опыта измерялась десятками тысяч жизней наших солдат и поэтому наша солдатская оценка "Порядок в танковых войсках!" не нуждалась ни в каких зарубежных подтверждениях. Хотя в итоге и наши противники, и наши союзники не только с удивлением и горечью, но и с уважением (ведь речь шла о победоносном оружии!) вынуждены были признать Т-34 лучшим танком второй мировой войны.
Был и еще один вопрос, который не зависел от признания политиков и экономистов - танковая промышленность Советского Союза. Вряд ли в истории мирового машиностроения был еще такой случай, чтоб отрасль промышленности в стране с "неперспективным политическим режимом", с "экономически порочными основами организации производства" (по нынешним оценкам) смогла в ходе войны оставить свои танковые заводы на захваченной противником территории и организовать с нуля на Урале и в Сибири производство лучшей в мире бронетанковой техники, в количествах вдвое больших, чем смогли производить их такие передовые в промышленном, экономическом и политическом отношении (по нынешним оценкам) страны, как Германия, Франция и Чехословакия вместе взятые. При этом следует особо подчеркнуть, что промышленность указанных стран интенсивно развивалась и в предвоенные годы и во время войны с негласным участием и поддержкой фирм США. И что вообще является беспрецедентным, так это создание и организация массового производства, впервые в практике мирового танкостроения, танкового дизеля В-2. Самое интересное, что в ходе второй мировой войны промышленность ни одной страны капиталистического лагеря не смогла создать не то что равного советскому дизелю В-2, а просто никакого танкового дизеля, пригодного для установки в танк, хотя целесообразность создания танка с двигателем, работающим на тяжелом дизельном топливе, перед легковоспламеняющимся бензиновым двигателем, была очевидной.
Но самое главное, без чего все сказанное выше не смогло бы иметь место ни при каком политическом строе и ни при какой экономической системе, - это создание в 1937-1939 гг. конструкции гениального по технической простоте и по оптимальному сочетанию основных боевых качеств среднего танка Т-34.
Все это было реальностью в 1944-1945 гг.
Возвращавшиеся с Великой войны солдаты принесли присказку о порядке в танковых войсках домой. Фронтовиков в танковых войсках сменяли их дети и внуки, а фронтовой порядок в танковых войсках еще сохранялся и лихая присказка в народе жила. Но прошло после войны 10-15 лет и о ней стали забывать. И забывать не потому, что коротка у народа память, а потому, что это было настоящее, а не организованное сверху мнение народа, которое основывалось на реальном состоянии дел. А дела все больше и больше заставляли задуматься, куда и как идет развитие наших танковых войск и нашего послевоенного танкостроения. Сложилось так, что должностные лица, которые определяли судьбу этих вопросов и в Министерстве обороны и в промышленности, сохраняли эйфорию 1944-1945 гг. К чему это привело народ увидел в конце 80-х начале 90-х гг., когда в массовом порядке, под контролем зарубежных генералов стали резать автогеном на металлолом корпуса и башни считавшихся в свое время лучшими в мире танков Т-54 и Т-62, пускать в переплавку, в шихту броню таких марок, которые и сегодня только снятся зарубежным танкостроителям; показывать и демонстрировать за доллары за рубежом то, что до последнего дня было скрыто от народа, для защиты и блага которого все это первоначально предназначалось.
Возможно эти воспоминания и размышления помогут читателю понять, что происходило в советском танкостроении в 1939-1943 гг. и в послевоенный период, и почему народная молва молчала об этом так же, как в свое время о маршале Коневе.

[EvMitkov]

(Продолжение)

Часть 1.

УРАЛВАГОНЗАВОД (1953-1962 гг.)





Глава 1. ОРДЕНА ЛЕНИНА КБ УВЗ

В двадцатых числах мая 1953 г. с Казанского вокзала скорым поездом Москва-Свердловск я отправился к месту работы в г.Нижний Тагил, на Уралвагонзавод (сокращенно - УВЗ). В вагоне я встретил Севу Красненькова, который окончил МВТУ в 1952 г. и уже год работал начальником технологического бюро сборочного цеха на УВЗ. Он возвращался из служебной командировки. Обладая светлым умом, прекрасной памятью и завидным трудолюбием Всеволод Иванович Красненькое в последующем стал профессором, доктором технических наук, а в начале 90-х гг. - заведующим кафедрой гусеничных машин МВТУ. Но тогда, в конце весны 1953 г., мы не только не думали об отдаленном будущем, но даже не подозревали, что нас ждало "холодное лето 1953-го" в прямом и переносном смысле.
На следующий день, рано утром, когда наш поезд подходил к Казани, я поспешил в туалет, чтобы побриться и умыться перед большой остановкой. Дождавшись своей очереди я вошел в туалет и был поражен увиденным. Через обычно белое матовое стекло туалетного окна на этот раз я увидел ровный кроваво-красный свет наступившего дня. Быстро завершив утренние процедуры, я заглянул в купе к проводницам. Взволнованные женщины мне сказали, что ночью, когда наш поезд шел по территории Чувашии, на одной из небольших станций он был буквально "атакован" группой yуголовников, выпущенных из мест заключения по амнистии Берии. Не знаю, как это удалось, но проводницы успели закрыть двери вагона и не впустили ни одного из "зэков", однако двое забрались на крышу вагона и устроились в районе тамбура. Одному из них, когда поезд ночью проходил мост, снесло половину черепа. Кровь из страшной раны и залила окно туалета. В Казани милиция сняла труп, но отмыть запекшуюся кровь проводницы не смогли до Свердловска. Около полуночи мы прибыли в Свердловск. Здесь на вокзале "пир" уголовников был в полном разгаре. Поезд, которым мы с Севой решили добираться до Н.Тагила, отправлялся в 24.00 на Серов, в Н.Тагил он должен был прибыть в начале пятого утра. В эту ночь нам не пришлось сомкнуть глаз. В общем вагоне, которым мы ехали до Н.Тагила, две секции были полностью в руках уголовников, в них шла игра в "очко", когда кончались деньги играли на жизнь игроков или пассажиров поезда (не персонально, а по номерам вагонов и местам в них). По вагонам бродили пьяные веселые, свободные "зэки" и по выбору приставали к встревоженным молчаливым пассажирам. Мы с Севой были в своем отсеке вдвоем среди женщин. В эту ночь мы пережили несколько тревожных минут, защищая наших попутчиц, и эти минуты оставили у меня самые добрые чувства к Всеволоду Ивановичу на всю жизнь. О таких, как он, на фронте говорили: "С ним можно идти в разведку".
И чтобы закончить тему "амнистия", еще несколько слов. Криминальная обстановка в Н.Тагиле все лето, даже по меркам северного Урала, была страшной. Помню, как однажды утром в июле, мы, придя на работу, узнали, что после окончания второй смены, накануне, в первом часу ночи, когда люди шли с завода по домам, один амнистированный рабочий завода, проиграв в карты двенадцать человеческих жизней, заточил трехгранный напильник и, выйдя за проходную завода, побежал по проспекту Сталина и успел подколоть одиннадцать человек. И это был не единственный случай такого рода. Рабочие коллективы заводов Н.Тагила потребовали от партийных и советских органов навести порядок. Из Свердловска в Н.Тагил была направлена специальная оперативная группа МВД и к осени был наведен порядок, который соответствовал бытовым нормативам северного Урала.
Обо всей этой грустной и гнусной истории Бериевской амнистии жизнь вновь напомнила ровно через сорок лет (в феврале 1993 г.), когда Генеральный Прокурор России, докладывая Верховному Совету Российской Федерации об обстановке в стране вдруг сообщил, что в России была в 1992 г. проведена амнистия, по которой из мест заключения было выпущено на свободу около четырехсот тысяч заключенных и что уже более двух тысяч из них вновь совершили уголовные преступления и задержаны правоохранительными органами. И это при том, что с 1990 по 1992 гг. преступность в государстве возросла в несколько раз!
Невольно напрашивался вопрос: почему политические лозунги государственных режимов в 1953 и в 1993 гг. отличались диаметрально, а способы воздействия на народ и в том и в другом случае были похожи, как две капли воды?
Но вернемся к повседневным делам. На мое оформление на работу с увязкой и бытовых вопросов ушло всего два дня. В КБ я был зачислен конструктором II категории. Главный конструктор "тридцатьчетверки" Александр Александрович Морозов, с 1940 г. возглавлявший это КБ в годы войны, после тяжелой операции, в связи с язвой желудка, в декабре 1951 г. был назначен главным конструктором Харьковского тепловозостроительного завода и соответственно вместе с семьей уехал в Харьков. Исполняющим обязанности главного конструктора на УВЗ в 1952 - начале 1953 г. был Анатолий Васильевич Колесников, в прошлом заместитель самого Михаила Ильича Кошкина.
"Самого" - это не мое определение. Так о нем сказал А.А.Морозов. В 1974 г., в 70-летний юбилей Александра Александровича в зале ДК завода была устроена выставка истории создания Т-34. Когда в небольшой зал выставки в сопровождении А.А.Морозова вошел первый секретарь Харьковского обкома КПСС и остановил свой взгляд на большой фотографии с подписью: "М.М.Кошкин", Александр Александрович пояснил: "Это наш праотец". Творцами легендарного Т-34 были два человека: Михаил Ильич Кошкин и Александр Александрович Морозов.
В 1953 г. А.В.Колесникову до пенсии оставалось около 5 лет, здоровье уже пошаливало. По предложению директора УВЗ Ивана Васильевича Окунева было принято решение главным конструктором назначить молодого выпускника военной академии бронетанковых войск, тридцатилетнего инженер-подполковника Карцева Леонида Николаевича.
Случилось так, что на момент моего приезда в Н.Тагил Л.Н.Карцев был вызван в Москву для утверждения в новой должности и меня принимал на работу А.В.Колесников. Ровесник моего отца, он как-то и принял меня тепло, по-отечески. На просьбу направить меня в моторную группу в соответствии с темой дипломного проекта (автоматический, всережимный гидромеханический регулятор топливного насоса), он без административного нажима просто сказал, что очень нужны люди в группу вооружения и башни, и я дал согласие. Ситуацию в группе я понял буквально через пару дней. Руководитель группы предвоенной и военной поры Алексей Александрович Молоштанов уехал в Харьков вслед за А.А.Морозовым в 1952 г. В момент моего прихода в группу руководил ею Хлопенко Устин Евдокимович - мужчина ростом 180 см, весом - за 110 кг, с крупными чертами лица и мягким украинским говором, в белой, вышитой "крестом" косоворотке, он производил неотразимое впечатление добродушного украинского богатыря. Да он и был таким по своей натуре. Позже я узнал, что между собой конструкторы величали его "Устым Кармэлюк". Ознакомив меня с задачами группы и конкретными работами, представив меня конструкторам (всего в группе было 7 человек я был восьмой), Устин Евдокимович без обиняков вдруг перешел к личному вопросу. Он сказал, что очень скучает по родному Харькову, что недавно он добился согласия на перевод в КБ к Морозову, что сейчас он оформляет уже документы и не далее как через месяц рассчитывает уехать с семьей в Харьков. Оказывается Устин Евдокимович рассказал все это для того, чтобы сообщить мне, что на его место сядет Трушин Петр Александрович, а я займу рабочее место Трушина с большим кульманом и у окна. А пока мне придется посидеть временно за простым канцелярским столом, познакомиться с чертежно-технической документацией, познакомиться в цехах с технологией производства деталей и узлов башни и системы вооружения, познакомиться с людьми и службами КБ. Чем я и стал старательно и с большим интересом заниматься. При этом я узнал такое, что меня повергло в удивление.
В то время в серийном производстве находился танк Т-54. Полный комплект технической документации танка насчитывал около 12 тысяч документов (чертежей, технических условий - ТУ, инструкций и др.), а в КБ в полном соответствии со штатным расписанием работало всего 120 человек, включая переплетную, копировальное бюро, архив, бюро труда и заработной платы и другие службы. Около 60% конструкторов имели только среднее техническое образование. При этом надо иметь в виду, что упомянутые 12 тысяч документов - это был не просто разработанными в строгом порядке аккуратно разложенный на попках архива комплект бумаг, - это был живой, непрерывно пульсирующий сгусток инженерной мысли. Конструкция танка совершенствовалась постоянно в направлении повышения боевых и эксплуатационных характеристик, в направлении улучшения технологичности и снижения трудоемкости. В связи с этим в документацию практически ежедневно вносились изменения. В отдельные периоды количество изменений достигало трех тысяч в год. А что такое "изменение в техдокументации"? Это, прежде всего, появление инженерной мысли о том, как сделать лучше или проще ту или иную деталь, узел, прибор в существующем танке; превращение идеи в конкретную конструктивную проработку на бумаге; выпуск временных рабочих чертежей и ТУ; изготовление опытных образцов и проведение их испытаний в танке (со стендами тогда дела были плохи, их практически не было); составление отчета по результатам испытаний; в случае положительного результата выпуск рабочей документации для серийного производства и последний этап - оформление конструкторского приказа о внедрении в серийное производство. И все это обеспечивали 120 человек! Поначалу это в моей голове не укладывалось. Но вот и сам я включился в процесс "изменения документации" и понял в чем дело. Два фактора обусловили возможность такой работы. Первый - продуманный до мелочей, простой и понятный каждому исполнителю практически идеальный порядок работы КБ и служб завода. Каждый знал, что он должен делать и за что он отвечает. Причем, последнее (ответственность) не было пустой декларацией, все это знали твердо. Случалось такое очень редко, за мои 9 лет работы на УВЗ в танковом производстве директор снял с работы, как несправившихся, троих, по заводу таких случаев конечно было бопьше. Происходила эта процедура принародно, прямо на утреннем рапорте в сборочном цехе, до этого директор (Окунев Иван Васильевич) каждого, допустившего промах или ошибку, раза по два здесь же при всех предупреждал об их личной ответственности и только после этого, если положение не исправлялось, директор объявлял об отстранении несправившегося от должности. При этом снятие с должности одного лица и назначение на его место другого производилось, как на фронте, одномоментно, так что процесс управления конкретным участком работы не прерывался ни на минуту.
Второй фактор - на редкость слаженный и самоотверженный в работе коллектив КБ. Сначала делалось дело, а потом решался вопрос материального вознаграждения. В этом случае руководство КБ и завода чувствовало себя должником коллектива и практически никогда не подводило. Вообще коллектив КБ напоминал мне большую дружную семью. Здесь были и шутки и розыгрыши, но что касалось работы, то в этом было полное доверие друг к другу.
И еще об одном надо сказать особо. Это о системе построения технической документации и порядке взаимоотношений головного КБ и головного завода с дублерами и смежниками. В то время КБ было головным по документации на танки Т-34 и Т-54, а УВЗ был головным по серийному производству Т?54. Было два завода-дублера (со своими КБ) по производству Т-54 и около 150 заводов и предприятий смежников, откуда поступали комплектующие узлы, агрегаты, приборы, материалы и другое, необходимое для изготовления и сборки танка. Помню к своему удивлению всю эту систему я постиг за 8-10 мин. И дело было вовсе не в моей сообразительности, а в необычайной строгости, простоте и ясности всей системы. Конечно, если Вам в руки попадал чертеж пушки или пулемета, то здесь не требовалось особого напряжения ума для определения места такого чертежа в общей системе документов. Но если представить, что в руках у Вас оказывался чертеж какой-либо нестандартной гайки, то здесь уже никакая интуиция не могла Вам помочь определить место этого чертежа в системе 12 тыс. документов, здесь работала только система. Так, только по 8-10-значному номеру чертежа, не прибегая к помощи других документов, Вы определяли тип танка (Т-34 или Т-54), группу чертежей (силовая установка, вооружение, трансмиссия и т.д.). Больше того, если Вы занимались сборкой узлов или заказом запасных частей для ремонта, то по номеру чертежа Вы могли узнать изменялась ли деталь или узел с момента начала своего серийного производства, если да, то что менялось - конструкция или технология изготовления, сохранилась ли взаимозаменяемость с ранее выпущенными деталями, узлами. Если в Ваши руки попадал конструкторский приказ на изменения в документации, то Вы четко знали, как и с какого времени внедряется изменение на головном заводе, на заводах-дублерах и многое другое. Все это до предела упрощало работу и дисциплинировало исполнителей.
Много лет спустя, работая в ВПК, я был в очередной раз в командировке в Харькове на заводе им.Малышева. Вечером после большого трудового дня мы вдвоем с А.А.Морозовым сидели в комнате отдыха, расположенной за его рабочим кабинетом. Не помню сейчас по какому поводу я сказал о простоте и четкости системы изменения технической документации в танкостроении. Александр Александрович на мгновение задумался и с каким-то внутренним смыслом сказал: "Да...Просто!" А затем вдруг начал вспоминать.
"Как-то в войну меня вызвали в Москву, в Кремль, к Сталину. Всю дорогу из Тагила до Москвы я пытался понять, что меня ждет в Москве. По прибытии в Москву, в назначенное время я был в приемной. Поскребышев провел меня в кабинет. Сталин встал из-за своего стола и пошел мне навстречу, держа в руке какую-то бумагу. Когда между нами расстояние сократилось до размеров вытянутой руки, Сталин поднял руку с бумагой и, не передавая бумагу мне, стал держать перед моими глазами вот так (Морозов показал как Сталин это делал). Это была телеграмма с фронта. Строчки плыли в моих глазах. Командующий армией докладывал, "что получена партия новых танков, но все они имеют производственный дефект. Сталин спросил:

Прочли?
Да -
На кого Вы работаете: на нас или на немцев?!
Я почувствовал, что ноги мои становятся ватными. Мысль работала лихорадочно.
Товарищ Сталин, судя по дефекту, я думаю это танки производства Горьковского завода "Красное Сормово"...
А кто главный конструктор Т-34? Вы?
Я.
Тогда поезжайте и наведите порядок. Товарищ Поскребышев, подготовьте документ.

Мы вышли в приемную. Через несколько минут Поскребышев вручил мне на бланке Совета Министров документ, в котором говорилось, что указания А.А.Морозова, касающиеся документации Т-34, обязательны для всех и подпись - "И.Сталин". В результате с участием всех танковых заводов была разработана система, которая и действует до сих пор".
Вот оказывается при каких обстоятельствах появилась на свет эта простая на первый взгляд, стройная и в то же время строгая система, по которой каждый четко знал, что он должен делать и за что он должен отвечать. Я начал работать по этой системе в 1953 г., уже после смерти Сталина, и не знаю ни одного случая, когда бы конструкторы дали повод вмешиваться карательным органам в ход работы КБ. Если говорить на эту тему вообще, то старожилы мне рассказали, что в 1939 г. несколько конструкторов были арестованы органами НКВД, но бывший в то время уже главным конструктором Михаил Ильич Кошкин обратился лично к Сталину и сумел добиться того, что людей не только освободили, но и вернули на работу в КБ. Больше ничего подобного ни при Кошкине, ни при Морозове не повторялось.

[EvMitkov]

Глава 2. ПЕРВАЯ КОНСТРУКЦИЯ

Моя первая серьезная конструкторская работа была связана с испытаниями ядерного оружия. Произошло это следующим образом. Месяца через два, после начала моей трудовой деятельности в КБ, не завод прибыл начальник управления заказов Главного бронетанкового управления Минобороны СССР (УЗ ГБТУ) генерал-майор Сыч Александр Максимович. Кадровый военный, грамотный, широко образованный инженер, прямой и открытый человек. В жизни такие люди встречаются, к сожалению, редко. Этот приезд генерала на завод был связан с результатами испытаний бронетанковой техники в условиях действия поражающих факторов при взрыве атомной бомбы. Общие результаты обсуждались в узком кругу руководства, а в группы были переданы конкретные вопросы. По профилю нашей группы (вооружение и башня) был один вопрос. На стоявшем бортом к эпицентру взрыва с застопоренной по-походному башней танке Т-54 ударной волной развернуло башню с пушкой на 90° (по ходу ударной волны). Сам танк находился на значительном расстоянии от эпицентра взрыва и ударная волна была уже ослаблена настолько, что других серьезных повреждений танку не причинила. Таким образом танк потерял свою боеспособность только потому, что стопор башни выломал зубья на венце погона в секторе 90°. Дефект имел явно конструктивный характер и нам было предложено его ликвидировать.
П.А.Трушин решение этой задачи поручил мне. В КБ в то время работали два родных брата Иосиф Абрамович и Марк Абрамович Набутовские. Оба брата были талантливые конструкторы, много выдавали новых идей, значительная часть которых была принята и внедрена в конструкцию Т-34, Т-54, Т-62 и Т-64. Оба работали в группе нового проектирования. Со старшим - Иосифом - мне по работе сталкиваться не приходилось. Младший - "Марик" (так его именовали в кругу товарищей по работе) занимался вопросами вооружения и башни, был эмоционален, до некоторой степени заносчив, но главное он не любил, а как я потом убедился, и не умел заниматься доводкой конструкции в серийном производстве. А ведь любая конструкторская идея становится реальностью только после внедрения в производство и порой на это уходит без преувеличения 99% всего времени и сил конструктора. Не зря А.А.Морозов часто повторял слова Эдисона о том, что в каждом гениальном решении -лишь один процент гениальности и девяносто девять процентов пота. С Марком Абрамовичем можно было наблюдать такие сцены:
Механический участок опытного цеха. Молодой парнишка - фрезеровщик обрабатывает на станке по временному чертежу опытную деталь. В чертеже всего с десяток размеров. Неожиданно рабочий останавливает в замешательстве станок и вызывает технолога. Технолог в свою очередь долго разглядывает чертеж и видит, что по размерам чертежа деталь сделать нельзя. Технолог вызывает конструктора. Появляется Марк Абрамович. Быстро разобравшись по существу, он видит, что это его небрежность в работе. Он просто не удосужился просчитать и увязать все размеры. Деталь -окончательный брак, затраты на ее изготовление придется списать "в корзину". Допусти такое другой конструктор (редко, но такое случалось), он бы извинился и перед рабочим и технологом, пошел бы к начальнику цеха и обо всем договорился. Но Марк Абрамович поступал иначе. Он на повышенных тонах начинал выговаривать рабочему: "Кто тебя учил делать опытные детали по чертежу? Когда тебе дали чертеж, ты должен был вызвать меня - конструктора и я бы тебе объяснил, как правильно надо было бы делать эту деталь!".
Приведенный пример - факт, а не юмористическая выдумка. Пока братья Набутовские работали в бюро нового проектирования и их идеи проверялись в опытном производстве путем изготовления деталей и узлов наполовину по чертежам, наполовину "по месту", а потом передавались в бюро, связанные с серийным производством, в которых другие конструкторы отрабатывали конструкцию уже в ходе серийного производства, можно было, где с юмором, где с сарказмом смотреть на такой стиль работы. Но когда через несколько лет Марк Абрамович переехал в г.Харьков к А.А.Морозову и занял должность начальника бюро автоматизации заряжания, которое занималось серийным производством, то здесь уже было не до юмора. Однако об этом позже.
А пока вернемся к событиям 1953 г. Получив конкретное задание, я подобрал комплект рабочих чертежей стопора и погона башни и стал их изучать. Всего набралось около двух с половиной десятков наименований чертежей деталей и узлов. Конструкция была предельно простой. В этом чувствовалась школа А.А.Морозова. Главный конструктор всегда считал, что сложная конструкция - это брак в работе конструктора. Последний - либо поленился создать простую конструкцию, либо не сумел. Как видим простота конструкции это не признак инженерной примитивности разработчика, а напротив - это знак его высокого профессионализма, и, в определенной степени, знак его талантливости как творца нового. Таким образом передо мной стояли две задачи: одна - найти техническое решение, обеспечивающее надежную работу стопора башни в условиях действия ударной волны ядерного взрыва; вторая - сохранить ту простоту конструкции, которая уже была достигнута до меня. Для непосвященных скажу, что башня танка соединяется с корпусом танка посредством шаровой опоры, которая называется "погон башни". В чисто техническом плане погон представляет собою радиально-упорный шариковый подшипник около 2-х метров диаметром с зубчатым венцом на нижнем кольце. Стопорение башни производилось заклинкой этого подшипника путем ввинчивания вручную цилиндрического стержня, соединенного с верхним погоном, во впадину между зубьями венца нижнего погона. Таким образом, все инерционные горизонтальные нагрузки 8-тонной башни танка, связанные с ее моментом неуравновешенности, воспринимались одним зубом на зубчатом венце нижнего погона. Инженерный расчет по упрощенной методике, проведенный применительно к конкретным условиям воздействия ударной волны на башню танка (я имел данные: давление во фронте ударной волны и время ее действия) показал, что для нормальной работы стопорящего устройства в таких условиях, его прочность надо увеличить в 8-10 раз. Было очевидно, что нужна новая конструкция. Однако для меня стало очевидным и другое. Заимствованная с танка Т-34 конструктивная схема стопора башни для танка Т-54 была не продумана. Дело в том, что Т-34 выпускался в войну и срок его наработки зачастую лежал в пределах от одной до трех боевых атак, после чего он либо попадал в разряд безвозвратных боевых потерь, либо – в войсковой ремонт. В этих условиях пробег танка с застопоренной башней был сравнительно невелик, несколько десятков, в крайнем случае, сотен километров.
Танк Т-54 в отличие от Т-34 нес свою службу в мирное время, что значительно увеличивало его жизненный цикл и предъявляло к нему дополнительные требования. В частности, его пробег с застопоренной башней должен был составлять уже несколько тысяч километров. Если учесть, что погон башни в танке является в том числе и элементом точного силового горизонтального наведения пушки и спаренного с нею пулемета, то станет очевидно, что появление наминов на шариковых беговых дорожках или поломка одного или нескольких зубьев на венце нижнего погона делали танк практически небоеспособным. Следовательно погон Т-54 надо было освободить от несвойственных для подшипника длительных точечных статических нагрузок и найти возможность стопорить башню непосредственно на корпус танка, минуя погон.
Для того чтобы осмыслить все это, у меня ушло 4-5 дней. На шестой день я собирался начать конструктивные проработки нового стопора, но меня подозвал к своему столу Трушин и вручил кальку, на которой карандашом был вычерчен эскиз нового стопора башни. На вопрос, который Трушин прочел в моих глазах, он сказал, что эскиз сделал Марк Абрамович Набутовский, и передал нам для доработки и внедрения в серию. Стопор был выполнен по старой схеме, только вместо простого стержня с одним зубом на конце была гребенка с восемью зубьями. Для того чтобы обеспечивать нормальное зацепление гребенки с зубьями погона, в конструкции стопора появился мощный пружинный элемент и винтовая муфта для расстопоривания. В общем при простой принципиальной схеме конструкция стала настолько сложной, что с первого взгляда я не смог понять, как она работает. Спрашивать у Трушина мне показалось неудобно. Я взял эскиз и пошел на свое рабочее место обдумывать предложение Набутовского. Но и на месте я ничего не понял и уже начал думать, что просто у меня недостает сообразительности. Скрепя сердце, я обратился к работавшему рядом за: соседним кульманом конструктору Юре Ганчо (в то время всем: конструкторам в группе, кроме П.А.Трушина, было до 30 лет и мы' друг друга называли просто по именам). Юра посидел над эскизом минут 10, а затем вернул его мне со словами: "Конструкция неработоспособна". Мне стало ясно, что это очередная небрежность в работе Набутовского. Затратив 2-3 дня, конструкцию можно бы было доработать, но поскольку я считал эту схему для Т-54 нецелесообразной, я доложил обо всем Трушину. Последний со мной согласился. Через некоторое время появился Марк Абрамович, внимательно выслушал мои замечания и не найдя, что возразить, взял свой эскиз и ушел.
С М.А.Набутовским мне пришлось по работе иметь дело лет десять. На протяжении всего этого времени у нас с ним сохранялись нормальные деловые отношения. Однако о стопоре башни Т-54 мы с ним больше никогда не говорили.
После этого случая никакие конструкторские авторитеты не принимались мною на веру.
Дальше работа по стопору пошла своим чередом. Здесь необходимо сказать о некоторой специфике требований к танку, о ко торой должен был помнить конструктор, каким бы вопросом в танке он ни занимался.
Первое требование, общее для всех образцов сухопутных видов вооружения, - работа в пыли, в грязи, в дождь и снег в интервале температур от –40 до +50°С.
Второе, уже специально танковое, - движение на попе боя и на маршах, по пересеченной местности, да еще и с препятствиями, на максимально возможных скоростях. В результате все узлы танка работали в жестких режимах вибрационных и ударных нагрузок.
Третье, наиболее сложное для технического выполнения, - обеспечение работоспособности узлов и агрегатов при прямых попаданиях артиллерийских снарядов в корпус и башню танка при непробитии брони. Для того чтобы представить порядок нагрузок, возникавших при этом внутри танка, приведу данные по башне. Замеры показывали, что при ударе 100 мм бронебойного снаряда в лобовую часть (толщина брони 200 мм) со скоростью непробития на обратной стороне брони ускорения были в пределах 3-4 тыс "g", а когда упругая волна, вызванная ударом, достигала кормовой части башни (толщина брони 40-50 мм) ускорения в корме вырастали до 12 тыс "g". В танке было несколько мест, в которых конструкторы не могли решить такую задачу. Но еще более неприятные последствия для конструкции машины имели прямые попадания в танк осколочно-фугасных снарядов.
Все это в полной мере касалось будущей конструкции нового
стопора.
Для того чтобы дать представление о работе танкового конструктора, я позволю себе остановиться на этом несколько подробнее.
После того как была определена принципиальная схема стопора, вторым этапом был поиск места в башне и соответственно определение возможных габаритов стопора, при которых он может быть размещен в этом месте. За неделю путем некоторой перекомпоновки удалось выкроить место в нише башни, слева по поперечной оси башни, в районе между командиром и наводчиком. Это уже была большая удача. Если учесть, что башню на практике надо стопорить всего в двух положениях: пушкой вперед или пушкой назад, то будет очевидно, что ответные конструктивные мероприятия по стопорению башни на корпусе танка должны были быть соответственно в двух местах. В данном случае слева и справа по поперечной оси корпуса. В этих местах крыша корпуса была свободна от различных отверстий люков и лючков, которых было достаточно в передней и задней частях крыши, т.е. в этих местах мои интересы не сталкивались и не затрагивали интересы других конструкторских групп, что давало мне определенную свободу действий на корпусе танка. Началась проработка конструкции самого стопора. По неписанному закону А.А.Морозова мой руководитель группы требовал несколько вариантов. Я сделал четыре. После анализа для рабочего проектирования был выбран один - в виде клина, который с помощью рычага вертикально перемещался в цилиндрическом корпусе, вваренном в днище башни, и входил в одно из двух овальных отверстий в крыше корпуса танка. Такая конструкция обеспечивала стопорение башни в двух положениях. Теперь надо было решать вопросы работоспособности стопора в условиях пыли, грязи, влаги (уплотнения, чехлы) и при снарядном обстреле (фиксаторы против самопроизвольного срабатывания стопора при ударе снаряда по броне). На это ушло около 3-х недель.
Теперь вроде бы было проработано все. Но я помнил один случай в МВТУ, который произошел на защите дипломного проекта. Будучи студентом пятого курса я решил пойти посмотреть, как проходит защита дипломных проектов на нашей кафедре. Выбрал день, когда защищался один из знакомых старшекурсников, и пришел на кафедру. Защита шла нормально: чертежи, схемы, графики, пояснительная записка - все в полном объеме выполнено четко, грамотно. Правильные, ясные ответы на вопросы. Казалось дипломный проект будет принят с оценкой "отлично". Но вот еще один вопрос задает член государственной приемной комиссии от промышленности: "Расскажите, как осуществляется сборка Вашего механизма?" Дипломник начинает объяснять, однако на третьей или четвертой позиции замолкает. Его конструкцию собрать нельзя, надо изменять картер и несколько деталей. Оценка за диплом была снижена на один балл.
Памятуя об этом, я решил проработать детально еще и вопрос сборки. На первый взгляд все обстояло нормально, но так было, когда все было прочерчено по номинальным размерам. Надо было проверить, что будет при неблагоприятном стечении допусков. Стопор башни располагался практически на поперечной оси. Внутренний размер детали башни в этом месте был около 2,5 м. Этот размер получался при отливке башни. Вес отливки достигал 5,5 т. Зная все это, не трудно понять, что поперечный размер башни колебался в значительных пределах. Суммарный допуск был около 30 мм. Когда я сделал проработку пса неблагоприятному стечению допусков, то оказалось в этом случае» клин в корпус стопора вставить нельзя. Если подходить к вопросу чисто геометрически, то самым простым решением было бы поднять на 10 мм башню. Но каждый миллиметр высоты башни весил 5-6 кг, следовательно, при таком решении потребовалось бы увеличить вес танка на 60 кг. Об этом нечего было и думать. Пришлось еще дорабатывать конструкцию, но полностью исключить при сборке возможность "утыкания" клина стопора в броню башне не удалось. И хотя броня танка так же, как и вес, входила в число главнейших, практически заповедных характеристик танка, у мен не оставалось иного выхода, как допустить в случае такого "утыкания" местную подшлифовку брони башни на глубину до 5 мм. Учитывая, что в производстве случаи "утыкания" должны были встречаться крайне редко, а в боевых условиях, для того чтобы пробить башню, надо было попасть практически в точку на наружной поверхности, расположенную напротив внутренней вышлифовки, вероятность чего была ничтожной, представитель Заказчика (военпред) дал согласие на такое решение.
Результаты работы мы с Трушиным доложили Колесникову и Карцеву и получили их "добро".
После этого я приступил к выпуску рабочих чертежей для изготовления образца танка с новым опытным стопором башни. На опытный образец документация выпускалась под временными номерами.
На стадии выпуска чертежей на первый план вышли вопросы технологии, которые до этого я держал в уме, постоянно прикидывая как будет изготавливаться та или другая деталь. Теперь все эти вопросы надо было решать конкретно. Для опытно-конструкторской работы - ОКР и для серии вопросы технологии решались по-разному. Если для ОКР требовалось изготовить партию деталей в количестве всего нескольких единиц или десятков, то для серии партии измерялись сотнями, а то и тысячами штук. В связи с этим этап технологической проработки чертежей повторялся дважды.
На этом этапе возникли два вопроса: первый касался сборки, второй - изготовления корпуса стопора. В первом случае произошло следующее. В бронекорпусном цехе заканчивалась сварка и сборка башни с новым стопором. В один из дней мне позвонил из цеха технолог и попросил срочно подойти на участок сборки башен. Поскольку ритм и темп работы цехов в те времена определяли основные экономические показатели результатов работы завода, влияя, в том числе, и на своевременную выдачу ежемесячной зарплаты, звонок из цеха всегда требовал от конструкторов оперативного решения возникавших вопросов. Я отправился в цех. Придя на участок сборки башен, я нашел там возле башни с вваренным корпусом стопора технолога с незнакомым мне мужчиной лет сорока пяти. Технолог представил нас друг другу. Незнакомый был начальником бюро технического контроля (ВТК) бронекорпусного цеха и имел несколько необычную фамилию Ионга. Окинув меня оценивающим взглядом, он неожиданно спросил: "А где мартышка?". Вопрос был задан вполне серьезно и с некоторой издевкой. "Какая мартышка?" - опешив ответил я вопросом на вопрос. "А как иначе собирать твой стопор? Там же человеку не развернуться!" - сказал Ионга.
Башня стояла перед нами на технологической подставке. Не раздумывая и не отвечая Ионге, я забрался в башню, глянул в нишу, где был вварен корпус стопора, увидел полный комплект деталей стопора и необходимый инструмент и понял, что до меня уже пробовали собрать стопор, но безуспешно. Понял я и другое: от того, что и как я сделаю сейчас, будет зависеть, что и как будут думать обо мне завтра в этом цехе, а послезавтра в КБ, да, пожалуй, и во всем танковом производстве завода. Молва о случаях такого характера распространялась быстро. А поскольку башня предназначалась для танка, идущего на гарантийные испытания, то на заводском рапорте о случившемся должны были доложить и директору завода. Но тогда мне было не до этого. Я принялся собирать стопор. В башню за мной последовали Ионга с технологом. Затылком я чувствовал их дыхание. Они молча и внимательно следили за моими действиями.
Как в эти минуты я был благодарен судьбе за то, что уже в студенческие годы она (правда на чужом примере) дала понять мне значение технологических вопросов в работе конструктора. Сейчас я занимался не лихорадочным поиском решений, а проверкой правильности проработок, сделанных мною в КБ. От опытного глаза Ионги это не ускользнуло. Конечно же я волновался, ведь могла быть промашка и в моих проработках, тем более, что это была первая настоящая, а не учебная работа. К счастью все обошлось. Минут через 20 стопор был собран и функционировал в башне нормально (проверка полной работоспособности стопора могла быть 1 проведена только после наброски башни на корпус танка - это было еще впереди).
Я повернулся к моим экзаменаторам. Мне Ионга ничего не сказал, а глянув на технолога бросил: "Видел?! Пиши техпроцесс на сборку стопора", - выбрался из-под башни и пошел к себе в ВТК.
Я выбрался из-под башни и пошел к себе в КБ. По дороге думал о состоявшемся знакомстве.
От службы технического контроля на заводе во многом зависит и качество выпускаемой продукции и качество отработки техпроцессов на заводе. Формально службы отдела технического контроля (ОТК) завода обязаны контролировать качество деталей, узлов и готовых изделий, а также правильность исполнения технологических процессов в производстве. Но эти службы не были обязаны вмешиваться ни в процесс конструирования, ни в разработку техпроцессов. Ни конструктор, ни технолог не были обязаны согласовывать свои разработки со службами ОТК. Однако если задуматься, то возникает вопрос: как может человек, который до тонкостей не знает условий работы механизма, наиболее тяжелых и опасных режимов его работы, его слабых звеньев, квалифицированно проверять качество изготовленного и предъявленного ему, механизма? И то что Ионга был инициатором приглашения меня - конструктора в цех, и то что он это сделал с привлечением технолога до того, как был написан техпроцесс, произвело на меня хорошее впечатление несмотря на необычные обстоятельства нашего знакомства.
И еще. На заводе бывали случаи, когда в механических цехах браковались партии шестерен для коробки перемены передач (КПП), торсионных валов, других деталей. Можно было допустить, чтобы в брак попали несколько КПП. Но нельзя было даже представить забракованными башню танка (вес около 5,5 т) или бронекорпус танка (вес около 12 т), т. е. в работе Ионга практически не имел права на ошибку.
Придя в КБ, я рассказал Трушину, что произошло в цехе и поинтересовался у него об Ионге. Оказывается мое первое впечатление об этом человеке не было ошибочным. Более того, Ионга настолько хорошо знал всю начинку корпуса и башни, что директор завода И.В.Окунев доверял ему официально представлять интересы завода на гарантийных испытаниях танков.
Такие как Ионга составляли золотую когорту советских танкостроителей.
Второй вопрос технологического характера, связанный с изготовлением корпуса стопора, возник уже при подготовке приказа с главным металлургом. Эту должность в 1953 г. занимал Алексей Васильевич Забайкин. До этого мне с ним встречаться не приходилось. Рабочее место Забайкина располагалось не в заводоуправлении, а непосредственно в литейном корпусе. По пути к главному металлургу я снова прошел в литейных цехах участки, на которых должен был проходить формовку, заливку, обрубку и прочие операции корпус стопора. Практически на всех крупных машиностроительных заводах, на которых имелось свое литейное производство, оно являлось самым тяжелым местом в производственном процессе. В этом отношении не был исключением и УВЗ. Тонкая въедливая пыль, грохот формовочных машин, жар расплавленного металла, отравленный различными ядовитыми примесями мартеновских газов воздух - все это делало литейные цехи, применяя христианскую терминологию, похожими на преисподню. Бывало, что здесь устраивали "зону", и работали заключенные. Все это оставляло тяжелое впечатление. Но такова была жизнь.
Кабинет Забайкина я нашел быстро и попал в него без труда. Обстановка в кабинете была простой до аскетизма. За большим письменным столом сидел крупный мужчина лет пятидесяти, с крупными чертами лица. Его руки лежали на столе, кисти рук были таких размеров, что обычная канцелярская перьевая ручка в этих руках казалась спичкой. На крупном прямом носу (именно на носу, а не на переносице) покоились классической старинной формы очки, с большими круглыми стеклами в стальной оправе ("очки-велосипед" - как сказал поэт Маяковский). Но что было неожиданно в суровой обстановке питейного корпуса и этого кабинета, так это спокойствие и какая-то человеческая теплота, исходившие от фигуры главного металлурга.
Я представился, доложил о цели своего посещения и разложил чертежи. Забайкин внимательно все выслушал, рассмотрел и сказал: "Корпус надо делать в кузнице". В какой-то степени я был готов к такому обороту и начал говорить, что проработан и кованый вариант, но что он значительно хуже и что Алексей Васильевич может сам его рассмотреть и убедиться в правильности предлагаемого. Забайкин отрезал: "Ничего я больше смотреть не буду! В ковш для разливки входит полторы тонны жидкой стали и заливать твои детали каплями весом по 25 кг никто не будет! Иди докладывай главному инженеру, пусть он разбирается. Вот если он скажет отливать, тогда мы будем отпивать!".
Делать было нечего, я забрал свои бумаги и пошел делать комплект рабочих чертежей на кованый вариант. Через неделю он был готов. Я записался на прием к главному инженеру и в назначенный день и час был в заводоуправлении. Секретарь проверила по списку записавшихся, сделала против моей фамилии отметку и сказала: "Главный инженер свободен. Пожалуйста, заходите". Я открыл массивную дверь, шагнул в кабинет и буквально остолбенел - на месте главного инженера сидел Забайкин! Несколько мгновений я стоял молча. Он оторвался от бумаг, сдвинул на конец носа свои очки и поверх них глянул в мою сторону "А-а-а... это ты со своим стопором", - произнес Алексей Васильевич. - "Небось принес варианты? Ну что ж, делать нечего. Занятия определяют понятия. Давай будем смотреть". Через 20 мин я вышел из кабинета главного инженера с подписанным литым вариантом.
Тысячи встреч, сотни знакомств бывают в жизни каждого человека, но лишь единицы из них согревают теплом нашу память на склоне лет. Два описанных знакомства относятся к числу таких в моей жизни. Других вопросов технологического плана по стопору практически не было.
Для эксплуатационных испытаний с новым стопором был изготовлен один танк, предназначавшийся для гарантийных испытаний. В ходе сдаточных испытаний этого танка на заводе по стопору замечаний не было.
Гарантийные испытания в отечественном танкостроении были введены в 1943 г. При принятии каждого типа танка на вооружение постановлением Правительства устанавливалась гарантийная наработка, в пределах которой не допускалось появление поломок неисправностей, приводивших к потере боеспособности танка. У Т-54 гарантийная наработка была установлена 2000 км пробега. Если танк не выдерживал гарантийные испытания, то завод за свой счет был обязан установить причину, устранить ее и если эта причина не была случайностью на данном конкретном образце, а была результатом нарушения технологии или отступления от чертежно-технической документации, то вся партия танков, от которой испытывался гарантийный экземпляр, подвергалась доработке за счет завода. Что и говорить, закон был жесткий, но справедливый. И не случайно советские танки по своей надежности превосходили все известные зарубежные образцы. Приведу один лишь пример.
В мае 1945 г. по предложению наркома танковой промышленности В.А.Малышева в ознаменование победы в Великой Отечественной войне перед главной проходной УВЗ на пьедестале был установлен юбилейный, изготовленный заводом 30-тысячный Т-34. В пьедестале был замурован металлический контейнер с полным комплектом технической документации на танк. В 1945 г. на пьедестал танк взошел своим ходом. Потом его узлы и агрегаты были законсервированы, люки закрыты и он гордо остался стоять, напоминая людям об их трудовом подвиге в суровые годы Великой войны и о той Победе, которая была добыта, в том числе и в немалой степени с помощью таких танков, как он. Шли годы, в середине 80-х проводилась серьезная реконструкция УВЗ. Было принято решение построить для заводоуправления новый корпус за территорией завода возле главной проходной. По проекту реконструкции для расширения транспортных коммуникаций требовалось передвинуть танк на несколько десятков метров. Новое здание заводоуправления построили, воздвигли на новом месте новый пьедестал, а вот как перенести на новое место танк никак не могли решить. А что если, как в 45-ом, своим ходом? Посмеялись над шутником, ведь прошло около 30 лет, потом подумали и решили попробовать, ведь по сравнению со всеми другими вариантами переноса танка в этом варианте затраты были копеечными. Расконсервировали машину, запили в баки топливо, установили аккумуляторные батареи, сел за рычаги танка механик-водитель, нажал на кнопку стартера и... взревел всеми своими пятьюстами лошадиными силами первенец мирового танкового дизелестроения знаменитый В-2. Тридцатьчетверка спокойно сошла на землю, перешла к новому месту и поднялась на пьедестал! Окрыленные произошедшим, танкостроители через десять лет еще раз завели свой танк и 9 мая 1985 г. (в день 40-летия Победы) он со знаменем УВЗ, на котором 6 боевых и трудовых орденов, триумфально прошел по улицам Нижнего Тагила.
Таким было качество танков выпуска 1945 г.!

[EvMitkov]

(Продолжение)

Однако вернемся в 1953 г. Помню во втором полугодии на гарантийные испытания УВЗ поставил 2 танка Т-54. Один из них был с новым стопором башни, другой - с серийным. Были в этих танках и другие усовершенствования, но мне в то время (по моей должности) знать о них не полагалось, а я и не интересовался. Об этих гарантийных испытаниях у меня в памяти остался следующий эпизод. Старшим от УВЗ, как я говорил выше, был Ионга. От КБ на испытания был командирован Иван Агапов - мой однокурсник по МВТУ, конструктор из группы бронекорпуса. Он звонил с места испытаний по телефону примерно раз в неделю и информировал о состоянии дел. Испытания проходили в Забайкальском военном округе, председателем комиссии был генерал из округа. Членами комиссии были военные из округа, из аппарата ГБТУ, офицеры бронетанкового полигона и военной приемки завода. Представители промышленности в состав комиссии не входили, были только членами группы технического обеспечения. Программа гарантийных испытаний была довольно сложной. Проверке подвергалось все: вооружение, приборы наблюдения и прицеливания, средства связи, силовая установка. Последний спокойный звонок от Ивана был, когда он сообщал, что танки без замечаний прошли по 800 км. На следующий день последовал его звонок вне графика. Что же произошло? Оказывается накануне председатель комиссии тоже доложил в ГБТУ, что пройдено 800 км, замечаний нет, и получил выговор. Московское начальство было раздражено тем, что испытания идут так благодушно: пройдена уже почти половина километража, а ни на одном танке ничего не поломали, не разбили, не вывели из строя! Председатель немедленно собрал комиссию и выдал ей все, что об их работе думает начальство. Члены комиссии немедленно провели соответствующий инструктаж испытателей. Ночью, в соответствии с программой, танки пошли в пробег. Наутро Иван докладывал в КБ, что ночью скорости вождения были так высоки, что один танк не вписался в поворот и свалился в кювет, при этом у него сорвало гусеницу, второй танк на скорости врезался в другую машину и у него разрушен ленивец (ленивец – переднее колесо, назначение которого изменять направление движения гусеничной ленты с прямого на возвратное). Естественно испытания были приостановлены, надо было восстанавливать машины. Но Ионга был на высоте, комиссия признала причину появления дефектов эксплуатационной. Больше казусов не было. Оба варианта стопора башни прошли гарантийные испытания без замечаний. Для меня наступал самый ответственный момент: танк с новым стопором прошел профилактику и был отправлен на ядерный полигон для испытаний в условиях взрыва атомной бомбы. Представителей завода на этом полигоне не было, оставалось терпеливо ждать. Проходили недели, месяцы и вот в октябре 1954 г. на УВЗ вновь прибыл генерал Сыч. Как и в прошлый раз, он сделал информацию по итогам испытаний на совещании у главного конструктора. По выражению лица Трушина, вернувшегося с этого совещания, я понял, что мы свое дело сделали. Сыч сообщил, что стопор выдержал испытания без замечаний - после взрыва бомбы танк сохранил свою работоспособность. Мы получили команду оформлять приказ на внедрение стопора в серию. Вот так в 1954 г. был внедрен в серийное производство рычажно-клиновой стопор башни, который находился на танке типа Т-54 и Т-55 в производстве 25 лет (до 1979 г., когда был прекращен выпуск Т-55). Правда, контрольные испытания стопора на этом не закончились. Было еще одно. Как я уже говорил ранее, броневая защита должна была защищать танк от артиллерийских снарядов. А раз так, то завод ежегодно изготавливал один броневой макет танка и отправлял его заказчику на танковый полигон, где макет и расстреливали по определенной программе бронебойными и осколочно-фугасными снарядами (всего около 40 выстрелов). Стопор выдержал и это.
На УВЗ говорили: человеку нужно пять лет для того, чтобы заработать авторитет в коллективе, и достаточно 5 мин, чтобы его потерять. Работа по стопору была первым моим шагом в жизнь большого и сложного коллектива танкостроителей.

Глава 3. ЗЕНИТНАЯ УСТАНОВКА


В последние годы войны (в 1944-1945 гг.) на тяжелых танках и самоходных орудиях, появились зенитные пулеметные установки. После войны их стали делать и на машинах среднего класса. Для этих целей в отечественном танкостроении применялся крупнокалиберный 12,7 мм пулемет ДШК (Дегтярев, Шпагин, Колесников). За рубежом предпочитали калибр 7,62 мм. Какой вариант был лучше - вопрос спорный, хотя позднее и у американцев появились установки 12,7 мм. Шло время. Во фронтовой авиации винтомоторные самолеты сменялись реактивными. Росли скорости полета. В боевых ситуациях все труднее становилось попадать из пулемета в скоростной, проносящийся на бреющем полете самолет. Эффективность танковой зенитной установки приближалась к нулевой отметке. В среде военных все жарче разгорались споры: нужна или не нужна зенитная установка танку. До нас конструкторов отголоски этих споров доходили в виде заданий разработать то установку калибра 12,7 мм, то 14,5 мм. Таким образом, в начале 1954 г. мне было поручено спроектировать зенитную установку с ДШК.
Пулемет ДШК был разработан в 1938 г. в пехотном варианте. Длина тепа самого пулемета превышала 1,5 м. Вес его был более двух пудов (34 кг). Установленный на вращающемся погоне люка танковой башни ДШК имел в вертикальной плоскости такой большой Момент неуравновешенности, что человек не мог своими силами осуществлять наведение пулемета по вертикали. Необходимо было делать специальный пружинный компенсирующий механизм. На существовавших отечественных аналогичных установках применялись механизмы с двумя цилиндрическими пружинами длина которых достигала 600-700 мм каждой. Такие установки имели неказистый вид, были громоздки и тяжелы.
Незадолго до получения задания на установку ДШК, мне попалась на глаза служебная информация по танкостроению, в которой имелась фотография танка с очень простой на вид зенитной пулеметной установкой. К сожалению фотография была мелкой и подробности на ней видны не были. Но слева по оси вертикального вращения пулемета виднелся цилиндр, напоминающий небольшой барабан. Возможно в этом цилиндре находился какой-то хитрый механический редуктор, а возможно спиральная пластинчатая пружина, подобная той, которая приводит в действие механические часы. Вариант со спиральной пружиной запал в память. Видимо этому способствовало то, что в моей технической библиотеке была брошюра с работами кафедры сопротивления материалов (сопромата) МВТУ за 1952 г., в которой излагалась новая методика расчета спиральных пружин.

Получив задание на разработку установки, я вспомнил о спиральной пружине и изобразил в изометрии возможный вариант установки с такой пружиной. Картина получилась очень заманчивая. Я показал ее Трушину и Колесникову и получил добро на разработку. С воодушевлением взялся за работу. Начинать надо было с расчета пружины. Еще свежи были в памяти теоретические знания, полученные в Училище, и я быстро в деталях разобрался с методикой расчета. Через полторы недели рабочий чертеж пружины был готов. Выпустить чертежи остальных деталей особого труда не составило. Еще через полтора-два месяца был изготовлен весь комплект деталей и меня вызвали на сборку установки в опытный цех. Сам процесс сборки прошел без вопросов. Пулемет был установлен вертикально, естественно при этом пружина была в свободном состоянии. Я забрался в люк башни, на котором была смонтирована установка, взялся правой рукой за рукоятку маховика механизма вертикального наведения и плавно опустил пулемет в горизонтальное положение. Пружина сработала нормально. В предверии этого момента я предполагал, что могут иметь место некоторые неточности расчета и тогда усилия на рукоятке маховика выйдут за пределы допустимого, может нехватить угла закрутки пружины и тогда не будут обеспечены углы наведения. Но в последний момент произошло совсем неожиданное: я не мог поднять пулемет из горизонтального положения. Маховик как будто заклинило. Потребовалась помощь слесаря-оружейника, который стал поднимать пулемет за конец ствола. Когда пулемет был поднят на угол примерно 45°, дальше помощь слесаря не требовалась. Я все понял! Расчет учитывал только усилия, возникавшие в результате напряжения внутри металла, а то что во время закрутки пружины внутренние витки спирали ложились один на другой и между ними возникали силы трения - расчет не учитывал, а я своевременно об этом не подумал! Конструкция была неработоспособна. Всю горечь этой минуты и сегодня я не могу передать. Доложив о произошедшем, я попросил руководство командировать меня в МВТУ в надежде получить там полезные консультации. Но командировка надежд не оправдала. На кафедре сопромата мне пояснили, что напряжения внутри металла - это одно, а силы трения на поверхности металла - это другое, и что трением кафедра сопромата не занимается.
Пользуясь случаем пребывания в Училище, я зашел и на "родную" кафедру гусеничных машин. Здесь меня радушно встретил заведующий кафедрой Михаил Константинович Кристи удивительно обаятельный и скромный человек. В то время ему уже было 64 года. Кафедрой он заведовал с 1938 г., ученой степени не имел, правда был лауреатом Сталинской премии I степени за изумительную по технической и математической красоте и элегантности теорию расчета коробок перемены передач для гусеничных машин, а также был избран членом-корреспондентом Академии Артиллерийских наук СССР. Был в его жизни один эпизод, который по тем временам имел зловещий оттенок. В 1918 г. Михаил Константинович по семейным обстоятельствам оказался на Дону и там был мобилизован в Белую Армию, в которой и вынужден был прослужить некоторое время. Может быть потому у Михаила Константиновича не было ученых степеней, но у него был непререкаемый авторитет на кафедре и в Училище. М.К.Кристи был тоже бауманцем, он закончил МВТУ в 1921 г. Ушел из жизни Михаил Константинович в 1965 г., но в памяти тех, кто его знал, он живет и по сей день, а кафедра носит его имя.
Выслушав печальное повествование о постигшей меня неудаче, Михаил Константинович необычайно оживился и когда я закончил у него вырвалось: "Так это же замечательно! Какая прекрасная тема для кандидатской диссертации! Беритесь за диссертацию - я буду Вашим руководителем!" Надо ли говорить, что в тот момент значили эти слова для меня. Конечно, я поблагодарил Михаила Константиновича за его предложение, но с сожалением вынужден был отказаться. Дело в том, что по договору с ГБТУ наше КБ было обязано за год разработать установку с ДШК. По моей вине без положительного результата уже было израсходовано 4 месяца. Я считал себя морально обязанным выполнить взятые КБ обязательства за оставшиеся 8 месяцев. Естественно ни о какой диссертации для меня не могло быть и речи.
После посещения МВТУ мне окончательно стало ясно, что о спиральной пружине на данном этапе надо забыть и делать компенсирующий механизм с обычными цилиндрическими пружинами. С этим решением я и вернулся на завод. Доложил Трушину и Колесникову о результатах моего посещения кафедры сопромата (о разговоре с М.К.Кристи я умолчал). Без всяких замечаний Анатолий Васильевич Колесников утвердил мой отчет о командировке и неожиданно сказал: "Военные просят разработать зенитные пулеметные установки в двух вариантах (одну калибра 12,7 мм с ДШК, вторую -14,5 мм с КПВТ) и провести их сравнительные испытания одновременно. Займись, пожалуйста, КПВТ".
– А как же ДШК? - опешил я.
– ДШК с обычными пружинами займется Цибин. Ты об этом больше не думай. Все понял?
– Да...
В ходе разговора я скорее всего почувствовал глубину его значения, а смысл сказанного до меня дошел уже после выхода из кабинета главного конструктора (Карцев и Колесников сидели в одном кабинете).
И Колесников и Трушин всю ответственность за 4 месяца работы со спиральной пружиной взяли на себя - это первое. Второе – они освободили меня от задания, которое напоминало о допущенном просчете и вызывало определенную моральную боль. И третье – что меня в этой ситуации поддержало, - доверили новую, более сложную работу. За это я им глубоко благодарен.
КПВТ самый мощный из наших пулеметов. Его калибр 14,5 мм, следующий калибр - 23 мм уже считался малокалиберной автоматической пушкой. В отечественном танкостроении ранее существовала зенитная установка с КПВТ на самоходке СУ-122 разработки 1949 г. Эта самоходка широкого распространения не получила. В КБ у нас была информация о том, что в головном НИИ отрасли располагавшемся на территории Ленинградского Кировского завода (ЛКЗ) и имевшего режимный индекс ВНИИ-100 (с 1966 г. - ВНИИТрасмаш была спроектирована и изготовлена новая зенитная установка с КПВТ для тяжелых машин. Чтобы не начинать с нуля, было решено командировать меня во ВНИИ-100 для ознакомления с новой установкой на месте.
Шла середина лета 1954 г. Это был первый в моей жизни приезд в Ленинград. Город произвел неизгладимое впечатление своей красотой, величием, чистотой, а главное дыханием российской истории, которое ощущалось на каждом шагу. Собственно после этого посещения в моей памяти навсегда остались слова Самуила Маршака:

"Давно стихами говорит Нева.
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад - Онегина глава.
О Блоке вспоминают острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский..."

Да и на самом ЛКЗ почти в каждом цехе еще можно было встретить людей, чьи отцы или деды, если не участвовали в Великой Октябрьской социалистической революции, то как минимум работали в 1917 г. на Путиловском заводе. В общем это была живая история Родины.
ВНИИ-100 был образован постановлением Правительства в 1948 г. В 1954 г. он еще не мог стать полноценной научно-исследовательской организацией. Скорее это было экспериментально-исследовательское отраслевое КБ. Основной костяк его составляли конструкторы тяжелых машин, выходцы из КБ ЛКЗ. Директором института с момента образования был инженер-полковник Петр Климентович Ворошилов - сын маршала Ворошилова. Внешне это был видный мужчина. В общении - доброжелательный простой, обычный человек. Похоже на высокую должность директора Всесоюзного научно-исследовательского института танкостроения он был назначен благодаря своей фамилии. Проработал он директором до конца 60-х годов, получил звание генерал-майора, затем был переведен в Москву в аппарат Генерального штаба, получил там звание генерал-лейтенанта и в конце 70-х ушел в отставку.
Все работы, которые велись во ВНИИ-100, имели гриф либо "Секретно", либо "Совершенно секретно" и для ознакомления с любой из них необходимо было иметь официальное разрешение директора. Когда Петр Климентович узнал о цели моего приезда, он тут же вызвал конструктора установки КПВТ и дал ему команду ознакомить меня с результатами работы, показать установку и в походном и в боевом положении и провести стрельбы по щиту.
Конструкция установки была оригинальной. От всего, что я видел и знал до этого, ее отличали две принципиальные особенности. Первая. Обычно в походном положении пулемет снимался с установки, укрывался брезентовым чехлом и размещался в укладке снаружи или внутри башни. В конструкции ВНИИ-100 пулемет находился постоянно в установке, а последняя имела два положения: походное и боевое. Такое решение сокращало время перевода установки из походного положения в боевое в 4-5 раз. И вторая особенность. В обычной установке человек для стрельбы из пулемета поднимался из люка по пояс, пулемет находился на уровне груди стреляющего примерно на высоте 0,5 м от крыши башни, при этом прицельное устройство находилось сверху пулемета. В конструкции ВНИИ-100 пулемет находился прямо над головой стреляющего, при этом сам пулемет был перевернут "вверх ногами" и прицельные устройства сходились под пулеметом. В этом случае для стрельбы из пулемета человек поднимался из люка только до уровня плеч. В таком варианте в боевом положении высота установки приближалась к метру. Если первая особенность конструкции установки безусловно улучшала ее боевые характеристики, то вторая, на мой взгляд, ухудшала. Дело в том, что увеличение в 2 раза плеча, на котором был закреплен пулемет в новой установке, должно было неизбежно повлечь увеличение рассеивания при стрельбе очередями, а это свою очередь привести к снижению эффективности стрельбы.
Для того чтобы пояснить свою мысль, я здесь несколько отвлекусь. В июле 1943 г. я попал в зенитный артиллерийский полк, который с 1941 г. находился в системе ПВО г. Сталинграда. С первого до последнего дня полк участвовал в защите города, а затем в боях по уничтожению окруженной группировки Паулюса. Старожилы зенитчики рассказывали, как в начале боев за город немецкая авиация пыталась разрушить и уничтожить систему ПВО Сталинграда. Обнаружив зенитную батарею немцы обычно выделяли группу пикирующих бомбардировщиков "Юнкерс-87", которая и вступала в единоборство с зенитчиками. Поначалу, как только "Ю-87" входил в пике, на батарее раздавалась команда - "В укрытие"! Зенитчики укрываюсь в блиндажах, орудия замолкали, юнкерсы спокойно делали свое дело. Зенитные батареи несли потери. Но вот шок, вызванный первым немецким натиском, прошел, у зенитчиков нарастала боевая злость и постепенно во время атак пикирующих бомбардировщиков на зенитных батареях вместо команды "В укрытие!" стало все чаще раздаваться - "Огонь!" Появились случаи, когда "Ю-87", войдя I пике, так и летел до самой матушки-земли, пораженный огнем зенитных орудий. Существенно снизилась точность немецкого бомбометания. В результате снизились и потери у наших зенитных батарей.
Как видим, война показала, что снижать боевые потери надо первую очередь не за счет укрытия живой силы, а за счет повышения эффективности использования ею своего оружия. Поэтому попытка получше упрятать за танковую броню стрелка при одновременном ухудшении условий использования им оружия, с моей точки зрения, была принципиальной ошибкой в конструкции установи ВНИИ-100.
Через пару дней конструктор установки повез меня в заводской тир, который находился под Ленинградом в районе поселка Горелово. Тяжелый танк с экспериментальной зенитной установкой КПВТ был доставлен в тир ночью. Утро было теплое, на небе ни облачка. Наш автомобиль катил по Таллинскому шоссе. Когда впереди показалось Горелово, я обратил внимание на то, что над поселком через определенные промежутки времени с запада на восток на небольшой высоте проносятся истребители - реактивные МИГи. Конструктор пояснил: невдалеке от поселка расположен аэродром ПВО, идет боевая учеба. Мы прибыли в тир и начали заниматься с КПВТ. Истребители продолжали проноситься прямо над нашими головами. Невольно я стал в уме воспроизводить возможные боевые ситуации: наша зенитная установка КПВТ и атакующий реактивный самолет. В зависимости от колебаний трассы пролета истребителя над тиром самолет находился в поле нашего зрения 10-20 с. Скорость его попета ориентировочно составляла 200 м/с. Танкист взглядом мог сопровождать пролетающий истребитель, но проделать то же самое через прицеп КПВТ на практически 100-килограммовой установке вручную не представлялось возможным. У меня закралось сомнение: целесообразно ли создавать такую тяжелую зенитную установку для танка? Не лучше ли ДШК? С такими мыслями я вернулся из ВНИИ-100. Но делать было нечего, я имел задание спроектировать установку с КПВТ и приступил к работе. Установку делал складывающуюся на два положения: походное и боевое (аналогично ВНИИ-100), но пулемет в ней располагался в положении, которое должно было обеспечить максимальную эффективность стрельбы. К зиме обе установки (с КПВТ и ДШК) были изготовлены, установлены в танках Т-54А и в один из дней мы с Юрием Сергеевичем Цибиным отправились прямо на этих танках на заводской танкодром, где находился тир для проверки стрельбой артиллерийских и пулеметных установок. Здесь, в тире, с нами произошел случай, который на практике показал, что при проведении стрельб любое даже самое незначительное нарушение требований инструкции по технике безопасности связано с риском для жизни.
Тир был сооружен на склоне пологого холма. От основания в сторону вершины был прорыт 100-метровый ров. На одном конце рва была оборудована стрельбовая площадка, устланная броневыми плитами (танковые гусеницы разгрызали любой бетон за несколько дней). Над площадкой на столбах был натянут брезентовый тент, защищавший от дождя и снега. Для работы в темное время было проведено электрическое освещение. Другой конец рва упирался в искусственную пещеру, выдолбленную в гранитной скале и заполненную песком, так называемую "ловушку". В тире все 100% танков проверялись на правильность сборки и на прочность установок вооружения. Из пушки производилось три выстрела "со шнура" (без присутствия членов экипажа в танке). Затем осуществлялась пристрелка спаренного с пушкой 7,62-мм пулемета и проверка стрельбой такого же курсового пулемета. Поскольку наши установки были смонтированы на уже ранее принятых серийных танках, стрелять из пушек и штатных пулеметных установок не требовалось. Требовалось пристрелять КПВТ и ДШК. Пристрелка производилась по специальной мишени на дистанции 100 м. Мишень устанавливалась в "ловушке". После определенной группы выстрелов требовалось замерить координаты пробоин на мишени и провести корректировку положения пулемета относительно линии прицеливания в соответствии с особенностями боя конкретного экземпляра пулемета. После этого производилась контрольная группа выстрелов и снова замер координат пробоин. Процедура завершалась, если координаты укладывались в норматив, если нет - повторялась. Для того чтобы стрелок не бегал к мишени и обратно, слева возле "ловушки" была установлена броневая рубка, в которой в ходе пристрелки размещался корректировщик. После каждой группы выстрелов он выходил из рубки, замерял координаты пробоин и по телефону передавал результаты стрелку.
Мы начали с КПВТ. После первых двух выстрелов произошла задержка в стрельбе. Как требовала инструкция по технике безопасности, мы придали пулемету угол возвышения и с соответствующими предосторожностями принялись извлекать из пулемета патрон. Эта операция прошла нормально. Дальше надо было произвести частичную переборку пулемета, но делать это в наклонном положении было неудобно и мы вернули пулемет в исходное горизонтальное положение, ведь без патронов он был теперь безопасен (так мы решили не сговариваясь). Но было еще одно обстоятельство: на Северном Урале зимою темнеет рано и пока мы разряжали пулемет сгустились сумерки. Пришлось включить электрическое освещение. Электрический светильник оказался за спиной у Цибина и его тень накрывала пулемет. Для того чтобы это исправить, мы несколько развернули пулеметную установку по горизонтали и приступили к работе с КПВТ. Мороз был градусов двадцать с северным ветром. Мы были в ватных костюмах, валенках и овчинных полушубках, но работать с пулеметом приходилось голыми руками. Делали мы это с Цибиным поочередно. В таких условиях на переборку ушло минут десять. Вроде все было сделано как надо. Юрий Сергеевич взял пулеметную ленту, вставил патрон в патронник и захлопнул крышку на пулемете. В этот же момент грохнула короткая пулеметная очередь из трех выстрелов. Я глянул по направлению ствола пулемета и по спине у меня прошел холодок. Ствол смотрел прямо на броневую рубку. Видимо о том же самом подумал и Цибин. Он был ближе к телефону, схватил трубку и начал вызывать корректировщика. Трубка молчала. Мы придали КПВТ угол возвышения, спрыгнули с танка и бросились к "ловушке". Мне показалось, что эту стометровку мы бежали несколько минут. При приближении к рубке я увидел на высоте груди три пробоины в броневой плите. У входа в рубку мы с Цибиным были одновременно. Рубка была пуста, следов крови тоже не было видно. Пули КПВТ пробили рубку насквозь и ушли в песок "ловушки". У нас вырвался вздох облегчения. Примерно в полутора сотнях метров от "ловушки" стояла рубленая изба, в которой отдыхали и коротали время свободные от работы экипажи и обслуживающий персонал танкодрома. Туда, но теперь уже шагом, мы и отправились. Войдя в избе мы увидели человек шесть и в том числе корректировщика, который сидел за общим столом, отпивал из металлической кружки кипяток и доедал домашние бутерброды. Корректировщик в это день работал в тире с утра, основательно промерз и проголодался. Когда мы вдруг прекратили стрельбу и подняли ствол пулемета, он понял, что у нас случилась задержка и решил немного погреться перекусить - это и спасло нас всех от беды.
После случившегося мы конечно отказались от услуг корректировщика, так как пули и КПВТ и ДШК пробивали броню рубки, о чем мы, загипнотизированные словом "броня", раньше не подумали. Впоследствии мне еще не раз доводилось и участвовать и руководить стрельбовыми испытаниями, но после этого случая "Инструкция по технике безопасности", из казавшегося первоначально формального документа, превратилась для меня в один из основных документов при проведении таких испытаний.
Пристрелка и другие стрельбы из КПВТ и ДШК в этот день завершились нормально. При этом при стрельбе из пулеметов очередями я обратил внимание на одну очень важную деталь. При стрельбе из ДШК башня танка, масса которой достигала восьми с половин тонн, была неподвижна. При стрельбе из КПВТ - начинала раскачиваться в пределах люфта погона башни. Я понял, что от правильного соотношения режимов колебаний установки и башни, будет зависеть в итоге кучность боя КПВТ с танка.
На стрельбовых испытаниях присутствовал представитель Заказчика инженер-майор Белянский. У него никаких замечаний и претензий ни к конструкции установок, ни к результатам стрельб не было. К концу дня в тире появился старший военпред инженер-подполковник Золотько. Каждый из них поработал в качестве стрелка-оператора и с одной и с другой установкой и без колебаний отдал предпочтение для стрельбы по зенитным целям более легкой по весу, а следовательно и более легкой в управлении установке с ДШК. Через несколько дней на заводе появился генерал Сыч. Он имел обыкновение с каждым серьезным новшеством знакомиться непосредственно на машине. Танки с зенитными установками поставили в опытном цехе. Мы с Цибиным осуществили показ установок генералу. Он опробовал управление установками лично. Вопрос был настолько очевиден, что Александр Максимович принял решение в пользу ДШК здесь же. Оформить решение - это уже был вопрос бюрократической техники. Для меня в этом не было ничего неожиданного. Бумагу в пользу ДШК я готов был подписать на несколько месяцев раньше, когда мы с Цибиным закончили проработку конструкции наших установок и еще не сняли листы ватмана с чертежных досок. Уже тогда можно было сказать, что ДШК предпочтительнее. Беда в том, что далеко не каждому дано в мертвых линиях чертежа увидеть живой механизм или живую машину с ее достоинствами и недостатками. Поэтому периодически и появляются опытно-конструкторские или экспериментальные работы смысл которых - с помощью изготовления или испытания образцов установить непригодность или нецелесообразность их для выполнения заданных функций, вместо того чтобы сделать это квалифицированно по чертежам на этапе эскизного проекта или на основе экспертной оценки уже готового образца.
Вспоминаю два случая.
О первом я узнал прибыв в сентябре 1952 г. на преддипломную практику в КБ Мытищинского машиностроительного завода. Главным конструктором в ту пору на заводе был Николай Александрович Астров - известный создатель боевых гусеничных машин легкого класса. Начало моей практики совпало с обсуждением в КБ результатов заводских испытаний легкого армейского зарубежного тягача, добытого нашей разведкой в одной из стран блока НАТО. В 1951 г. этот тягач был доставлен на завод для того, чтобы КБ изучило его устройство и использовало интересные технические решения (при наличии таковых) в своей работе. Я уверен, что специалисты КБ могли без труда, на основании опыта своей работы, определить все эксплуатационные параметры полученного образца без каких-либо особенных испытаний. Но руководство КБ решило для этой цели пригласить крупного ученого в области машиностроения, академика Евгения Алексеевича Чудакова. Академик прибыл на завод, внимательнейшим образом осмотрел тягач, попросил поставить его на яму и снять картер коробки передач, осмотрел ходовую часть. Завершив осмотр Чудаков написал свое заключение, получил причитающиеся ему за эту работу тысячу рублей (по тем временам деньги солидные) и убыл с завода. В КБ решили на базе заключения академика составить заводской документ, согласовать его с военной приемкой и доложить в вышестоящие инстанции о выполнении задания. Но не тут-то было. Руководство завода и военной приемки заключение Чудакова всерьез не приняли. Руководству КБ была дана команда провести полномасштабные заводские испытания зарубежного тягача и представить отчет. Как и положено в таких случаях испытания были проведены в разные времена года, в различных дорожно-климатических условиях и к концу лета 1952 г. появилась целая книга-отчет, утвержденная главным инженером завода и согласованная со старшим военпредом. Когда сравнили цифры из заключения Чудакова и заводского отчета в руководстве завода и военной приемки, наступило некоторое замешательство. Чудаков, например, писал, что при данной конструкции силовой установки, трансмиссии и ходовой части тягач будет иметь удельный расход топлива около 175 г/л.с.•ч (отчет - 178 г/л.с.•ч), максимальная скорость движения будет около 65 км/ч (факт. - 67 км/ч), средняя скорость - около 40 км/ч (факт. - 39,5 км/ч) и так по всем показателям. Испытания полностью подтвердили заключение академика.
Этот случай - яркий пример того, что представляет и сколько стоит научно-технический интеллект. Академику, чтобы оценить параметры машины, потребовался один день и из государственной казны ушла 1 тыс. руб. На то же самое руководству завода и военной приемке потребовался год и из казны около 350 тыс. руб.
О втором случае я узнал много позже, произошел он в то же время, когда я побывал первый раз во ВНИИ-100, и потом занимался зенитной установкой. Как я уже отмечал в "молодом" ВНИИ-100 опыта научно-исследовательских работ не было никакого, а опыт проектирования тяжелых танков был солидный. Главное отличие работы конструктора на заводе и во ВНИИ состояло в том, что на заводе КБ работали, как правило, по договору с ГБТУ (деньги платило Министерство обороны), а во ВНИИ - по тематическим планам, утвержденным промышленными министерствами, в ведении которых находились институты. В первом случае жесткий контроль за результатами работы и за расходом средств осуществляли военпреды на местах, поэтому бросовых работ (когда опытный образец не соответствовал заданным требованиям) практически не было, а затраты были минимальными. Во втором случае итоги выполнения тематических планов обсуждались научно-техническими советами институтов и министерств (практически самими исполнителями и руководителями работ). При такой ситуации имели место случаи, когда результаты НИР были отрицательными, но ее считали выполненной, а если отчет был представлен в срок, то могли выплатить и премию за своевременное выполнение плана. При этом действовала хитрая формула: "Отрицательный результат - тоже результат, он позволяет установить, "что не надо делать" или "как не надо делать". Появлялись конструкторские НИР, цель которых была: посмотреть, а что будет, если сделать не так, как делали до сих пор. И вот, во ВНИИ-100 начальник общемашинного отдела выступил с идеей сделать четырехгусеничный тяжелый танк. Две гусеницы по бортам, а две между ними прямо в днище танка. В этом случае вдвое увеличивается опорная поверхность ходовой части, следовательно, вдвое уменьшается у такого танка удельное давление на грунт. Можно либо, сохранив общий вес танка, повысить его проходимость, либо, сохранив удельное давление на грунт, повысить боевой вес танка за счет повышения уровня его броневой защиты и сделать танк неуязвимым для противотанковых средств противника. Под таким благородным предлогом и утвердили эту грандиозную по меркам танкостроения НИР (на несколько лет работы всему ВНИИ-100 и на несколько миллионов рублей стоимостью). Правда, был один практический вопрос. Танк - гусеничная машина, предназначенная для движения по бездорожью или по проселочным дорогам. Поэтому в инструкции по эксплуатации записано, что после каждого пробега необходимо производить техническое обслуживание ходовой части. Для начала это визуальный осмотр: не попали ли посторонние предметы, не появились ли трещины в опорных катках и траках, не ослабло ли крепление узлов и деталей и так далее. Но для того, чтобы увидеть все это, ходовую часть надо было очистить от грязи и пыли, и только после этого приступать к работе. Не трудно представить себе четырехгусеничный танк, стоящий после очередного марша под открытым небом в пыли либо в грязи или в снегу (в зависимости от погоды), для того чтобы понять (даже не обладая интеллектом академика Чудакова), что обслужить в этих условиях две внутренние гусеницы у такого танка в принципе невозможно. Вопрос очевиден. Но ни инициаторов работы, ни участников (а среди них были конструкторы высшего класса), ни в моральном плане, ни в техническом это обстоятельство не смутило. Работу начали, выполнили в полном объеме, государственные деньги израсходовали с лихвой. По итогам отметили, что делать четырехгусеничный танк нецелесообразно, так как в полевых условиях обслужить его ходовую часть нельзя, и отправили экспериментальный экземпляр на вечное хранение в музей бронетанковой техники на полигон в Кубинку.
В студенческие годы я прочел книгу Льва Гумилевского "Русские инженеры". Сколько интересного и полезного для себя почерпнул я в этой книге! Хочу один эпизод, связанный с деятельностью "инженера высшего ранга" Сергея Алексеевича Чаплыгина, привести здесь дословно.

"Будучи председателем коллегии ЦАГИ, он ввел в обычай, чтобы на заседаниях коллегии рассматривались мельчайшие хозяйственные дела, вплоть до утверждения счетов, подлежащих оплате.
На одном из заседаний коллегии фигурировал счет за "продувку" в аэродинамической трубе петуха. Сергей Алексеевич сказал:
- Платить не станем!
Незадолго до этого без всяких возражений был оплачен совершенно аналогичный счет за "продувку" вороны. Один из членов коллегии заметил:
Если мы платили за ворону, Сергей Алексеевич, то почему же не платить за петуха?!
Петух не летает! - ответил Чаплыгин.
Петух действительно самый плохой летун в природе, но кто, кроме Чаплыгина, был способен заметить это соотношение между бухгалтерией и аэродинамикой?"?
Как жаль, что таких как Чаплыгин были единицы, а то бы НИР, подобных 4-гусеничному танку, было намного меньше.
Почему я здесь вспомнил об этих случаях? Дело в том, что занимаясь зенитной установкой КПВТ, я впервые почувствовал себя участником то ли нужной, то ли не нужной траты государственных денег. На изготовление и испытание установки затрачивалось всего около 20 тыс. руб. Это было каплей в море. Но из таких капель и рождалось море безхозяйственных расходов страны.
В общем, ОКР по зенитным установкам была успешно завершена в заданные сроки. Из двух типов был выбран один с ДШК, который и пошел в серийное производство с 1955 г. Мы с Цибиным получили как положено за хорошую работу премии. Казалось, можно было с полным правом испытывать удовлетворение, но у меня в душе осталось легкое чувство горечи. Во-первых, как я уж отмечал, мне представлялся ненужным этап изготовления опытного образца установки с КПВТ. Выбор установки вполне можно было сделать на этапе проектирования. Во-вторых (и это было более серьезно), принципиально не правильно ставился и решался вопрос: вместо - "Какая зенитная установка лучше для танка?", надо было решать вопрос - "Какая зенитная установка наиболее эффективна для борьбы с самолетом?" и потом искать пути ее установки на танке. Для этого нужно было произвести научно-технические расчеты довольно сложные выкладки для определения вероятности попадания, и не просто попадания, а и вероятности поражения самолета.
Помню в августе 1944 г. наш аэродромный полк ПВО, вооруженный 37-мм автоматическими зенитными пушками и зенитным пулеметными установками ДШК, прибыл из Подмосковья (где мы
формировались) на 2-й Белорусский фронт в район города Белосток. Здесь мы получили команду прикрыть от нападения с воздуха несколько полевых аэродромов 4-й Воздушной армии. На долю нашей батареи выпал аэродром возле местечка Рось. После того как были оборудованы огневые позиции, командные пункты, налажена связь и все остальное, я решил немного присмотреться к аэродрому. Стоял ясный теплый день. Как раз возвращались с боевых заданий наши знаменитые штурмовики Ил-2. Слышал я о них много, но видеть вблизи, а тем более "щупать своими руками" не приходилось. Один из Илов совершил посадку и направился к месту стоянки, которое было обозначено практически метрах в 50-60 от батареи. К этому же месту решил подойти и я. На стоянке самолет уже ждали два техника. Машина четко стала на свое место. Летчик заглушил мотор, неспеша выбрался из кабины на крыло самолета, сменил шлем на пилотку, спрыгнул на землю, сказал несколько слов "технарям" и усталым шагом пошел докладывать о результатах вылета. В задней кабине занимался своими делами стрелок-радист, но вот и он выбрался на крыло и спрыгнул на землю. Я подошел к самолету и поприветствовал всех троих (техников и стрелка). Стрелок был года на два старше меня. Это был высокий красивый русоволосый парень. На его плечах были погоны сержанта, на груди поблескивали два ордена и несколько медалей. Взгляд у сержанта был отсутствующий, видимо он был все еще в небе, полном артиллерийских разрывов и пулеметных трасс. Обращаясь к нему, я спросил:
Далеко ли приходится летать?
Летали на Ломжу, обрабатывали передний край немцев...
И как там?
Жарко... На земле горит так, что на высоте в один километр в дыму от пожаров мы чуть ни столкнулись со встречной машиной. - И, обращаясь ко мне, он добавил - смотри...
Я глянул на фюзеляж самолета и увидел несколько пробоин. Мы с сержантом внимательно снаружи осмотрели весь самолет и насчитали 26 пробоин различной величины. 26! А ведь достаточно было одной "роковой" пробоины, чтобы вывести боевую машину из строя.
В 1954-1955 гг., когда велись работы по созданию танковых зенитных установок, уже существовали разработанные на основе теории вероятности методики расчетов вероятности поражения самолетов, но похоже ни во ВНИИ-100, ни на полигоне ГБТУ (образованном в 1931 г.) об этом понятия не имели. А высокие руководители и в промышленности и в Минобороны считали такую науку далекой от жизни и, в основном, полагались на собственное мнение и опыт, поэтому и начало отечественное танкостроение свое послевоенное движение вперед методом "проб и ошибок". К чему это приводило хорошо видно на примере этих же зенитных пулеметных установок.
В 1955 г. установка, которую спроектировал Цибин, была внедрена в серийное производство на танке Т-54. За два года эксплуатации в войсках сложилось твердое мнение, что эксплуатационных хлопот от этой установки гораздо больше чем видимой пользы от ее применения. В 1958 г. установку сняли с серийного производства. Последующие модификации среднего танка Т-55 и Т-62 мы делали без зенитных установок. Через десяток лет во фронтовой авиации появились вертолеты. Заказчик вновь потребовал ввести на танках зенитные установки ДШК. Но к этому времени в серийном производстве у нас уже оказалось две разновидности средних танков (производство тяжелых танков Никита Сергеевич Хрущев, основываясь на собственных суждениях, закрыл ранее). В итоге в двух разных КБ были разработаны две разные зенитные установки с одним типом пулемета. Обе установки были приняты к производству. Это уже явно противоречило здравому смыслу.
Так постепенно порядок в танковых войсках стал превращаться в беспорядок.

[EvMitkov]

Глава 4. ТРЕТИЙ ЛАУРЕАТ

В моей практике работы конструктором, кроме случая с зенитной пулеметной установкой, был еще один случай, когда я сработал "на корзину". Это был необычный случай: я получил задание сделать конструктивную проработку, которая по своим техническим данным могла показать только один результат - заведомо отрицательный. Об этом знал главный конструктор Карцев, который ставил мне задачу. Это отчетливо понимал и я. Работу эту я сделал. Но что удивительно: я отчетливо помню, как получил задание на работу, и совершенно не помню - как ее выполнял.
Начать эту историю придется с момента моего поступления на работу в КБ. Тогда при первом знакомстве и Хлопенко и Трушин свой рассказ об истории КБ вели о двух конструкторах, создавших КБ и руководивших созданием легендарного Т-34: о Михаиле Ильиче Кошкине и затем - Александре Александровиче Морозове. О Кошкине говорили как о талантливом организаторе, который в короткий срок завоевал и доверие и любовь коллектива, сумел раскрыть творческий потенциал коллектива (это в 1936-1938 гг.!); сумел, вопреки требованиям военных, доказать лично Сталину, что в будущей войне армии нужен будет не сложный колесно-гусеничный, а простой гусеничный танк (Т-34). Кошкин в 1939 г. лично у Сталина добился освобождения конструкторов-танкистов, на которых уже наложил свою руку Берия. Михаил Ильич умер в 1940 г. по официальной версии от воспаления легких, которым он заболел непосредственно участвуя в пробеге опытных образцов танков по маршруту Харьков-Москва-Харьков. Но когда в 1953 г. (через 13 лет) люди вспоминали Кошкина, они говорили нем с любовью как о дорогом и близком человеке.
Несколько другое отношение было к Морозову. Отдаваясь полностью работе, он практически не оставлял места эмоциям в своих отношениях с товарищами по работе. Эту сухость люди чувствовали. Но Александр Александрович никогда не позволял себе грубости с подчиненными. Авторитет его как Главного конструктора в отрасли был непререкаем. На плечи этого человека легла вся тяжесть внедрения принципиально новой машины в серийное производство на крупнейших заводах страны в самое тяжелое время - в начальный период войны. И потом - непрерывное совершенствование конструкции танка без остановки серийного производства на протяжении всех четырех лет войны. В 1942 г. выпуск Т-34 составлял 51% от общего выпуска танков, в 1943 г. - 88, в 1944 г. - 87 и 1945 г. - 71%. В этих условиях даже незначительная техническая или организационная ошибка в работе КБ могла стать лично для Морозова роковой. Я уже приводил выше рассказ самого Александра Александровича о том, как его приглашал Сталин для объяснения по качеству выпускаемых танков.
Приведу здесь еще один случай, в порядке иллюстрации ситуации того времени. Об этом мне рассказал Виктор Антонович Роденко, который случайно оказался свидетелем происшедшего. Как-то зимой в Н.Тагил прибыл Л.Берия. Прибыл он в персональном пульмановском вагоне, естественно с личной охраной, вызвал к себе директора завода, генерал-майора инженерно-танковой службы Юрия Евгеньевича Максарева. О чем и как говорили Л.Берия и Ю.Максарев знают только они двое. Но вот дверь тамбура вагона открылась и в ней показался Максарев. Генерал был явно не в форме: шинель расстегнута, лицо красное, папахи на голове не было. Он медленно спустился по ступенькам вагона на снег и пошел к ожидавшей его машине. В это время в тамбуре появился офицер личной охраны Берия, это был кавказец, на плечах его блестели золотые погоны, в руке он держал генеральскую папаху. Кавказец окликнул генерала и показал ему папаху. Максарев пошел назад к вагону. Но кавказец дожидаться его не стал. Он демонстративно бросил папаху на пол тамбура, по футбольному пнул ее носком сапога в снег и закрыл дверь. Случалось и такое!
Но в этой ситуации Александр Александрович Морозов сумел безупречно наладить работу КБ. Его конструкторское кредо: "В машине нет мелочей". За мелочами почти всегда следуют большие неполадки. Все должно быть учтено, выверено, сделано добротно, а совесть. Этому правилу Морозов не изменял ни в каких ситуациях. Морозов говорил: "Небрежность в чертежах отображает небрежность в мыслях". Морозовский стиль работы постепенно стал стилем работы всего коллектива. Резолюции Морозова на чертежах всегда были конкретные, краткие, деловые. В этих резолюциях концентрировалась мысль, интуиция, опыт. В отличие от всех остальных известных наших руководителей танковых КБ Морозов в критической ситуации мог сам стать за кульман и найти нужное конструктивное решение, будь то броневая конструкция носовой части корпуса или воздухоочиститель двигателя. Это был не просто руководитель КБ, это был Главный конструктор танка. У Морозова было любимое изречение: "Корабль никогда не дождется попутного ветра, если не знает, в какую гавань ему надо плыть". Возглавляемый им коллектив всегда знал, в какую гавань ему надо было держать курс. И мы, выпускники МВТУ 1953 г., влившиеся в коллектив ордена Ленина танкового КБ УВЗ, чувствовали этот дух Морозова в работе КБ во всем, вплоть до мелочей.
Но во всем этом была одна деталь, на которую я первоначально не обратил внимания. Дело в том, что 11 апреля 1942 г. за создание танка Т-34 лауреатами Сталинской премии I степени стали три человека: Михаил Ильич Кошкин (посмертно), Александр Александрович Морозов и Николай Алексеевич Кучеренко. О последнем никто из старожил КБ ничего не рассказывал. В 1953 г. Кучеренко на заводе уже не было, он работал в министерстве в Москве начальником Гпавтанка и был членом Коллегии министерства. Кучеренко иногда появлялся по служебным делам на заводе, редко заходил к руководству КБ, с конструкторами практически не общался. Однажды летом 1955 г., когда Кучеренко был на заводе, меня в конце рабочего дня вызвал к себе главный конструктор Карцев. В кабинете он был один. При моем появлении главный развернул на стопе кальку, на которой был в карандаше скопирован габаритный чертеж 122-мм пушки тяжелого танка Т-10, и обратился ко мне.
– Юрий Петрович, Вам задание - проработать установку это пушки в танк Т-54.
– Леонид Николаевич, - опешил я, - но ведь эта пушка стоит в 50-тонном танке и у нее сила отдачи при выстреле более 40 т., наш Т-54 весит всего 36 т!
– А что я могу сделать? - Карцев развел руками. - Это приказ Кучеренко, так что берите кальку, идите и приступайте к работе.
Ошарашенный этим нелепым заданием, я вернулся на рабочее место, сел и начал думать. Но ничего путного не приходило в голову. Понять цель и смысл этого задания я так и не смог. Размышляя, я не заметил, как закончился рабочий день и опустело КБ. Я убрал бумаги на своем рабочем месте и пошел на выход. Проходя по коридору, я заметил, что дверь в красный уголок открыта. Был ясный, тихий, теплый летний вечер. Мне захотелось для разрядки для души поиграть на пианино. Накануне в красный уголок, в порядке уплотнения, поместили конструкторскую группу Владимира Константиновича Байдакова. Одного из непосредственных участников создания Т-34. Заглянув в дверь, я увидел Байдакова, который, сидел за столом, просматривал бумаги. Я обратился к нему: "Владимир Константинович, Вы не будете против, если я немного поиграю на пианино?" Он ответил: "Пожалуйста". Я сел за инструмент и начал тихо в полтона наигрывать мелодии военных и послевоенных лет. Когда я заиграл танго "Мне бесконечно жаль...", Байдаков неожиданно запел своим бархатным баритоном в полголоса. Мы были в помещении вдвоем. Когда Байдаков кончил напевать, я неожиданно для себя спросил: "Владимир Константинович, а какими вопросами занимался в КБ Кучеренко, когда он был заместителем у Морозова?" Мой вопрос был неожиданным и для Байдакова, но, не поднимая головы от бумаг, несколько помедлив, он ответил.
– Тот, кому нужно было решать технические вопросы - шел ре шать к Морозову. Тот, у кого протерлись штаны и нужен был отрез на брюки или кому надо было устроить ребенка в детский сад - шел к Кучеренко.
– А как же, занимаясь бытовыми делами в КБ, он стал лауреатом Сталинской премии за создание Т-34? - Невольно вырвалось у меня.
– Очень просто. Кучеренко женат на родной сестре жены Максарева. Этот случайно вызванный неожиданными обстоятельствами раз говор настолько поразил меня, что запомнил я его дословно.
В то время я с Кучеренко лично знаком не был. В 1956 г. меня назначили ведущим конструктором по танку со стабилизацией вооружения в 2-х плоскостях (после принятия на вооружение - танк Т-54Б). В 1957 г. мне пришлось заниматься вопросами Т-54Б, которые формально выходили на уровень начальника главка, в этот год мы и познакомились. Начиная с 1957 г., на протяжении более десяти лет, до 1969 г., когда Д.Ф.Устинов и Министр оборонной промышленности С.А.Зверев наконец поняли и убедились, что это за "работник", и выгнали Кучеренко из танкостроения, я имел возможность лично наблюдать деятельность Кучеренко в самых разнообразных служебных ситуациях. И чем больше я узнавал, тем больше убеждался в справедливости слов, сказанных Байдаковым. А не любил Кучеренко появляться в тагильском и харьковском танковых КБ потому, что там в глазах тех, кто создавал Т-34, он видел молчаливое презрение к себе.
Таким был третий человек, который с помощью Максарева формально и незаслуженно оказался в числе создателей легендарной тридцатьчетверки.

Глава 5. ТАНК Т-54Б

С момента своего рождения в 1916 г. и включая все годы второй мировой войны, танк, для того чтобы сделать прицельный выстрел, должен был совершить на поле боя остановку на 2-3 мин. Это называлось - "стрельба с коротких остановок". Иногда при особо высокой слаженности экипажа, когда механик-водитель обеспечивал "дорожку" (движение 30-40 м по прямой и по сравнительно ровной местности), наводчик успевал произвести прицельный выстрел без остановки танка - "стрельба с ходу". Статистика показывала, что в этом случае частость попадания в цель составляла 1-2% (из ста выстрелов попадали 1-2). Учитывая, что в танке Т-54 боекомплект составлял 34 выстрела, можно было считать, что вероятность попадания при стрельбе с ходу из танка Т-54 находилась в пределах 0-1%.
До второй мировой войны в печати иногда называли тяжелые танки - "сухопутные дредноуты". Дредноут - боевой морской корабль, имеющий броневой корпус и мощное артиллерийское вооружение. Но в отличие от "сухопутного дредноута" морской дредноут для производства прицельной стрельбы не мог застопорить свой ход и перестать раскачиваться на морских волнах. Поэтому в кораблестроении возникла необходимость найти способ наведения и стабильного удержания артиллерийских систем в пространстве независимо от колебаний корпуса корабля.
Такие работы интенсивно велись практически во всех странах с развитым военным кораблестроением. Техническое решение было найдено на базе применения гироскопических датчиков. Естественно, что после создания корабельных стабилизаторов вооружения, работы по их совершенствованию велись постоянно. К концу 50-х годов эти работы в СССР достигли такого высокого технического уровня, что стало реальностью создание стабилизаторов и для пушек тяжелого и среднего танков. Главной сложностью для разработчиков стабилизатора было выполнение требований танкистов по габаритам и весам узлов танкового стабилизатора. Так, если корабельный пульт управления имел размер в вертикальной плоскости около метра, то на танковый отводилось всего 200 мм. Когда в 1953 г. я приступил к работе в КБ, на заводе уже шло внедрение в серийное производство стабилизатора танковой пушки в вертикальной плоскости (условный шифр системы "Горизонт"). Разработчиками стабилизатора были москвичи - ЦНИИ автоматики и гидравлики (ЦНИИ-АГ) Министерства оборонной промышленности. В то время УВЗ был в ведении Министерства транспортного машиностроения. То что ЦНИИ-АГ и УВЗ были в ведении различных министерств, ощутимо усложняло работу по созданию танков со стабилизированным вооружением, но это я почувствовал на собственном опыте позже. Был еще один отрицательный организационный момент в этой работе. У Заказчика - Министерства обороны всеми вопросами вооружения занималось Главное артиллерийское управление (ГАУ), а вопросами бронетанковой техники - Главное бронетанковое управление (ГБТУ). В итоге требования на создание стабилизатора танкового вооружения разрабатывало и утверждало ГАУ по согласованию с ГБТУ, а требования на установку стабилизатора в танке - ГБТУ по согласованию с ГАУ.
Соответственно договор на разработку и на последующее серийное производство стабилизатора заключало ГАУ, а по всем танковым делам - ГБТУ. Все это я знал и видел "со стороны" в сборочном цехе и в КБ.
Поскольку в системе "Горизонт" примерно 95% всех нововведений и изменений касалось электроавтоматики и гидравлики, а также размещения этой системы на пушке Д-10Т (главный конструктор Федор Федорович Петров), и не более 5% касалось размещения в боевом отделении танка покупных изделий, получаемых с заводов другого министерства, в нашем КБ вопросами системы "Горизонт" было поручено заниматься бюро электрооборудования. Возглавлял бюро Василий Яковлевич Курасов. Это был типичный представитель Морозовской школы, человек предельно аккуратный и внешне и в работе. Я не помню случая, когда бы Василий Яковлевич был не в курсе вопросов, которые входили в круг его обязанностей.
Так обстояли в общем виде дела по стабилизации танкового вооружения в начале 1955 г. на УВЗ.
В конце мая 1955 г. меня вызвал заместитель главного конструктора Яков Ионович Баран. В КБ он вел вопросы нового проектирования. Яков Ионович рассказал мне о том, что ведутся работы по созданию стабилизации танкового вооружения в 2-х плоскостях. Первый этап -стабилизация пушки в вертикальной плоскости - выполнен. Сейчас ведется НИР по двум плоскостям. В горизонтальной плоскости разрабатывается система стабилизации башни. От нашего КБ потребовалось создать принципиально новый планетарный механизм поворота башни (МПБ) с электромагнитной муфтой, обеспечивающей переключение привода с ручного на электрический, с люфтовыбирающим устройством и сдающим звеном фрикционного типа. Все это сделано. Изготовлен один экспериментальный танк Т-54, в котором практически по месту были установлены узлы и агрегаты системы 2-плоскостной стабилизации. Танк находится под Ленинградом на полигоне ГАУ (в районе станции Ржевка). На полигоне ведутся стрельбы с ходу для определения эффективности 2-плоскостного стабилизатора и определения технических параметров как узлов и механизмов самого стабилизатора, так и соответствующих узлов танка для выработки ТТТ на проведете ОКР. В целом испытания проходят нормально. Имеются замечания и по ЦНИИАГ и по нашей части по МПБ, что вполне естественно этапе НИР.
Рассказав все это, Баран поставил передо мной задачу: детально ознакомиться с конструкцией нового МПБ, определить его возможные слабые места, получить в механическом цехе соответствующие запасные части, выехать на Ржевку. На полигоне я должен был произвести осмотр МПБ, при необходимости заменить детали, имеющие большой износ, и мне поручалось представлять КБ на заключительном этапе испытаний.
Помимо этого, факультативно, Баран поставил еще одну задачу. При разработке концепции стабилизации танкового вооружения было предложено два варианта. Первый - высокоточная стабилизация поля зрения прицела и силовая подстабилизация пушки и башни. Второй - силовая стабилизация пушки и башни. Первый вариант привлекал тем, что существенно облегчал условия работы наводчика, но был намного сложнее в изготовлении и эксплуатации. В результате было принято компромиссное решение: на тяжелом танке Т-10 проверить первый вариант, на среднем Т-54 - второй вариант. Такое решение представлялось логичным. Во-первых, башня Т-10 в сборе была на 30-40% тяжелее башни Т-54 и, следовательно, стабилизировать ее с такой же точностью как у Т-54 было значительно труднее. И во-вторых, Т?10 выпускались в количествах на порядок меньших, чем Т-54. Яков Ионович порекомендовал мне внимательно ознакомиться на месте с обоими вариантами и постараться самому оценить их.
В принципе поставленная задача мне была ясна. Правда, в техническом плане представить себе стабилизированные артиллерийские орудия на плавно раскачивающемся на морских волнах линкоре водоизмещением 26 тыс. т или крейсере водоизмещением 8 тыс.т я мог. Но вот представить стабилизированную пушку в 40-тонном, хаотически трясущемся и прыгающем на ухабах, надолбах, пнях и ямах движущемся танке в то время мне было трудно. Но тем интересней представлялась задача.
В начале июня я был на Ржевке. Здесь в это время оба танка проходили профилактическое техническое обслуживание. При мне была произведена переборка МПБ с заменой одной из шестерен. Танки были подготовлены к завершающему этапу испытаний стрельбой с ходу. Трасса для таких испытаний находилась километрах в 60-и от Ржевки, в урочище Нясино. Туда танки пошли своим ходом. Нашу бригаду представителей промышленности в Нясино доставили автобусом. В урочище все было подготовлено к стрельбам. Были подготовлены две трассы для фронтальной стрельбы и одна для фланговой. Согласно ТТТ фронтальная стрельба должна была производиться на дистанции 1500-1000 м от мишени при скоростях движения 10-12 км/ч. Фланговая стрельба должна была производиться на тех же скоростях движения с дистанции 1250 м. Здесь следует сказать, что серийный стабилизатор "Горизонт" обеспечивал в таких условиях 30% попаданий в мишень № 12 "а" (боковой контур танка). Расчеты показывали, что при 2-плоскостной стабилизации (при том уровне техники и технологии) вероятность попаданий может возрасти вдвое. Именно это и предстояло проверить.
В Т-54, где, как я уже сказал выше, была силовая стабилизация пушки и башни, прицел был телескопического типа и полностью размещен внутри башни. С точки зрения противопульной и противоснарядной защиты это было идеальное конструктивное решение. Оптическая связь прицела с внешним миром осуществлялась через вертикальную щель в лобовой броне башни. Сам прицел внешне условно напоминал трубу из двух частей, соединенных между собой шарниром, позволяющим сгибаться прицелу в вертикальной плоскости. Передняя часть прицела (объективная) жестко крепилась к передней части люльки пушки, т.е. здесь оптическая ось прицела жестко соединялась с осью канала ствола пушки. Вторая часть прицела (окулярная) с помощью регулируемого по высоте и направлению подвеса крепилась к крыше башни, так что окуляр прицела находился в зоне расположения наводчика. Если все упростить, то описанная принципиальная схема полностью соответствовала снайперской винтовке с оптическим прицепом: наведенная на цель система была готова к выстрелу мгновенно. Действовал принцип: "вижу-стреляю".
В Т-10 прицел был перископического типа. Через отверстие в крыше башни головка прицела выходила наружу, где она была укрыта броневым колпаком, имевшим окно с фронтальной стороны, защищенное специальным оптическим стеклом. Размеры броневого колпака были довольно значительными, сторона кубика была около 200 мм. Корпус прицела представлял собой прямоугольник весом около 20 кг, который был закреплен внутри башни независимо от пушки. В головке прицела размещалось зеркало, которое горизонтальный оптический луч, поступающий извне, преломляло под углом 90° и направляло его вниз в собственно прицел. Вес зеркала в сборе находился в пределах 200 г. Вот эти 200 г и были стабилизированы внутри прицела в 2-х плоскостях. Башня Т-10 в сборе весила более 12 т и пушка с башней тоже были стабилизированы в 2-х плоскостях. Естественно, что точность стабилизации поля зрения прицела в данном случае была ощутимо выше точности стабилизации пушки и башни. Таким образом условия наблюдения за полем боя и условия точного наведения марки прицепа на цель в танке Т-10 были лучше, чем в Т-54. Но дальше появлялось "но", которое по моим понятиям делало всю систему управления огнем на Т-10 хуже, чем на Т-54.
Дело в том, что на Т-10 получилось фактически две системы стабилизации: одна - высокоточная стабилизация поля зрения; вторая - силовая следящая система стабилизации оружия. В результате пришлось отказаться от жесткой механической связи линии визирования прицела и оси канала ствола орудия. Эту связь пришлось заменить электрической. В итоге появился в системе управления огнем принципиально новый узелок - "контакты разрешения выстрела". Это были две пары контактов. Одна пара контактов замыкала электроцепь, когда линия визирования и ось канала ствола совпадали в горизонтальной плоскости с точностью достаточной для производства выстрела. Вторая пара обеспечивала то же самое в вертикальной плоскости.
На практике процесс стрельбы на Т-10 выглядел следующим образом. Пульт управления стрельбой с двумя рукоятками для обеих рук находился на прицеле. Наводчик, наблюдая в окуляр, совмещал марку прицепа с целью и нажимал на рукоятке пульта управления кнопку "пушка" (на другой рукоятке пульта была кнопка "пулемет" За этим в течение нескольких допей секунды должен был следовать выстрел. В инструкции по эксплуатации было записано, что наводчик, нажав кнопку стрельбы, должен был ждать выстрела 2-3 удерживая при этом марку прицепа на цели. Если случится, что выстрела за это время не последует, полагалось отпустить кнопку стрельбы и повторить всю процедуру с начала. Такая необычна запись объяснялась тем, что нажимая кнопку стрельбы наводчик подавал электропитание в две цепи. Первая - цепь электроспуска пушки, которая как правило была разомкнута контактами разрешения выстрела ввиду рассогласования линии визирования и оси канала ствола (если случайно в этот момент рассогласование было в пределах контактов разрешения выстрела, то выстрел происходил без задержки за 0,02-0,03 с). Вторая - цепь вычислительного устройства, которое определяло величину и направление рассогласования оси канала ствола с пинией визирования и выдавало соответствующие сигналы на силовые привода пушки и башни для ликвидации этого рассогласования. Когда контакты разрешения выстрела замыкались, срабатывал электроспуск и происходил выстрел. В этом случае счет времени мог идти на секунды.
Принципиальная схема управления огнем Т-10 упрощенных аналогов на уровне стрелкового оружия не имела. Но принцип, заложенный в ней, можно было сформулировать так: "вижу-даю команду на стрельбу". При этом выполнение команды от вопи наводчика уже не зависело, а на производство выстрела порою требовались секунды.
Как правило, огневой бой танка - это артиллерийская дуэль либо с танком, либо с противотанковой артиллерией противника. В таком бою счет времени идет не на секунды, а на доли секунды. Поэтом для себя я сделал вывод, что система управления огнем на Т-10 имеет серьезный порок и система Т-54 в данном случае предпочтительнее. Вскоре жизнь неожиданным образом подтвердила мой вывод.
Стрельбы в Нясино велись попеременно: то из Т-10, то из Т-54. Поскольку испытания носили сравнительный характер, то на стрельбах присутствовали представители разработчиков всех систем, независимо от того, какая система в этот день испытывалась. На Т-10 сердцем системы управления огнем был прицел. Разработчике этого сложного и интересного по своему замыслу прибора было КБ Красногорского завода Миноборонпрома. На испытаниях КБ представлял Игорь Борисович Берлин - мужчина лет тридцати пяти, жгучий брюнет, с непривычной по тем временам окладистой бородой. Часть внимания и интереса, которые все испытатели уделяли новому прицелу, Игорь Борисович принимал на свой счет и был в меру самоуверен и заносчив. Но при всем при том в нем чувствовался очень грамотный, эрудированный инженер и в общем он достойно представлял свою фирму.

[EvMitkov]

В один из теплых июньских дней, мы как обычно собрались утром на огневой позиции. По графику были стрельбы из Т-10. Танк уже стоял на исходном рубеже. Берлин и я поднялись на смотровую вышку. Экипаж доложил о готовности офицеру-руководителю испытаний и занял свои места в танке. Прозвучала команда: "Вперед!". Машина двинулась по трассе. В начале стрельбовой трассы был земляной вал высотой 1,5 м, за ним следовал сравнительно ровный участок метров 25-30, на котором экипажи обычно и делали первый выстрел. Далее лежало бревно около 40 см диаметром.
Танк преодолел земляной вал и практически прошел прямолинейный участок когда прогремел выстрел. Мы с Игорем Борисовичем с удивлением увидели, что снаряд пролетел метров на 20 выше щита (стрельба велась бронебойно-трассирующими снарядами). Танк прошел трассу до конца не произведя больше ни одного выстрела. Когда Т-10 вернулся на исходный рубеж, наводчик доложил, что он действовал строго по инструкции. Наводчик-солдат второго года службы, сделавший не один десяток выстрелов из танка в том числе и из этого танка (с 2-плоскостной стабилизацией), доложил, что он навел марку на цель, нажал кнопку стрельбы и ждал выстрела, танк тряхнуло, грохнул выстрел и он успел увидеть трассу снаряда выше щита. Далее наводчик утверждал, что, после того как пушка была заряжена и вернулась в стабилизированное состояние, он еще 5-6 раз наводил марку на цель, нажимая кнопку стрельбы так же, как и в первый раз, ждал выстрела 2-3 с, но до конца трассы выстрела так и не последовало. Берлин со своей бригадой проверил состояние стабилизатора, нашел все в полном порядке и официально уведомил руководителя испытаний, что стрельбы можно продолжать. Был произведен второй заезд. На этот раз не было произведено ни одного выстрела. Наводчик вновь утверждал, что он наводил марку прицела, как и раньше нажимал кнопку стрельбы, ждал 2-3 с, выстрела не было и он отпускал кнопку стрельбы. Так за заезд повторилось 5-6 раз. Берлин вновь перепроверил систему управления огнем - все было в порядке. Наводчик начал нервничать. Игорь Борисович его успокаивал, говорил о том, что если марку прицела спокойно держать на цели и терпеливо ждать выстрела, то автоматическая система не допустит серьезных промахов. Берлин предложил наводчику прекратить фронтальную стрельбу и перейти на фланговую. Тот согласился. Танк перевели на фланговую трассу. Вдоль трассы стояли три щита. При первом же заезде на этой трассе первый выстрел - и снаряд пролетел между первым и вторым щитом, больше выстрелов не было. После возвращения на исходную позицию наводчик заявил, что из этой системы он дальше стрелять не может. В этот день стрельбы были прекращены.
Факт был налицо: программа, заложенная в систему управлений недостаточно учитывала те возможные изменения в психическом состоянии человека, которые возникают в экстремальных ситуациях. Если мне не изменяет память, то в Боевом уставе пехоты Красной Армии в 1943 г. понятие "бой" определялось как "предельное напряжение моральных и физических сип бойца". По себе знаю, что в подобных ситуациях внимание к чему-то обостряется до предела, а к чему-то снижается практически до нуля.
Видимо нечто подобное произошло и в данном случае. Наводчик держал кнопку стрельбы нажатой, когда танк наехал не препятствие. Сильный толчок снизу сбил марку прицела. В этот момент замкнулись контакты разрешения выстрела. Произошел выстрел снаряд полетел в небо. В сознании наводчика прошел сигнал: "Нельзя долго держать кнопку стрельбы нажатой!" После этого пальцы наводчика уже подсознательно держали кнопку стрельбы нажатой не 2-3 с, а только 0,2-0,3 с, хотя ему казалось, что он делает все так же, как и раньше. О чем он, не кривя душой, и докладывал. обычному напряжению, которое испытывает любой экипаж при движении танка по-боевому (с закрытыми люками), да еще со стрельбой из пушки на ходу, у наводчика в этой ситуации добавилось дополнительное психическое напряжение, вызванное неполадками со стрельбой. После долгого успокаивающего разговора с Берпиным при переходе с фронтальной стрельбы на фланговую наводчик расслабился, но поскольку оптимальное чувство времени у него было нарушено, то при первом выстреле он держал кнопку нажатой в ожидании автоматического совмещения контактов разрешения выстрела уже более 3 с и дождался, когда на объезде препятствия произошел рывок танка в боковую сторону и марка прицела сбилась в горизонтальной плоскости. Снаряд пролетел между щитами. В психике наводчика произошел вновь сдвиг в сторону сокращения времени ожидания, но теперь его пальцы просто нажимали и тут же отпускали кнопку стрельбы. Режим "ожидание" практически был сведен к нулю, хотя наводчику по-прежнему казалось, что он все делает в строгом соответствии с инструкцией. Такой режим работы системы управления огнем на Т-10 не предусматривался. Как говорят в таких случаях: сложилась "нештатная" ситуация. В результате танк утратил возможность в этом случае стрелять с ходу. На следующий день был привлечен другой экипаж и стрельба пошла своим чередом. Таким образом, преимущество силовой стабилизации артиллерийского вооружения танка Т-54 перед двухступенчатой (прицела и вооружения) на Т-10 для меня стало очевидным.
Как вышел из этого положения Берлин я не знаю. Официально испытания вел полигон и отчеты по Т-10 и Т-54 оформлялись раздельно. В остальном все прошло нормально. На стрельбах получили около 60% попаданий. Стало очевидно, что в ближайшее время будет принято решение о проведении ОКР. Обо всем этом я и доложил вернувшись на завод.
Примерно через месяц главный конструктор Карцев пригласил меня к себе и сказал, что документ в Москве о проведении ОКР оформлен и в связи с этим решено назначить меня ведущим конструктором по Т-54 со стабилизацией оружия в 2-х плоскостях. Я принял сказанное к исполнению. Соответствующий приказ был подписан на следующий день.
Так начался новый этап в моей работе конструктором. Из всего, что я успел узнать и увидеть по стабилизации танкового вооружения, меня и удивило и озадачило одно обстоятельство. Все на всех уровнях рассматривали и решали чисто технические вопросы сопряжения электро-механических параметров и габаритно-весовых характеристик стабилизатора с пушкой и башней танка и никто, нигде не поднимал вопроса об обеспечении хотя бы минимальных условий безопасной работы экипажа при стабилизированном вооружении. А вопросы были и очень серьезные. Так, к моменту моего подключения к этой работе в серийном производстве около трех лет выпускался танк Т-54А со стабилизацией в вертикальной плоскости (система "Горизонт"). Если на Т-54 наведение пушки по вертикали осуществлялось наводчиком с помощью ручного подъемного механизма (с необратимой червячной парой) и, как правило, на коротких остановках, то фактически в движении пушка была неподвижна относительно танка и сама по себе опасности для экипажа не представляла. На Т-54А при включенной системе "Горизонт", даже без стрельбы, при движении танка по трассе пушка в башне ходила от упора до упора (от крыши башни и практически до пола боевого отделения). Внешне все выглядело наоборот: пушка сохраняла горизонтальное положение, а колебался на препятствиях ухабах танк. Но для экипажа, находившегося внутри танка, практически непрерывно раскачивалась пушка. В этих условиях, если в зону качания пушки случайно попадала рука, плечо или другая часть тела одного из членов экипажа, то последствия могли быть самыми печальными. И это были не пустые мои предположения. Примерно за полгода до этого от Заказчика поступила официальная информация, что в войсках во время учебных стрельб с ходу на Т-54А произошел смертельный случай. Командир танка в ходе стрельбы делал замечания заряжающему (наводчик и командир размещались слева, а заряжающий - справа от орудия) и случайно наклонил голову в сторону заряжающего. В это время произошел выстрел. Откатившимся казенником командиру размозжило голову. Произошедшее квалифицировали как "несчастный случай" и на том успокоились. Считалось, что члены экипажа сами должны следить за тем, чтобы в бою не попасть в зону качания и отката орудия. Вроде все правильно. А если задуматься?
В боевом отделении танка находилось три человека и только в обязанности одного из них - заряжающего, входила непосредственная работа с орудием. В обязанности наводчика входило наблюдение за целями на поле боя и поражение их по указанию командира. "Прикованный" к прицелу наводчик находился в постоянном положении по отношению к качающейся пушке и мог попасть своим правым плечом или локтем в зону качания при сильном толчке или крене танка. Гораздо сложнее было положение у командира: он должен был вести круговое наблюдение за полем боя, осуществлять радиосвязь, а если это был командир взвода, роты или батальона - руководить боем подразделения. В этих условиях, по моему разумению, конструктор не должен был требовать от наводчика и командира еще следить и за качающейся пушкой. Конструктор должен был оградить рабочие места наводчика и командира от пушки. Почему этого не сделал Карцев, который до назначения главным конструктором был ведущим конструктором Т-54А, я не знаю.
Первое что я сделал - разработал конструкцию легкого быстросъемного ограждения рабочих мест командира и наводчика со стороны пушки.
Второй вопрос был связан с заряжающим. С введением стабилизации в горизонтальной плоскости башня танка, оставаясь при стрельбе в фиксированном положении в горизонтальной плоскости в пространстве, в то же время вращалась относительно рыскающего в движении корпуса танка. В отличие от наводчика и командира, которые выполняли свои обязанности сидя на закрепленных в башне сидениях, заряжающий мог выполнять свои функции только стоя на полу корпуса танка. В результате человек оказывался в положении, при котором он стоял на полу в неподвижной коробке, а верхняя часть его туловища (выше пояса) находилась во вращающемся относительно коробки колпаке. В этих условиях, при резких разворотах танка на значительные углы поворота, заряжающий вполне мог быть сбит с ног и оказаться на полу корпуса в районе качания пушки. Дальше уже совсем не трудно догадаться, что с заряжающим должно было произойти то, что происходит с куском мяса, когда повар делает из него отбивную котлету. На образце танка, оборудованном двойной стабилизацией для проведения НИР, пол в боевом отделении никаким изменениям не подвергался, был жест закреплен на днище корпуса танка.
Таким образом, вторым вопросов, который касался чисто конструкции танка, был вопрос создания в боевом отделении пола, который бы вращался синхронно с башней. Принципиально этот вопрос можно было решить двумя путями: либо сделать в башне подвесной пол (по типу гондолы), либо сделать вращающийся пол с роликовой опорой на днище бронекорпуса танка. В первом случае, при определенных положениях башни, затруднялись условия перехода из боевого отделения к механику-водителю и затруднялся доступ к боеукладке в корпусе, поэтому я выбрал второй.
С моими предложениями главный конструктор был согласен и соответствующие задания на рабочее проектирование были выданы бюро вооружения и башни и бронекорпусному бюро.
В обязанности ведущего конструктора входила подготовка всех документов для заключения договора с ГБТУ на проведение ОКР. Эта работа существенно выходила за рамки подготовки обычных деловых бумаг компетенции КБ. Со стороны исполнителя договор подписывал директор завода, со стороны заказчика - начальник ГБТУ, так что по этому вопросу мне пришлось выходить на уровень руководителей основных служб завода и военной приемки. Круг моих еловых контактов существенно расширялся.
Проектом договора предусматривалась разработка конструкторской документации на танк типа Т-54 со стабилизацией вооружения в двух плоскостях наведения (с разработкой и защитой технического проекта). Далее предусматривалось изготовление трех опытных образцов танка с проведением контрольных заводских испытаний и поставка их заказчику на полигонные испытания. Срок завершения работ - 1956 г. Срок был очень жесткий, практически аналогичный военному времени. В те годы слова "холодная война" в оборонной промышленности звучали не просто как политический штамп - это была реальная оценка международного положения и этим определялся трудовой ритм и накал работы оборонных предприятии.
В ходе подготовки и подписания договора возникали разные вопросы. Один из них я запомнил особенно. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что в любом договоре главным вопросом является, насколько грамотно составлена смета финансовых затрат на выполнение работ. Когда у меня подошло время составлять смету, мне сказали, что делать это я должен вместе со старшим экономистом производственного отдела завода и дали координаты этого человека. В производственном отделе меня встретил сухощавый мужчина лет сорока пяти, в скромном, поношенном костюме, по внешнему виду - типичный заводской конторский служащий. Мы познакомились и начали беседу. Я в общих чертах рассказал цепи, задачи, а также объемы и сроки намеченных работ. При попытке перейти к конкретным вопросам, собеседник меня прервал, достал рабочую тетрадь и сам начал задавать вопросы. Первый вопрос был: "Какие узлы и базовые детали и как будут изменяться по цеху "184" и будут ли новые?" Затем такие же вопросы последовали по цехам 110", "190", "710", "760" и др. Короче, мы подробно "прошли" по основным цехам литейного, кузнечно-прессового, сборочно-сварочного, механосборочного производств и по цеху сборки танков. При этом по мере того как мой собеседник понимал, о каком узле или какой детали я веду речь, он тут же, не заглядывая ни в какие бумаги, называл чертежный номер детали или узла и делал какие-то записи в тетради, Я совершенно не готовился к такой процедуре и поэтому никаких справочных материалов с собой не имел. Приходилось до предела напрягать память и ориентироваться на те знания серийного производства, которые я успел накопить работая на заводе. Закончив вопросы мой собеседник углубился в свои записи и расчеты, а я приходил в себя после неожиданного необычного экзамена. Должен сказать, что определенная таким образом сметная стоимость оказалась после окончания работ всего на 25% меньше фактических затрат. Через 15 лет, работая в ВПК и получая из Миноборонпрома письма-просьбы с разрешением списать по законченным НИР и ОКР фактические затраты в 2-3 раза, превышающие первоначальную сметную стоимость, я не раз вспоминал старшего экономиста с УВЗ.
Вскоре после моего назначения ведущим конструктором на завод пришел отчет о НИР, проведенной по 2-плоскостной стабилизации на Т-54. Прорабатывая отчет, я обратил внимание на такой факт; танк испытывался стрельбой в 3-х местах и везде были получены разные результаты. Так, при стрельбе с ходу на УВЗ было получено 50% попаданий; на танковом полигоне (ст.Кубинка) - 40% и на артиллерийском полигоне (ст.Ржевка — где побывал и я) - 60% Танк был один и тот же, стабилизатор был отрегулирован на одни те же параметры, стрельба велась одним и тем же типом боеприпасов. В чем была причина? Я мог предположить только одно: различная сложность стрельбовых трасс. Проверка мое предположение подтвердила. Чтобы снять этот вопрос на будущее, я по согласованию с представителем заказчика разработал чертеж 500-метровой трассы с препятствиями, предназначенной специально для стрельбовых испытаний системы стабилизации вооружения. Учитывая, что в автоматическом режиме стабилизатор должен был удерживать башню в заданном направлении при разворотах танка, на отметке 250 м была предусмотрена условно "воронка" (диаметр 4 м) от взрыва фугаса с обязательным объездом (все остальные препятствия на трассе танк преодолевал при прямолинейном движении). С этим чертежом я побывал и на Ржевке, и на Кубинке и согласовал его с испытателями артиллеристами и танкистами. Но когда чертеж увидели представители ЦНИИАГ, они категорически потребовали убрать пункт технических требований, в котором говорилось об объезде "воронки". Объяснить свое требование они отказались. Это требование ЦНИИАГ оказалось единственным разногласием при составлении программы контрольных заводских испытаний танков. Вопрос был вынесен на высший уровень - в Москву Решение пришлось ждать целый месяц. Обсуждение вопроса происходило на высшем уровне келейно, ни завод, ни военную приемку не привлекли. Миноборонпром, Минтрансмаш, ГАУ и ГБТУ приняли решение в пользу ЦНИИАГ. Вопрос был исчерпан. Таким образом появилась типовая стрепьбовая трасса, на которой в течение последующих нескольких десятков лет отрабатывались и испытывались все танковые стабилизаторы.
Спустя десять лет, работая во ВНИИТМ, я по собственной инициативе вновь вернулся к этому вопросу (к вопросу объезда "воронки"). Депо в том, что в 1955 г., когда велась ОКР, ЦНИИАГ работало по ТЗ и по договору с ГАУ. Мы - танкисты получали от ЦНИИАГ только габаритные чертежи, принципиальные монтажные схемы, общее описание и ТУ на установку стабилизатора в танке. Кстати, 2-плоскостному стабилизатору танка Т-54 был присвоен шифр "Циклон". Опытные узлы и агрегаты стабилизатора приходили на УВЗ опломбированными военной приемкой ГАУ в ЦНИИАГ. И даже представители ЦНИИАГ не имели права вскрывать и ремонтировать дефектные узлы стабилизатора без представителя ГАУ. В этих условиях танкистам понять, какая связь была между стабилизатором в горизонтальной плоскости и объездом танком "воронки" на испытательной трассе, было довольно трудно. Однако в заводских пробегах на опытных танках с работающим "Циклоном" я замечал, что в одних случаях при изменении направления движения танка стабилизатор в горизонтальной плоскости возвращал автоматически башню и пушку на "цель", в других случаях этого не происходило и мне приходилось (как наводчику) наводить пушку на "цель" заново в полуавтоматическом режиме. Это наводило на мысль о том, что существует какая-то неувязка между угловой скоростью отработки стабилизатора в горизонтальной плоскости и максимальной угловой скоростью поворота танка. Данных по стабилизатору в то время у меня не было. В 1965 г. ситуация была принципиально иной: "Циклон" находился в серийном производстве, во ВНИИТМ была лаборатория по системам стабилизации танкового вооружения и в этой лаборатории был комплект рабочей техдокументации на уже устаревший "Циклон". Я без особого труда нашел все данные, которые меня интересовали и передо мной предстала картина событий десятилетней давности. ГАУ, разрабатывая ТЗ на ОКР по стабилизатору "Циклон", сознательно или случайно установила величину максимальной угловой скорости отработки стабилизатора в горизонтальной плоскости ровно в два раза меньше максимальной угловой скорости разворота танка Т-54. ГБТУ либо вообще не видело этой цифры, либо не обратило на нее должного внимания и согласовало ТЗ. При такой разнице угловых скоростей при разворотах танка стабилизатор мог обеспечить удержание пинии визирования на цели только в пределах незначительного угла маневра танка. По моим расчетам для Т-54 этот угол был равен 36°. При объезде "воронки" танк мог делать развороты в пределах от 45 до 90°. Следовательно, при объезде "воронки" обязательно должна была произойти потеря цели при автоматическом режиме работы стабилизатора и в работу стабилизатора должен был включаться наводчик для того, чтобы в полуавтоматическом режиме снова навести марку на цель. Это первыми поняли представители ЦНИИАГ, когда увидели требование (объезд "воронки" в чертеже трассы стрельбовых испытаний Т-54 с "Циклоном". Вслед за ними поняли это и в ГАУ и в ГБТУ. Для того чтобы исправить создавшееся положение, надо было либо изменить скорость отработки стабилизатора, увеличив ее до скорости разворота танка (но в этом случае надо было переделывать силовую часть стабилизатора в горизонтальной плоскости), либо изменить ТЗ и ТУ, указав в них, что стабилизатор автоматически удерживает марку прицепа на "цели" не вообще, а только при прямолинейно движении танка (рыскание в пределах ± 30°). Во втором случае серьезных изменений в конструкции стабилизатора не требовалось, но это уточнение в техдокументации имело бы серьезное значение для правильного использования оружия в боевых условиях. Однако в силу ведомственных амбиций ГАУ и ГБТУ решили "сор из избы не выносить" и оставить все как есть. ЦНИИАГ (Миноборонпром) данное решение вполне устраивало - ему в этом случае ничего не надо было переделывать. Минтрансмаш, учитывая, что там Главтанк это время возглавлял такой человек, как Кучеренко, ничего не стоило склонить к молчаливому согласию, что и было сделано. Как я уже сказал выше, было решено "воронку" преодолевать как обычное препятствие, двигаясь по трассе прямолинейно, и никаких изменений в документацию и конструкцию не вносить.
Читатель видимо обратил внимание, что в этой главе слово "воронка" я все время ставлю в кавычки. Дело в том, что в чертеже испытательной трассы "воронка" обозначалась на местности условно. Это было круглое углубление в грунте диаметром 4 м, глубиною 0,5 м с вертикальными стенками и плоским дном. Преодолеть такую "воронку", двигаясь прямолинейно, для танка труда не представляло. На поле боя в реальных условиях подобная воронка должна была иметь глубину около 2 м и стенки под углом 45° к горизонту. Вряд ли какому танкисту пришло бы в голову идти напролом через такую воронку, рискуя либо завалиться одной из гусениц, либо черпнуть землю стволом пушки. Элементарная логика подсказывала простой объезд этого препятствия. И в этом случае запись в ТУ и инструкции о том, что стабилизатор удерживает автоматически марку прицела на цели, теряла свой нейтральный, на первый взгляд, чисто технический смысл и в боевой обстановке превращалась в информацию дезорганизующего характера. Вызвано это было тем, что авторы ТУ и инструкции в документах предусматривали специальные указания для наводчика. Смысл этих указаний сводился к следующему: если ты в движении навел марку прицела на цель, то при колебаниях корпуса танка марка может несколько отклоняться от цели, но автомат сам вернет ее в первоначальное положение лучше, чем это сделаешь ты. Наводчику предписывалось в таких случаях пультом управления не пользоваться, а держать руки на рукоятках пульта только для того, чтобы в нужный момент нажимать кнопки стрельбы. Как видим в момент разворота танка, когда стабилизатор терял цель и наводчику надлежало немедленно брать управление на себя и искать цель заново, в ТУ и инструкции никаких объяснений и указаний на этот счет не было. Получалось, что в боевой обстановке, в экстремальной ситуации, наводчик (солдат 18-19 лет) сам должен был решать, как ему в данном случае управлять оружием. По моим понятиям такое недопустимо. Но факт - есть факт и он лишний раз говорит о том, что даже в военной технике, как только мы подходим к решению реальных вопросов, мы либо забываем о человеке и его роли в управлении этой техникой, либо не придаем этому серьезного значения.
Составляя программу контрольных заводских испытаний танков, я столкнулся еще с одним вопросом, касавшимся условий работы экипажа.
Как я уже говорил, для обеспечения работы заряжающего было решено сделать в боевом отделении вращающийся пол. Рабочее проектирование было поручено бронекорпусному бюро. Начальником бюро в то время был Борис Аронович Черняк - участник создания "тридцатьчетверки", лауреат Сталинской премии. Полностью доверяя Борису Ароновичу, я глубоко не вникал в их "дела" и изредка навещал бронекорпусное бюро просто как ведущий по машине. В ходе рабочего проектирования возник вопрос с аварийным люком. На Т-54 под полом боевого отделения в днище бронекорпуса был сделан аварийный люк. Новый вращающийся пол перекрывал этот люк и Черняк решил перенести его под сидение механика-водителя. Я, не вдаваясь в детали, не возражал, а Карцев такое решение утвердил. Но вот подошло время продумать программу испытаний нового конструктивного решения по аварийному люку и я зашел в тупик. Сложилась следующая ситуация. В серийном варианте люк находился между вторым и третьим опорными катками, а теперь он был у первого левого опорного катка. Существовавшие в это время противотанковые мины имели взрыватель нажимного действия и, как правило, взрывались под первым катком. Следовательно, надо было проверить, что произойдет с люком и механиком-водителем при подрыве противотанковой мины под первым левым опорным катком. Вопрос осложнялся тем, что по опыту Великой Отечественной войны аварийный люк должен был открываться вовнутрь танка, при этом замки, крепившие люк к броневому днищу танка, должны были быть быстродействующими. Таким образом надежность аварийного люка при новом размещении надо было проверять обязательно. Здесь надо сказать, что высота передней части корпуса танка при конструировании определялась размером от подушки сидения механика-водителя до крышки люк механика-водителя, закрытой в положении "по-боевому". Практически водитель размещался между днищем и крышей корпуса танка враспор. И если бы взрывная волна сорвала крышку аварийного люка и вдавила ее внутрь танка, то это грозило водителю переломом позвоночника, либо чем похуже.
Был и еще один аспект у этого вопроса. В ходе учебно-боевой эксплуатации имели место случаи, когда танк днищем налетал на валуны, пни и застревал на них. При этом имел место прогиб даже цельного броневого днища, а что будет с аварийным люком? Надо было проверять и это. Но у меня лично не было желания садиться; за рычаги танка, чтобы провести такой эксперимент, а писать программу подобных испытаний для испытателя опытного цеха - совесть не позволяла. Я понял, что от этого вопроса надо уходить
В отличие от начальной стадии ОКР, когда были только проработки на кальках, теперь был полный комплект рабочих чертежей опытного варианта вращающегося пола и аварийного люка. Я взял комплект этих чертежей и комплект серийных чертежей и стал искать другое конструктивное решение. Моим желанием было убрать аварийный люк из-под сидения механика-водителя. Это была возможно только в одном случае: если бы удалось разместить люк под вращающимся полом боевого отделения. Не мудрствуя лука во, я вычертил на кальке по серийным чертежам аварийный люк, а затем по опытным чертежам на этой же кальке нанес вращающийся пол. Результат проработки был совершенно неожиданным: вращающийся пол и аварийный люк мирно уживались в боевом отделении! Первоначально я подумал, что просто ошибся и неправильно проставил размеры, но при перепроверке все оказалось верно. Получалось, что аварийный люк может спокойно оставаться на своем месте, а во вращающемся полу надо просто сделать один быстросъемный сектор, для того чтобы обеспечить экипажу доступ к люку. То что при предварительной прикидке казалось невозможным, при детальной проработке решалось само собой.
С этими проработками я пошел к Черняку. Надо отдать должно Борису Ароновичу: он умел выслушивать мнения других и если он были лучше того, что предлагал он - то принимал их к реализации. Так было и в этот раз. Во избежание недоразумений конструктора корпусники еще раз проверили мою проработку, подтвердили ее правильность и Черняк поставил на ней и свою подпись. Я все это доложил Карцеву и получил его "добро". Так был в этот раз решен вопрос с аварийным люком. Он остался в серийном исполнении никаких испытаний не потребовал.
В ходе ОКР по Т-54 с "Циклоном" было еще несколько интересных случаев, но я хочу выделить один, который послужил мне серьезным уроком на будущее.
Когда я готовил приказ по заводу на проведение ОКР, то самым сложным оказался вопрос по сроку сборки опытных образцов башен. Требовалось изготовить принципиально новые поворотные механизмы, новые погоны да и в самих башнях было много изменений по приваркам прежних деталей для новых узлов. Цехи принимали срок, который был на три месяца больше необходимого для выполнения постановления Правительства.
В то время объем опытных работ на УВЗ вырос настолько, что была введена новая должность - заместитель главного инженера по опытным работам. Первым на эту должность был назначен Александр Львович Мышковский, Этот человек лично знал всех начальников основных цехов, детально знал все танковое и вагонное производство, отлично чувствовал и понимал новое. Мне с ним работать было легко.
Когда я понял, что моих сил и возможностей для решения вопроса по сроку изготовления башен недостаточно, я вынес этот вопрос к Мышковскому. Последний собрал совещание и с помощью различных оргтехмероприятий сократил срок на месяц, т.е. отставание было сокращено с трех до двух месяцев. С таким сроком приказ по заводу и был подписан.
Здесь я должен раскрыть секрет: как такое могло быть в то время.
В каждом большом и серьезном деле прежде всего важна организация работ. На каждом участке должен быть грамотный и ответственный исполнитель. В ГБТУ таким исполнителем был инженер-полковник Маргулис Генрих Моисеевич, в Главтанке Минтрансмаша - в то время главный специалист конструкторского отдела Филимонов Георгий Михайлович. Оба были людьми слова. Все, о чем мы договаривались с ними, оформлялось в Москве официально в соответствии с договоренностью. Доверяли мы друг другу полностью. Так вот оба эти человека сообщили мне, что работы в. ЦНИИ А Г по стабилизатору в горизонтальной плоскости идут с большими трудностями и отстают от установленных сроков на три месяца. Поэтому я молча согласился с приказом по заводу, который был по тем временам антизаконен. Приближался срок сборки башен и поставки из Москвы комплекта узлов и агрегатов стабилизатора "Циклон". И вдруг, за 10-12 дней до этого, мне позвонил Филимонов и сообщил, что в Совмине СССР рассматривались вопросы по оборонной тематике, и когда дошел вопрос по Т-54 с "Циклоном" и представители ГБТУ сообщили, что ЦНИИАГ опаздывает на три месяца, Министр Оборонной промышленности, в то время Дмитрий Федорович Устинов, заявил, что Миноборонпром ведет работы по графику и стабилизаторы "Циклон" на УВЗ будут поставлены точно по графику. Что говорить, в те времена для предприятий слово Министра было равнозначно закону. Мне стало не по себе. Закон в то в охранялся МВД, хотя Берия уже и не было. Утром я был у Мьшковского. Он собрал совещание и предпринял все, что мог. Назначив особые премии за выполнение работ по цехам, он сократи сроки сборки башен еще на месяц, но больше сократить срок оборки башен он не смог. Мы опаздывали на месяц. Я стал думать: что делать? В опытном цехе "540" был танк Т-54, на котором мы производили макетирование "Циклона" - крепление и размещение деревянных макетов узлов и агрегатов стабилизатора. При определенных условиях в этой башне можно было закрепить и проверить некоторыми отступлениями опытные комплекты стабилизатора! Мышковский меня поддержал, но в то же время начал ежедневно по утрам проводить рапорты по проверке сборки башен.
И вот наступил срок поставок из Москвы. Раздался звонок из ЦНИИАГ о том, что три опытных комплекта "Циклона" приняты и отправлены на УВЗ. Через три-четыре дня они прибыли на завод: По договоренности с нашей приемкой (ГБТУ), мы установили первый комплект "Циклона" в макетной башне и обнаружили, что он не работает. То же самое произошло со вторым и третьим комплектами стабилизатора.
В то время директором ЦНИИАГ был Илья Иванович Погожев. Это был по-своему талантливый инженер, но несколько нечистоплотный администратор в делах с соисполнителями. ЦНИИАГ занимался гидравлическим и другим приборостроением и имел возможность по нормативам тех времен применять этиловый спирт. Погожев этим широко пользовался и посылая в командировки своих подчиненных, выписывая им литрами спирт, требовал любыми путями сдавать в установленные сроки опытные образцы аппаратуры предприятиях-соисполнителях, а потом уже дорабатывать их порой месяцами, сваливая, по возможности, вину за срыв сроков на соисполнителей.
В данном случае у Погожева такой номер с УВЗ не прошел.
Приемка ГБТУ доложила в Москву о том, что все три опытных комплекта аппаратуры "Циклон", хотя и приняты представителями ГАУ в ЦНИИАГ, неработоспособны. Немедленно из ЦНИИАГ прибыла очень солидная бригада разработчиков совместно с представителями приемки ГАУ. Началась круглосуточная работа в опытном цехе УВЗ. Пока работала эта бригада мы изготовили и собрали три башни. Но после этого случая я понял, что за сроки и объемы с работ надо уметь отвечать самому и не пытаться укрыться за чужой спиной. Описанный случай остался для меня неприятным воспоминанием. Больше в своей работе я такого не допускал. Надо сказать, что делать это было очень не просто, особенно когда руководство хотело, чтобы работа была сделана в большем объеме и в более короткие сроки. Надо было очень хорошо и глубоко знать вопрос для того, чтобы высокий руководитель тоже понял суть и состояние дела и согласился с твоими доводами. А порою от человека, отстаивающего объективную позицию, требовалась и определенная смелость. В связи с этим приведу случай, о котором однажды рассказал Василий Михайлович Рябиков.
Как-то в 1942 г. Сталин проводил в Кремле совещание по вопросу увеличения выпуска вооружения и военной техники. Как обычно был приглашен узкий круг лиц. От наркомата вооружения - два человека: нарком Д.Ф.Устинов и его первый заместитель В.М.Рябиков. Наркомату была поставлена конкретная задача и назван срок исполнения. И Устинов и Рябиков понимали, что срок назван исключительно жесткий и как его обеспечить оба не представляли. Соответствующее постановление Сталин должен был подписать через день-два. По дороге в наркомат Устинов и Рябиков еще больше засомневались в реальности поставленного срока. В наркомате Рябиков собрал ведущих специалистов и как можно было детально проработал с ними этот вопрос. Стало очевидно, что для выполнения поставленной задачи к сроку, названному Сталиным, надо добавить еще пару месяцев. Но теперь в основе такого заключения лежала не просто интуиция молодых, бесспорно талантливых руководителей (Устинову было 34 года, Рябикову - 35 лет), а инженерный анализ с предварительными расчетами и цифрами, которые надо было так же технически грамотно опровергнуть, либо с которыми надо было согласиться. Рябиков доложил Устинову и попросил его позвонить Сталину, что Устинов и сделал. Сталин принял их обоих в этот же день еще раз, выслушал и... согласился увеличить срок на два месяца. Правда, Василий Михайлович сказал, что это был у них с Устиновым единственный такой случай со Сталиным. Больше они сами до такого не допускали. А задание было выполнено в срок.
Но вернемся к делам на УВЗ.
Три опытных образца Т-54 с "Циклоном" были собраны, проверены в стационаре и начали ходить в заводские пробеги. Шла приработка новых узлов и агрегатов, отработка методик и уточнение параметров различных регулировок. Дело в том, что на этапе НИР многое делалось по месту или по указанию разработчиков. Теперь же танки на полигонные испытания предстояло передать войсковым типажам, которые должны были изучать материальную часть и самостоятельно осуществлять эксплуатацию танков в строгом соответствии с ТУ и Инструкциями. Работа шла круглосуточно и благодаря этому укладывалась в график.
Подошло время представлять в ГБТУ технический проект. Нашим КБ все было сделано в полном объеме и в установленный срок проект был выслан в ГБТУ и Минтрансмаш. Не обошлось без нечистоплотных подтасовок со стороны Погожева и здесь. Оставаясь верным себе, он предпринял попытку "повесить" на танкистов технический "крючок", цепляясь за который он мог бы в последующем технические огрехи и просчеты по стабилизатору в горизонтальной плоскости перекладывать на танк. Для этих целей был выбран электромотор механизма поворота башни. Это был переходный агрегат, который преобразовывал электрические сигналы, вырабатываемые стабилизатором, в механическую работу по удержанию башни в заданном направлении. Первоначально все параметры по электромотору были согласованы между ЦНИИАГ и УВЗ. Практически механизм поворота башни был рассчитан и спроектирован под электромотор. На этапе НИР никаких вопросов по этому поводу не возникало. На этапе ОКР вдруг появилось письмо ЦНИИАГ, в котором Погожее сообщал, что люфт на валу электромотора при установке на механизме поворота башни достигает 160° и потребовал уменьшить его в 10 раз. Механизм поворота башни представлял из себя редуктор с двумя потоками мощности: один - от ручного привода передаточным отношением 965, другой - от электромотора с передаточным отношением 1667. Последнее обозначало, что радиальный люфт в выходной паре шестерен механизма при приведении валу электродвигателя увеличивался в 1667 раз. Кроме того, в этой ветви редуктора было еще пять пар зубчатых зацеплений и, плюс этому необходимо было учитывать неизбежные в таком механизме упругие деформации. В ЦНИИАГ были прекрасные конструкторы-механики, которые все это понимали и конкретных замечаний по конструкции нашего механизма предъявить не могли, при встрече они просто опускали глаза. Но Илья Иванович пользуясь тем, что ЦНИИАГ находился в Москве, обивал все пороги министерств и ведомств и добился рассмотрения этого вопроса у зам. министра Ми трансмаша С.Н.Махонина. Однако высокое совещание, которое собрал Махонин, отметило, что механизм спроектирован с учетом последних научных достижений в области зубчатых передач и полностью обеспечивает нормальную работу системы стабилизации. Мы на УВЗ считали вопрос исчерпанным. Каково же было мое удивление, когда прибыв на защиту техпроекта по танку я в ГБТУ узнал, что накануне научный технический комитет (НТК) ГАУ рассмотрел утвердил техпроект стабилизатора "Циклон" с одним единственны замечанием - уменьшить люфт на валу электродвигателя. При это делалась ссылка на сообщение Погожева о том, что якобы на этапе техпроекта положительные результаты по стабилизатору были получены с применением механизма поворота башни, имеющего меньший люфт.
"Слово Директора" - для меня в ту пору за этим понятием стояло что-то солидное, серьезное, независимо от личности, которой оно принадлежало. Я знал, что механизма поворота башни с люфтом на валу электродвигателя меньшим 160° не могло быть. Но поскольку директор института Погожее официально сделал такое заявление, я считал себя обязанным тщательно проверить слова этого директора прежде чем принимать решение. Работы с "Циклоном" на этапе техпроекта проводились в двух местах: на танковом полигоне в Кубинке и в ЦНИИАГ. Мы с Филимоновым через ГБТУ получили официальную информацию - на Кубинке применялся механизм с люфтом на валу электродвигателя 160°. После этого мы проехали в ЦНИИАГ, где начальник лаборатории стабилизации любезно представил нам возможность ознакомиться с их отчетами, в которых также был зафиксирован люфт 160°. В конце нашего пребывания в лаборатории в нее неожиданно зашел Погожев. Завидев Филимонова и меня, он повел себя так некорректно, что это уронило его достоинство и как директора и как человека. Но дело было сделано. Через день после этого секция научно-технического совета (НТО) Минтрансмаша утвердила наш техпроект и официально уведомила об этом ГБТУ. Танкисты, разобравшись со своей стороны с ценой заявления Погожева, приняли наш техпроект к рассмотрению. В день рассмотрения меня пригласил к себе председатель НТК ГБТУ генерал-майор А.И.Благонравов. Он детально ознакомился с конструкцией механизма поворота башни и его расчетами, прочел пояснительную записку к проекту, все одобрил и сказал руководителю секции НТК, что проект можно утверждать без учета замечания НТК ГАУ. Погожев на заседание секции НТК ГБТУ не явился. Техпроект был утвержден без замечаний - продолжению работ на УВЗ был дан "зеленый свет".
Заводские испытания трех танков мы провели осенью 1955 г. Полигонные были проведены зимою 1955/56 гг.
Для того чтобы уложиться в жесткие сроки, было решено полигонные испытания проводить на двух разных полигонах параллельно по времени. Все стрельбовые испытания - на полигоне ГАУ (ст. Ржевка). Все не связанные со стрельбой - на полигоне ГБТУ (ст.Кубинка). На Ржевке работала комиссия по проведению полигонных испытаний. На Кубинке полигон вел работы сам. Согласно принятому порядку полигонные испытания военные проводили самостоятельно. Для танка Т-54 со стабилизатором "Циклон" впервые было сделано исключение. Учитывая сложность, важность и сжатые сроки поставленной задачи, для оперативного и более эффективного решения технических вопросов в состав комиссии по проведению полигонных испытаний были включены правом решающего голоса два представителя промышленности, От Минтрансмаша был включен Филимонов, от УВЗ включили меня. Председателем комиссии был назначен генерал-майор Кимбар из Ленинградского военного округа, человек высокой культуры и большого такта. Все члены комиссии относились к нему с неподдельным уважением. Состав комиссии был очень сильным. В нее входили представители Генштаба, ГБТУ, ГАУ, соответствующих полигонов ЛенВО и войск. Для меня работа в этой комиссии дала очень много. На заседаниях и в личном общении с членами комиссии я узнавал об особенностях работы в системах ГБТУ и ГАУ, об особенностях взаимодействия между этими управлениями и войсками, и округом, и о многом другом, о чем я даже не мог слышать на заводе и в своем министерстве.
Стрельбы прошли хорошо. Материальная часть серьезных замечаний не имела. Но когда в технике появляется что-то принципиально новое и еще нет общего устоявшегося мнения, то у разных специалистов, естественно, появляются разные точки зрения и начинаются споры. В технических кругах по этому поводу обычно шутят: когда два инженера начинают обсуждать новую проблему, то как минимум появляются три разных мнения. К чести нашего председателя, он сумел организовать работу комиссии так, что спорные вопросы обсуждались и проверялись в ходе испытаний, и итоговый отчет комиссии был подписан всеми без замечаний и особых мнений. Комиссия рекомендовала принять танк Т-54 со стабилизатора "Циклон" на вооружение.
В ходе работы комиссии в урочище Нясино однажды произошел интересный случай, который мне невольно запомнился. Мы работали в урочище уже более полумесяца. Прямой телефонной связи внешним миром у нас не было, действовала только внутренняя линия со штабом полигона. Но вот у меня, по ходу испытаний танков, появилась необходимость обговорить и решить вопросы с заводом. Неожиданно пришло сообщение члену комиссии - командиру полка подполковнику Снегуру о том, что в части произошло ЧП и необходимо его присутствие хотя бы на день. Об этом мы доложили председателю. Оказывается у генерала тоже накопилось несколько вопросов для разговора с Москвой. На следующий день вчетвером (генерал взял с собой еще полковника Маргулиса) мы поехали на Ржевку. Зима была холодной. Снежный покров был более полуметра. Накануне прошел обильный снегопад. Но за дорогами на полигоне следили. Мощная инженерная армейская дорожная техника бесперебойно поддерживала проезжую часть в рабочем состоянии. Из-за обильных снегопадов дороги превратились в снежные коридоры. Высота сугробов по обочинам дорог местами достигала человеческого роста. Наш УАЗ шел со скоростью 50-60 км/ч. Неожиданно на одном из перекрестков перед нами на дорогу вышел тяжелый танк Т-10. Развернувшись, он пошел в сторону Ржевки по середине дороги. Скорость танка была 25-30 км/ч. В такой ситуации обогнать танк у нас не было никакой возможности. Несколько раз шофер приближался к танку почти вплотную и сигналил, что было мочи. Но на фоне рева семисот лошадей танкового дизеля и грохота семи пар металлических опорных катков по тракам гусениц, звуковой сигнал нашего автомобиля могли слышать, видимо, только мы, находившиеся в этом автомобиле. Все люки в танке были закрыты (стоял мороз больше 20°). Для того, чтобы защитить членов экипажа от рева и грохота внутри движущегося танка, танкистам выдавались специальные шлемофоны со звукоизолирующими наушниками. В этих условиях предположить, что мы сможем из своего автомобиля дать знать членам экипажа о нашем присутствии, мне казалось утопией. Вся наша небольшая компания, за исключением Снегура, явно приуныла. Не обращаясь ни к кому подполковник вдруг сказал: "Что? Надо остановить танк? - Сейчас сделаем". Если бы среди нас не было генерала, я эти слова подполковника принял бы за шутку. Но Снегур расстегнул полушубок, снял с гимнастерки широкий командирский поясной ремень и одел его поверх полушубка. Затем попросил шофера, как можно ближе подойти к танку и держаться на минимальной дистанции, которая позволяла нам не столкнуться с танком в случае резкой остановки последнего. Обращаясь к Маргулису и ко мне Снегур сказал, что ему надо выглянуть из машины, имея свободные руки, для этого он просит нас покрепче держать его за ремень. Все просьбы Снегура были выполнены. Он открыл дверцу машины и на полкорпуса оказался снаружи. Заложив четыре пальца в рот, Снегур издал такой свист, что свершилось чудо - танк, резко затормозив, остановился. В это же время открылись оба люка башни и в них появились танкисты, которые стали осматриваться кругом пока не увидели нашу машину. Генерал руками подал им знак "заглушить двигатель", после чего Снегур попросил танкистов дать нам возможность обойти танк. Это было сделано, шофер подал танкистам прощальный сигнал, и мы уже без приключений добрались до Ржевки. Довольный проеланным Снегур пояснил, что он вынужден был научиться так свистеть, для того чтобы иметь возможность оперативно управляться со своими танкистами на марше. Во время Великой Отечественной войны некоторые большие танковые военачальники возили с собой стальные прутья, с помощью которых они общались через танковую броню с экипажами. Метод Снегура был много эффективнее и, я бы сказал, элегантнее.
Из курса учебы в МВТУ и технической литературы я знал, что высокочастотные колебания обладают необычными свойствами, но то что продемонстрировал Снегур, превзошло все мои ожидания.
Полигонные испытания танков работами на Ржевке не заканчиваюсь. На Кубинке проверяли гарантийную наработку стабилизатора в пределах гарантийной наработки танка и многое другое. Но самые серьезные испытания ждали этот танк в конце программы: предусматривалась проверка работоспособности комплекса вооружения при снарядном обстреле танка бронебойными снарядами со скоростями непробития. Эти испытания были проведены в начале весны 1956 г. Было произведено два выстрела по лобовой части башни и один - по верхнему лобовому листу бронекорпуса. С введением стабилизации в танке появились две системы управления вооружением. Одна - механическая с ручными приводами, мы ее сохранили как дублирующую (аварийную). При всех трех попаданиях снарядов в танк эта система работала безотказно, сохраняя боеспособность. Вторая - электрогидравлическая, ставшая теперь основной, после каждого удара снаряда отказывала. Неисправности правда, устранялись в течение 20-30 мин в полевых условиях, после чего из танка производился прицельный выстрел с включенным стабилизатором. Эту стрельбу провел лично сам маршал Попубояров. Павел Павлович остался доволен стрельбой и вообще результата полигонных испытаний.
Танк был принят на вооружение и ему был присвоен индекс Т-54Б. В практике мирового танкостроения это был первый серийный танк со стабилизацией вооружения в двух плоскостях. За рубежом танки с подобными системами управления вооружением появились в серийном производстве через 8-10 лет.
В танкостроении' был сделан первый и принципиальный шаг в правлении создания в последующем автоматических систем управления огнем (СУО).

[EvMitkov]

Глава 6. ТАНК Т-34

23 июля 1957 г. меня назначили начальником бюро вооружения и башни. Формально это был для меня очередной шаг вверх всего на одну ступеньку служебной лестницы. Но в конструкторской иерархии эта ступенька занимала особое место. Во-первых, процентов восемьдесят конструкторов уходили на пенсию так и не достигнув этой ступеньки. Во-вторых, процентов восемьдесят из тех, кто достиг этой ступеньки, оставались на ней до конца своей трудовой деятельности. Только два-три десятка конструкторов в отрасли поднимались на должность заместителя главного конструктора и считанные единицы становились на высшую иерархическую ступень - главного конструктора. В танкостроении в то время еще активно работали конструкторы с мировыми именами: Александр Александрович Морозов, Жозэф Яковлевич Котин, Николай Александре Астров. И хотя образцы оружия, созданные под руководством этих людей, были широко известны и у нас в стране и за рубежом, народ о самих творцах оружия ничего не знал. По существу же это был секрет полишинеля. Александр Александрович Морозов рассказывал мне, как однажды, в конце лета 1945 г., у него в кабинете появился майор КГБ, который привез из Москвы объективку? на лавного конструктора Т-34 А.А.Морозова. Объективка была на немецком языке. Майор свободно владея немецким все дословно перевел. Сведения о служебной деятельности, биографические данные а также черты и особенности характера (включая отношение к спиртному и женщинам) - все в основном соответствовало действительности. Майор сообщил, что объективка была обнаружена среди документов из архивов канцелярии Гитлера, вывезенных из Германии после взятия Берлина в мае 1945 г. Конечно, майор приехал для того, чтобы прежде всего проверить из первых рук достоверность данных, добытых немецкой разведкой, а уж затем доставить удовольствие Александру Александровичу, ознакомив его с этим высочайшим знаком внимания со стороны руководства противоборствующей стороны. Наши танковые конструкторы интересовали не только немцев, но пожалуй в не меньшей степени американцев и англичан. Помню, что в конце 60-х годов в одном из американских журналов появилась большая статья о путях развития танкостроения странах НАТО и СССР. В разделе, касающемся СССР, автор замечал: "Вряд ли можно предположить, что лысый Морозов и седеющий Котин сидят сложа руки". Как видим и в данном случае за рубежом знали не только фамилии, но и внешний облик создателей советской бронетанковой техники, да, видимо, и еще кое-что. В своей же стране фотографии Морозова и Котина в печати появились впервые в 1979 г. в их некрологах (Морозов умер 14 июня, Котин - 21 октября).
Как-то, пребывая в больнице, академик Игорь Васильевич Курчатов зашел в библиотеку, где высказал такую мысль: вообще-то больница - место грустное, но одно удовольствие от пребывания в ней получить можно - это вдоволь почитать литературу. С годами мне все чаще приводится бывать в этом "грустном месте" и каждый раз, по мере возможности, я посещаю больничную библиотеку и всегда нахожу для себя что-то новое и интересное. Так в мои уки однажды попала книга "Маршал Жуков. Каким мы его помним". Книга составлена из отдельных очерков людей, которым сводилось встречаться с маршалом. Есть в книге и очерк Елены Ржевской "В тот день, поздней осенью". В 1945 г. Ржевская была военным переводчиком в штабе 3-й ударной армии. Но встреча, которую она описывала в своем очерке, произошла 2 ноября 1965 г. Одно место в этом очерке привлекло мое внимание особо. Вот что, в частности, пишет Ржевская о своем разговоре с маршалом: «Я рассказала, что мне как переводчику было вменено выяснять у немцев, в особенности, если офицер попадает в плен, их оценку наших слабых и сильных сторон. Мне не раз называли наши преимущества: танк Т-34, выносливость солдат, Жуков...". Возможно я плохо знаю военную историю, возможно я просто ошибаюсь, но лично я впервые сталкиваюсь с тем, что солдаты могучей, прекрасно вооруженной новейшими образцами военной техники и обученной армии, вынужденные отступать под натиском еще более могучего противника и оценивая преимущества этого противника, на первое место по значению ставят не гений полководца, не прекрасные боевые качества солдат, а непревзойденный по своим боевым качествам образец конкретного оружия.
Более высокую оценку труда конструкторов, которые создали Т-34, и танкостроителей, которые обеспечили этим танком армию, трудно придумать.
Я здесь привел все это как иллюстрацию к тому, что произошло со мной, что я ощутил и передумал, когда впервые попал на оперативное совещание к главному конструктору. Такие совещания проводились периодически. Вел их сам главный, присутствовали все заместители главного и начальники бюро. Других конструкторов по соображениям режима на эти совещания не приглашали. В кабинет я вошел в числе последних, постарался выбрать место поскромнее. Конечно же здесь, как и везде, существовала своя неписанная субординация. Главный сидел за своим рабочим столом. За большим продольным столом в центре кабинета занимали места старейшины. Все остальные занимали места на стульях и диване вдоль стен. Когда Карцев начал совещание, я невольно пересчитал собравшихся. Их было семнадцать, не считая главного, из них двенадцать – непосредственные участники создания "тридцатьчетверки". Как-то само собой мне представилось, что идет 1942 г., что совещание ведет сам Морозов, что все присутствующие - ближайшие сподвижники Кошкина и Морозова, и мои мысли и чувства в этот момент перемешались. Я подумал: какими взвешенными, и не боюсь такого слова, мудрыми были технические решения этих людей, если и по прошествии более десяти лет после окончания войны созданное ими оружие вызывало только восторженные оценки у военных специалистов Германии, США, Англии. В эти минуты я понял, как много мне еще надо было узнать и сделать, чтобы стать в один ряд с этими людьми, а не просто сидеть с ними в одном кабинете на совещании. Именно это я и вынес с первого оперативного совещания, а какие конкретные вопросы на нем обсуждались я не запомнил.
Справедливости ради надо сказать, что и в Германии и в США имелись определенные группы специалистов, которые пытались по мере сил очернить Т-34. Это были конструкторы и танкостроители. И это было не трудно понять. Ну что, например, могли чувствовать немецкие танкостроители, когда из немецких войск, воевавших на Восточном фронте, поступило предложение - оскорбительное, несомненно, для немецких конструкторов, - чтобы Т-34 был скопирован и выпущен в немецком варианте? А Василий Яковлевич Курасов рассказал мне, как в 1951-1952 г. в КБ находилась копия отчета об исследовании и испытании в послевоенный период Т-34 в США. Отчет состоял из двух частей. Первая часть была написана представителями промышленности, вторая - военными. Когда человек читал первую часть, то у него складывалось впечатление, что речь идет о примитивной, неряшливо спроектированной и грубо сделанной машине. Отмечалась, в частности, плохая механическая обработка деталей, грубые кромки штамповок, плохая зачистка сварных швов и тому подобное. Авторы раздела "Силовая установка" разошлись до того, что записали: "Такой воздухоочиститель мог спроектировать только саботажник". Если вспомнить, что в то время еще были живы и Сталин и Берия, то можно себе представить, что мог пережить начальник бюро силовой установки в КБ Морозова Арон Яковлевич Митник, читая этот пассаж из американского отчета. Но когда переходили ко второй части отчета, то складывалось совсем другое впечатление. Военные соглашались во всем с конструкторами и промышленниками, но делали свои собственные выводы. Да детали очень просты по конструкции и в изготовлении - значит их можно изготавливать на простом оборудовании, на различных заводах и в огромных количествах. А из большого количества деталей можно собирать большое количество новых танков и ремонтировать большое количество танков, получивших повреждения в боях. Да основные узлы и агрегаты незамысловаты и просты по конструкции, но это позволяет простому солдату быстрее понять их устройство, а следовательно, и более правильно эксплуатировать. В случае повреждения такой узел можно восстановить в полевых условиях, а то и непосредственно в бою. После анализа основных характеристик танка: огневой мощи, защиты и маневренности - вывод военных был однозначен в пользу Т?34.
Как видим отрицательные сентенции западных специалистов в адрес Т-34 бросают тень не на танк, а на самих составителей этих сентенций.
Здесь пожалуй уместно напомнить, что сказал о Т-34 командующий танковой армией вермахта фельдмаршал Эвальд фон Клейст. Ему принадлежат слова, что это "самый лучший танк в мире".
К сказанному не прибавить, не убавить!

Глава 7. СЕРИЙНОЕ ПРОИЗВОДСТВО И И.В.ОКУНЕВ

Должность начальника бюро давала возможность конструктору наиболее полно раскрыть свои творческие возможности. Бюро было основной творческой ячейкой в отделе главного конструктора. Но должность начальника бюро несла на себе и основную часть нагрузки по связи отдела главного конструктора с серийным производством, а это были оперативные и, как правило, срочные вопросы. На обслуживание серийного производства конструкторы тратили значительную долю сил и времени. В своем роде это была тоже творческая работа и, по-своему, интересная. Приходилось решать самые разнообразные, порою неожиданные вопросы: технологические, организационные, снабженческие и другие.
Вот несколько примеров из моей практики.
В 1957 г. на заводе шло внедрение в серийное произведет) танка Т-54Б. На базовой модели танка (Т-54) стрельба из пушки велась с коротких остановок, когда башня находилась в покое, поэтому люфт погона башни в горизонтальной плоскости на точность стрельбы влияния не оказывал. Но с введением стабилизатора в горизонтальной плоскости этот люфт непосредственно влиял на раскачивание башни и соответственно на точность стрельбы с ходу. Я еще на этапе ОКР предусмотрел уменьшение этого люфта вдвое без изменения допусков на обработку беговых дорожек верхнего и нижнего погонов, просто за счет перехода на селективную сборку (это когда перед сборкой верхний и нижний погоны подбираются парами по результатам замеров фактических диаметров беговых дорожек). На этапе ОКР это нововведение никаких вопросов не вызвало и в производстве прошло незамеченным. Однако с началом серийного производства появилось какое-то напряжение с поставкой погонов на сборку танков, которому я первоначально серьезного значения не придал.
На заводе существовал порядок - при постановке на производство нового изделия, директор завода ежедневно по утрам проводил в сборочном цехе рапорта, на которых решал все оперативные вопросы. Так продолжалось пока производство не входило в нормальный ритм.
На рапортах обычно я сидел с Бушмичем - начальником цеха "110", в котором изготавливались погоны. В ту пору нам было по тридцать с небольшим лет и было о чем поговорить помимо заводских дел. Однажды утром начальник сборочного цеха вдруг докладывает, обращаясь к директору: "Иван Васильевич, за прошлые сутки при графике три танка, был сдан один: цех 110 при графике три – поставил только один погон". Бушмич, не дожидаясь вопроса со стороны директора, поднялся и демонстрируя свою осведомленность доложил: "Иван Васильевич, за минувшие сутки собрали погоны шестнадцать раз, но по люфту в горизонтальной плоскости смогли сдать только один, остальные пришлось разобрать". Больше ничего он сказать не смог. Было очевидно, что Бушмич существа вопроса не знает. В целом эта неприятность касалась и меня. После рапорта мы с Бушмичем пошли прямо на участки изготовления погонов. Разобраться и принять меры удалось в этот же день. Вопрос оказался организационного характера. В 1942 г. заводу для выпуска танков требовалось около 6 тыс. погонов в год, в 1943 - около 8 тыс., в 1944 г. - около 9 тыс. Для выполнения этой задачи в цехе были образованы три независимых участка: участок верхнего погона, участок нижнего погона и участок сборки. У каждого участка был свой мастер и свой план. Подчинялись мастера непосредственно начальнику цеха. Получалось, что производство погонов шло тремя практически независимыми потоками. Несмотря на то что в 1957 г. погонов выпускалось в шесть раз меньше, организация их производства осталась неизменной. При такой ситуации участки, изготавливавшие погоны, из которых нельзя было собрать годный комплект, считались за прошлые сутки выполнившими план и могли рассчитывать даже на премию. О селективной сборке думали только на участке сборки. Объяснять Бушмичу весь абсурд этого положения не требовалось. В этот же день он издал приказ по цеху, которым все производство погонов подчинил одному старшему мастеру и установил один план по производству погонов в сборе. Теперь участки сами должны были решать между собой, сколько и каких надо было изготовить верхних и нижних погонов, чтобы выполнить план по погонам в сборе. Через пару дней на сборке танков вопрос с поставкой погонов был снят.
Прошло около месяца после описанного события и для меня вопрос производства погонов возник снова, но теперь все обстояло значительно серьезнее. В отсутствие стабилизации в горизонтальной плоскости башня вращалась относительно корпуса танка периодически и в основном на коротких остановках танка. С введением стабилизатора башня при движении танка стала вращаться относительно корпуса практически непрерывно. Резко возросли динамические нагрузки в зубчатом зацеплении "ведущая шестерня механизма поворота башни – зубчатый венец погона башни". Стали появляться намины на зубьях погона. Для того чтобы увеличить пятно контакта и снизить напряжения в зубьях этого зацепления, к большому неудовольствию технологов, мне пришлось ужесточить требования к точности выставки механизма поворота при сборке башни, но главное - уменьшить допуск на неперпендикулярность зубьев венца погона к привалочной плоскости погона с 0,14 до 0,07 мм. Все это несколько увеличивало трудоемкость изготовления погона и сборки башни, но, учитывая степень повышения боевой эффективности танка при применении стабилизации, такое решение было оправданным. Первое время в серийном производстве вопросов по зубчатому зацеплению не возникало. Неприятность появилась неожиданно. Позвонил со сборки танков старший военпред по опытным работам инженер-подполковник Гаврилюк и сообщил, что на одном из танков, вернувшемся после военпредовского пробега, имеется серьезный намин на одном из зубьев погона. Гаврилюк настаивал на введении закалки зубьев погона токами высокой частоты (ТВЧ). И хотя на этапе ОКР таких наминов на зубьях не отмечалось, с требованием Гаврипюка в данном случае пришлось согласиться.
Закалка ТВЧ хороша тем, что резко повышает твердость поверхности детали, не нарушая вязкости сердцевины металла, но температурные напряжения, возникающие в процессе закалки, могут нарушать геометрию детали.
Равномерный ритм производства погонов был вновь нарушен. Стали появляться погоны, у которых неперпендикулярность зуба после закалки ТВЧ оказывалась больше 0,07 мм. Нижний погон – деталь дорогая. Приходилось детали с отступлением допускать на сборку но при этом больше увеличивались затраты времени на выставку механизма поворота башни, а это уже было чревато неприятностями на сборке танков.
Обеспечить изготовление деталей по чертежу - была обязанность службы главного технолога. В то время на УВЗ главным технологом был Константин Сергеевич Журавский - инженер высокой квалификации, прекрасно знавший производство и завод, исключительно корректный в обращении как в служебной обстановке, так и вне завода. Я знал, что технологи ищут пути как уменьшить деформацию зубьев погона после закалки. Однако положительных результатов все не было. И вот на одном из рапортов Журавский не выдержал и обратился к директору: "Иван Васильевич, мы перепробовали все, что могли при закалке зубьев погонов, мы изучали опыт изготовления погонов для экскаваторов, подъемных кранов, других инженерных машин, но нигде нет таких жестких требований к точности изготовления как у нас. Костенко записал неперпендикулярность зуба 0,07 мм после закалки ТВЧ - пусть он покажет, как это сделать". Окунев посмотрел в мою сторону и сказал "Костенко, разберись". Я понимал всю техническую сложность инженерной задачи с нижним погоном и заявление Журавского не вызвало у меня никакой негативной реакции.
У меня было два пути: либо вносить изменения в конструкцию, либо попытаться решить вопрос технологическим путем. Я выбрал второй, хотя понимал, что это был явный вызов технологам. На следующий день, прямо с утра, я с одним из лучших конструкторов нашего бюро Борисом Прокопьевичем Денисовым (тоже, выпускником МВТУ) пришел в цех 110 на участок изготовления нижнего погона и представил Денисова мастеру и рабочим участка инженера, который будет работать вместе с ними в первую смену все 8 ч до тех пор, пока не будет отработана технология изготовления погона, обеспечивающая выполнение требований чертежа. Об этом я поставил в известность начальника технологического бюро цеха и Бушмича. Первые дни ушли на детальное изучение технологического процесса, включая конструкцию и условия работы технологической оснастки. Регулярно к концу дня я приходил в цех к Денисову и мы подводили итоги и обговаривали возможные вопросы на будущий день. Так прошло около двух недель - ощутимых результатов не было. Но вот как-то анализируя изменение геометрии зуба после закалки, мы обратили внимание, что внизу, где зубатый венец выступает за привалочную плоскость погона, геометрия зуба после закалки нарушается, а вверху, где тело зубчатого венца сливается с основным телом погона, геометрия остается практически неизменной. Это явно говорило о том, что отвод тепла при закалке спасает верхнюю часть зуба от деформации. Как обеспечить такой отвод тепла по всей высоте зуба? По установившейся у технологов традиции закалка ТВЧ производилась на окончательно обработанной детали. Заготовка нижнего погона имела конфигурацию, при которой зубчатый венец полностью находился в теле заготовки. Для того чтобы сформировать зубчатый венец, приходилось мехобработкой (резцом) снимать более 60 кг металла. Мы решили опробовать нарушить традицию технологов и закалить зубья не снимая эти 60 кг, окончательную мехобработку погона закончить же после ТВЧ. По согласованию с технологами цеха и старшим мастером погонного производства Коленко по измененной технологии был изготовлен один погон. Тщательные обмеры показали, что деталь полностью соответствует чертежу. Волновались мы с Борей (с Денисовым мы были на "ты") изрядно. На следующий день было решено по новой технологии изготовить всю суточную программу погонов, Борис с завода не ушел и остался в цехе на ночь, утром служба технического контроля цеха приняла все погоны без замечаний. Было решено по новой технологии отработать неделю, Денисов из цеха практически не уходил, следил за каждым погоном, ведь любое случайное нарушение принятого, но еще официально не оформленного технологического процесса, могло опорочить нашу идею. За неделю по нижним погонам не было отмечено ни одного замечания. Технологи "подняли руки" и внесли принципиальные изменения в серийный техпроцесс. Я доложил об этом Карцеву, естественно, он остался доволен. Журавскому технологи доложили по долгу службы, а что он, в свою очередь, доложил главному инженеру и директору я не интересовался, но исподволь почувствовал положительную реакцию.
Если до того Журавский воспринимал меня, как подающего надежды, но все еще молодого специалиста, то теперь, несмотря на различие в служебном положении, наши отношения стали отношениями равных товарищей по работе.
Забайкин чаще стал напрямую решать в цехах со мной вопросы производства, а потом уже формально требовать служебную записку за подписью главного конструктора.
А то что произошло в наших взаимоотношениях с Иваном Васильевичем Окуневым, с точки зрения моего сегодняшнего опыта бюрократических отношений в аппарате управления любого уровня трудно оценить. В том же 1957 г. однажды Карцев сказал, что Окуневу звонил один из заместителей Министра обороны по вопросу, связанному с вооружением танка, и нам срочно надо подготовить письмо-ответ. О чем звонил замминистра Карцев сказал как-то расплывчато. Как понял сказанное, я так и подготовил письмо, оно было с грифом "секретно". Карцев сделал замечания по тексту, которые я конечно учел. Письмо было отпечатано. Текст занимал 2/3 страницы. С письмом мы пришли к Забайкину. Он тут же вызвал к себе зам. главного инженера, гл.технолога и начальника ОТК и началось обсуждение подготовленного мною с Карцевым письма. Все высказали замечания о том, что написано слишком кратко и надо добавить вопросы по линии производства, технологии и обеспечения качества.
Забайкин все замечания одобрил. Мне дали срок - один день на доработку письма. На следующий день новый вариант письма (на полторы страницы печатного текста) был готов. Карцев письмо завизировал и отправил меня с письмом к Забайкину. Последний письмо одобрил, но визировать не стал, и направил меня к директору. У Окунева в конце рабочего дня кабинет был всегда открыт для посетителей. Выйдя от Забайкина, я практически тут же попал к директору. Иван Васильевич прочел письмо и, не глядя на меня, сказал: "Письмо написано неграмотно!" Что угодно, но такого оборота я не ожидал. Опешив, я спросил:
Что неграмотно?
Длинно.
Я подумал, что обсуждать с директором порядок подготовки письма (ведь первоначально я подготовил краткий текст) с моей стороны будет и не разумно, и не тактично, а вот для того чтобы написать письмо, мне надо знать, что думает лично директор. Поэтому я в упор спросил: "Иван Васильевич, что Вы считаете нужным написать?" Он кратко и четко изложил свою мысль. Я попросил разрешение зайти к нему часа через полтора повторно и получил согласие. Выйдя от директора, я понял, что ни к Забайкину, ни к Карцеву мне теперь идти не надо, да и нельзя, ведь разговор с Иваном Васильевичем у меня состоялся с глазу на глаз и никаких советов и рекомендаций от Забайкина, ни от Карцева я в данном случае принимать не мог. Я вернулся в КБ, быстро написал и отпечатал третий вариант письма (получилось полстраницы печатного текста). Без всяких виз я принес письмо Окуневу. Он молча прочел бумагу, подписал ее и вернул мне. Несколько растерявшись, я спросил:
– Иван Васильевич, я могу идти?
– Да...
На этот раз, выйдя из кабинета директора, я направился в кабинет главного инженера, в двух словах рассказал Забайкину, что произошло, и показал подписанное письмо. Алексей Васильевич прочел бумагу, добродушно, слегка лукаво улыбнулся и с чувством удовлетворения решением вопроса сказал: "Вот и ладно".
Придя в КБ, я так же, как и Забайкину, доложил Карцеву. Все было нормально, единственно, когда Леонид Николаевич прочел письмо и глянул в мою сторону, мне показалось, что в его глазах мелькнула холодная искорка.
Месяца через два подобная ситуация повторилась, но уже без Забайкина. Окуневу позвонили из Министерства обороны, и он напрямую Карцеву дал задание подготовить ответ. Карцев, как и в прошлый раз, сообщил мне в общем виде существо вопроса и дал команду срочно подготовить письмо за подписью директора. Не желая больше быть автором "неграмотных" писем, я ничего писать не стал, а пришел к директору и от него лично узнал, о чем и что надо было бы написать, подготовил письмо и без всяких виз принес ему. Иван Васильевич, как и в предыдущий раз, молча прочел и подписал письмо. После чего я доложил Карцеву, что его указание выполнено. На УВЗ я проработал еще до 1962 г., но больше ни разу не получал от Карцева указаний готовить письма за подписью Окунева.
После УВЗ я активно проработал в оборонном комплексе 25 лет, готовил официальные бумаги, в том числе на самый высокий уровень руководства. Во времена Л.И.Брежнева оборонным комплексом СССР руководил Д.Ф.Устинов. Сколько и каких виз собиралось на таких бумагах, можно написать (без преувеличения) целую монографию. Но после Окунева я не знаю ни одного случая, когда бы высокий руководитель подписывал бумагу без виз подчиненных, в том числе и министров. В бюрократическом процессе производства деловых бумаг виза на проекте документа играет особую роль и имеет множество значений и оттенков. Одним из главных значений визы является фактическое разделение ответственности лица, визирующего документ с лицом подписывающим документ за те мысли и формулировки, которые содержатся в документе. Иван Васильевич Окунев был одним из немногих, который знал свое дело, свою работу настолько хорошо, что мог подписывать серьезные государственные бумаги не прячась за спины своих подчиненных. Окунев руководил заводом, который в то время выпускал каждый второй танк и каждый третий грузовой полувагон в СССР, а это был уже стратегический уровень в вопросах обороны и транспорта страны. Кроме этого, вес Окунева был велик и в общественной жизни: в то время он был заместителем председателя Президиума Верховного Совета РСФСР. Ивану Васильевичу предлагали должность заместителя министра, но он предпочел остаться в Нижнем Тагиле директором крупнейшего в мире танкового и вагоностроительного завода. Он был и остался для меня образцом руководителя государственного масштаба. Его решения и в большом и в малом всегда основывались либо на строгом техническом, либо на экономическом обосновании. Помню, как Окунев провел хозяйственный актив, на котором выступил с полуторачасовым докладом "О значении копейки в хозяйственной жизни завода". Разбирая, в частности, вопросы внутризаводского транспорта, он на конкретных примерах, с точными бухгалтерскими выкладками показал, в каких случаях в цехах и других службах целесообразно пользоваться железнодорожным транспортом, в каких - автомобильным, в каких - применять грузовой мотороллер, а в каком случае целесообразно применять обычную телегу с лошадью (все это было в хозяйстве УВЗ и все исправно функционировало). Так фундаментально этот человек подходил к решению вопросов жизни завода.
В то время штатная численность работающих на УВЗ колебалась около тридцати шести тысяч человек. При УВЗ образовался, как тогда говорили, соцгород, в котором проживало около ста двадцати тысяч. Официально это был Дзержинский район Нижнего Тагила, неофициально народ нарек эту самостоятельную часть города "Вагонка". Каждый взрослый житель "Вагонки" знал Окунева и по фамилии и в лицо. Знал не только как директора УВЗ, но и как хозяина "Вагонки". Если в быту случалась беда: вдруг ночью в какой-то части "Вагонки" отключалась электроэнергия или зимой прекращалась подача тепла, звонили Окуневу домой и знали, что меры будут приняты немедленно. И то что Окунева здесь знал каждый – это было естественно.
Так жил и работал человек по имени Иван, по отчеству Васильевич, по фамилии Окунев. Сегодня имя Окунева носит одна из лучших улиц "Вагонки" и Дворец культуры УВЗ. А созданный по инициативе Окунева прекрасный рукотворный пруд в зоне отдыха УВЗ недалеко от "Вагонки" люди так и зовут "Иван-озеро".
Иван Васильевич был директором УВЗ с 1949 по 1969 гг.
А кого знал из числа работающих на УВЗ сам Окунев? По имени и отчеству наверное несколько десятков своих ближайших сподвижников, еще несколько десятков - по фамилии и возможно еще несколько десятков - просто "в лицо". Среди этих людей, всего через четыре года, после институтской скамьи оказался и я. Я понимал, что основную роль в этом сыграло мое участие в решении вопросов серийного производства (случаи, подобные описанным, в моей практике были не единичны).
Собственно вся жизнь завода была подчинена Плану серийного производства. Именно в эту пору я понял, что каким бы творческим талантом ни обладал конструктор, если он не был серьезно знаком с серийным производством - это был неполноценный конструктор.

[EvMitkov]

Глава 8. ТАНК Т-55

В комплексе оборонных отраслей промышленности СССР существовали различные формы организации работ по созданию новых образцов вооружения и военной техники. Были, например, такие где отдельно существовали КБ и опытные заводы, на которых создавались новые образцы, а после принятия на вооружение, техническая документация передавалась на специальные заводы по серийному производству. В танковой промышленности все КБ находились непосредственно на серийных заводах и в административном подчинении были непосредственно у директоров этих заводов. Такая организация обеспечивала кратчайший путь от начала разработки образца до его внедрения в серийное производство. Так за время моей работы на УВЗ (1953-1962 гг.) были отработаны и поставлены на серийное производство, практически без снижения текущего выпуска, такие модели, как Т-54А, Т-54Б, Т-55 и Т-62. Причем, каждая из этих машин по своим боевым и техническим показателям минимум на 5-6 лет опережала аналогичные зарубежные образцы танков, находившиеся в серийном производстве.
О рождении Т-54А и Т-54Б было сказано выше.
Как был создан Т-55? Пожалуй это был несколько необычный случай.
Натурные испытания ядерного оружия, проведенные в начале 60-х годов в США и СССР, дали огромный фактический материал для целой гаммы научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ по защите населения, личного состава войск, вооружения и военной техники от воздействия поражающих факторов ядерного оружия. Сегодня эти факторы общеизвестны: световое излучение, радиация и воздушная ударная волна. Сегодня достаточно хорошо известны качественные и количественные параметры воздействия этих факторов на живые организмы и технику. Правда, эти слова не в полной мере следует относить к механизму воздействия радиации. Здесь осталось еще и на сегодня достаточно белых пятен, а в 1952-1954 гг. это было практически сплошное белое поле. В целом вопросы, возникшие в результате натурных испытаний, принципиально можно было разделить по степени сложности на три группы.
Первая - технические повреждения вооружения, военной техники и фортификационных сооружений, причины появления которых были очевидны и требовалось проведение обычных ОКР по их устранению. Примером такого вопроса для бронетанковой техники служит разрушение зубчатого венца погона башни, которое я уже описал ранее.
Вторая - принципиальные недостатки в конструкции образцов вооружения и военной техники, связанные с тем, что в ТТТ на разработку этих образцов не было предусмотрено их применение в условиях ядерной войны. Для бронетанковой техники это проявилось в том, что сама техника, выдерживая очень высокие нагрузки от ударной волны, не обеспечивала в этих условиях защиту своих экипажей. Попробую пояснить это на примере Т-54, используя условные данные. Так ударная волна выводила из строя все танки, находящиеся в радиусе 300 м от эпицентра взрыва. Танки, находящиеся за этой чертой, оставались в исправном состоянии и были пригодны для выполнения боевой задачи. В это же время все биологические объекты (собаки, кролики), находившиеся в танках, на рабочих местах членов экипажа, погибали от воздействия ударной волны в радиусе 700 м от эпицентра взрыва. Таким образом была выявлена очень солидная зона в интервале от 300 до 700 м, в которой находились технически исправные танки, но с мертвыми "экипажами" внутри. И лишь за чертой радиуса в 700 м находились исправные танки с живыми "экипажами". Было очевидно, что необходимо определить, при каком избыточном давлении внутри танка сохраняется жизнь подопытных животных, какое избыточное давление существует во фронте ударной волны снаружи танка на расстоянии 300 м от эпицентра взрыва и выдать конструкторам танка четкое требование: какой перепад давления они должны обеспечить при затекании ударной волны внутри танка, для того чтобы на расстоянии 300 м от эпицентра взрыва, где танк сохраняет свою боеспособность, сохранил свою жизнедеятельность и экипаж танка.
Третья - вопросы из области незнаемого. В танке Т-54 на расстоянии более 700 м от эпицентра взрыва, подопытные животные, размещенные на рабочих местах членов экипажа, после ядерного взрыва сохраняли все внешние признаки почти нормальной жизнедеятельности. Но невольно возникал вопрос: а может ли подопытный пес, расположенный, к примеру, на рабочем месте командира танка, перенесший весь ужас ядерного взрыва и подвергшийся воздействию радиации, отличить кошку от мышки и нормально отреагировать на их появление? Вопрос был не праздный, тем более, что животные, оставшиеся в живых, но находившиеся в танках, стоявших на различных дальностях от эпицентра взрыва, вели и чувствовали себя по разному. Одни умирали через несколько часов, другие - через несколько дней, третьи оставались жить, но своим состоянием значительно отличались от обычных своих сородичей, четвертые сохраняли свое первоначально нормальное обличив, состояние и поведение. Все это говорило о том, что броня танка хотя и поглощала значительную дозу радиации, но этого было явно недостаточно для того, чтобы оставшийся в живых экипаж сохранил свою боеспособность. Более того, броня танка проектировалась как противоснарядная защита и имела различные толщины в соответствии с законами снарядного поражения, выявленными в годы второй мировой войны. Радиация же действовала равномерно на всю проекцию танка, следовательно на разных участках проекции танка внутрь танка проникали разные дозы радиации. Надо было выяснить, как и какие дозы действовали на центральную нервную систему, на кроветворную, пищеварительную системы, как и какую из этих систем защищать. Речь шла о фундаментальных научных работах в области радиобиологии, психиатрии, а также материаловедения (нужны были новые материалы для защиты от гамма-излучения). За такие работы могло взяться государство, имеющее не только крепкую и могучую экономику, но, что не менее важно, и соответствующий научный потенциал. В то время такими государствами были США и СССР, они и развернули соответствующие работы.
Вопросы герметизации Т-54 от действия ударной волны были существенно проще вопросов, связанных с радиацией. Обработав результаты натурных испытаний, Минобороны выдало промышленности четкие требования: при избыточном давлении снаружи в одну атмосферу избыточное давление внутри танка не должно было превышать 0,3 атмосферы; система герметизации должна была срабатывать за 0,3 с с момента воздействия гамма-излучения на танк. ОКР по созданию системы противоатомной защиты (система ПАЗ) для Т?54 была поручена Харьковскому КБ под руководством А.А.Морозова. Харьковчане успешно с этой задачей справились и во втором полугодии 1959 г. прислали к нам на УВЗ техническую документацию для внедрения системы ПАЗ в серийное производство. Большая часть конструктивных изменений касалась боевого отделения, остальное приходилось на бронекорпус. Когда на заводе поняли, что предстоят серьезные изменения в серийном производстве, а в заделе в КБ были предложения, которые не меняли принципиальных качеств танка, но существенно их улучшали (повышение мощности двигателя с 520 до 580 л.с., увеличение боекомлекта пушки с 34 до 43 выстрелов, увеличение запаса хода и др.), то естественно появилась мысль ввести все эти изменения в конструкцию танка комплексно вместе с системой ПАЗ и дать танку новый индекс. Так родился Т-55.
Если говорить строго, то это был первый шаг в создании Т-55. Второй был сделан через пару лет, когда были подведены итоги работ по исследованию медико-биологических последствий гамма-облучения, но об этом несколько позже.
В ходе доработки конструкторской документации при внедрении системы ПАЗ в серийное производство в нашем бюро произошел случай, который имел для меня, как начальника бюро, принципиальное значение.
Произошло следующее:
Поскольку от работы системы ПАЗ в прямом смысле зависела жизнь экипажа, надежности системы уделялось особое внимание. В связи с этим в конструкции системы запирающие устройства уплотнений срабатывали под действием очень сильных пружин, которые обеспечивали срабатывание в пыли, грязи, в снегу, на морозе. Этот конструктивный принцип был нарушен в одном случае - в конструкции вентилятора на моторной перегородке. В этом случае М.А. Набутовский (он в это время был начальником бюро вооружения и башни в Харькове) использовал кинетическую энергию вращения крыльчатки вентилятора, посаженной на винтовой вал. В условиях повышенной запыленности резьба на валу могла оказаться забитой песком и пылью и система в этом варианте становилась неработоспособной. Приняв все остальные конструктивные решения М.А. Набутовского один к одному, решение по вентилятору на моторной перегородке я забраковал, предложив вариант с приводом от пружин (кстати, он был значительно легче и имел меньшую трудоемкость в изготовлении). С этим согласилось руководство и КБ и военной приемки. Сделать соответствующую конструктивную проработку и выпустить рабочую документацию на опытный образец нового вентилятора я поручил молодому специалисту, выпускнику Горьковского политехнического института, Володе Баландину. Истек срок, отведенный на проработку конструкции, я подошел к кульману Баландина и с удивлением увидел на кальке конструкцию несколько отличную от моего эскиза. Володя пояснил, что в таком варианте он считает, что конструкция будет работать лучше. Я внимательно проанализировал его предложение и мне стало ясно, что на отдельных режимах работы его конструкция может иметь отказы. Я детально изложил свои соображения Володе, но он продолжал стоять на своем. Мне стало ясно, что если сейчас я прикажу ему делать мой вариант, он будет вправе думать, что используя служебное положение, я внедряю в серию свои разработки даже при наличии более совершенных у рядовых конструкторов. Решение ко мне пришло неожиданно. Я сказал: "Володя, я подписываю твой вариант, но первоначальный план остается в сипе и ты выпускаешь и мой вариант. Опытные образцы изготавливаем в обоих вариантах, ты проводишь их испытания по единой программе и результаты испытаний ты лично докладываешь у нас в бюро". Такого оборота Баландин не ожидал, но согласился с моим предложением сразу и безоговорочно. Я пригласил к кульману Баландина, всех конструкторов нашего бюро и проинформировал их о принятом решении. Информация была воспринята с явным интересом. Володя заработал с удвоенной энергией. На всю работу потребовалось около полутора месяцев. В бурной заводской жизни они пролетели почти незаметно. Однажды Баландин пришел из опытного цеха и сообщил, что испытания обоих вентиляторов завершены, и он готов доложить. С момента начала испытаний я в опытный цех не ходил, чтобы своим присутствием не оказывать давление на исследователей, да и не нарушать наш договор с Володей о том, что испытания проводит он сам. Сомнений в том, что вариант Баландина не выдержит испытаний у меня не было и в этот момент я подумал о другом: не жесткие пи условия я ему поставил, как он доложат о несостоятельности своего предложения, не оскорбит, не обидит ли это его. Но отступать было поздно. Я попросил конструкторов подойти к моему стопу и предоставил слово Володе. То что сказал Баландин и как сказал - было для меня приятной неожиданностью. Спокойным голосом, с оттенком гордости Володя предельно кратко доложил собравшимся: "Все получилось так, как говорил Юрий Петрович"! Вопросов со стороны присутствующих не последовало. В серию пошел мой вариант без всяких изменений. Баландину я предложил оформить новый вентилятор на моторной перегородке как рационализаторское предложение двух авторов - Костенко и Баландина, с долей участия каждого - по 50%, что и было сделано.
После этого случая в нашем бюро принципиальные решения принимались по результатам проработки за конструкторской доской и в производство выдавался только один вариант. Сбоев ни разу не было. Серийное производство Т-55 началось в 1960 г. Один из первых серийных танков был поставлен на гарантийные испытания. Система ПАЗ выдержала эти испытания без единого замечания.

Глава 9. ПРАВДА О ПРОИЗВОДСТВЕ Т-34 И КВ В 1940-1942 ГГ.

В предыдущей главе я упомянул о рационализаторском аспекте работы конструктора. Мое упоминание носит частный характер, но такая работа велась во всех главных цехах и службах завода. Больше того, такая работа велась во всем Министерстве и имела государственное значение. Творческая инициатива танкостроителей в годы войны, активно и разумно материально и морально поощряемая сверху, дала удивительные для мирового танкостроения результаты. К началу 1945 г. трудоемкость изготовления Т-34 по сравнению с предвоенным уровнем была снижена в 2,4 раза (при том, что технический уровень Т-34-85 по сравнению в Т-34-76 возрос в 1,4 раза), трудоемкость тяжелого танка - в 2,3 раза (технический уровень ИС-2 по сравнению с КВ-1 возрос в 1,3 раза), дизеля – в раза, бронекорпуса среднего танка - почти в 5 раз. Все это позволило советским танкостроителям за годы войны произвести вдвое больше бронетанковой техники, чем это смогли сделать танкостроители Германии, Франции и Чехословакии вместе взятые (103786 машин, против 48100). В свою очередь, располагая такими резервами бронетанковой техники, Красная Армия смогла, наконец, в 1943 г. в боях на Курской дуге переломить хребет сухопутным силам вермахта. Днем боевого триумфа советского танкостроения и советских танкистов стал день 12 июля 1943 г., когда в районе поселка Прохоровка Белгородской области произошло самое большое танковое сражение второй мировой войны. В этом сражении с обеих сторон одновременно участвовало до 1200 танков и САУ. Сражение завершилось разгромом наступавшей немецкой танковой группировки, что серьезно повлияло на провал всей стратеги ческой наступательной операции немцев на Курской дуге, носив шей кодовое название "Цитадель".
Вот что об этом пишет в своих воспоминаниях маршал Жуков: "В течение 12 июля на Воронежском фронте шло тяжелейшее сражение, особенно ожесточенное на прохоровском направлении, где наиболее успешно действовала 5-я гвардейская танковая армия под командованием генерала П.А. Ротмистрова.
В тот день на командный пункт Брянского фронта мне позвонил Верховный и приказал срочно вылететь в район Прохоровки и принять на себя координацию действий Воронежского и Степного фронтов...
На всех участках фронта шли ожесточенные, кровавые бои, горели сотни танков и самоходных орудий. Над полем боя стояли тучи пыли и дыма. Это был переломный момент в сражении на белгородском направлении. Обескровленные и потерявшие веру в победу гитлеровские войска постепенно переходили к оборонительным действиям"?.
Слова маршала о жестокости битвы под Прохоровкой прекрасно иллюстрируют воспоминания местных жителей. Они вспоминали, что на попе танковой битвы после 12 июля еще трое суток в ряде мест горела земля, на которую из подбитых боевых машин вытекали десятки тонн горючего. Еще жители вспоминали, что по воле местной Советской власти они собирали на поле боя у погибших советских танкистов партийные документы. Набралось три полных мешка партийных и комсомольских билетов.
Непосредственный участник тех боев, в последующем главный маршал бронетанковых войск, Бабаджанян написал о событиях тех дней: "Несколько слов о сражении на севере Курской дуги - на орловском направлении.
Здесь в первй день своего наступления противник мощным бронированным клином прорвал первую полосу обороны нашей 13-й армии и продвинулся в глубь на шесть-восемь километров. Командующий Центральным фронтом К.К.Рокоссовский нанес противнику контрудар силами 12-й танковой армии, 19-го танкового и 17-го стрелкового корпусов. Это остановило противника перед второй полосой нашей обороны. Все попытки вражеских войск прорваться к Курску на этом направлении были пресечены. С тем большим остервенением враг бился на белгородском крыле. Перегруппировавшись, он ринулся на Прохоровку.
И вот здесь, у Прохоровки, произошло кульминационное сражение Курской битвы, разделившее ее на два этапа - оборонительный для наших войск и наступательный"??.
Как видим, оба военачальника признают решающее значение танкового сражения у Прохоровки для исхода всей битвы на Курской дуге. Но ведь тогда, в 1943 г., солдаты обеих воюющих сторон прекрасно понимали, что на Курской дуге решалась не судьба города Курска, а судьба всей войны.
Решался вопрос: кто кого? Поэтому с самого начала сражение приобрело исключительно упорный характер. Войска и атаковали, и оборонялись с оттенком отчаяния. И только после разгрома немецкой танковой группировки под Прохоровкой отчаяние стало уделом солдат и командования вермахта не только на время битвы за Курск, но теперь уже до конца войны вплоть до 9 мая 1945 г. Так мирное русское поле под Прохоровкой 12 июля 1943 г. стало ратным "Куликовым полем" Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Решающее значение для победы на этом поле имело то, что именно на этом направлении в резерве находилась свежая 5 гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова, которая прямо с марша развернулась в боевые порядки и неожиданно ударила по прорвавшим нашу оборону отборным немецким танковым частям, уже считавшим себя вышедшими на оперативный простор.
Мы, как правило, в данном случае восхищаемся талантом наших полководцев, которые сумели правильно определить возможные направления ударов грозного противника, сосредоточить на них необходимые резервы и в критический момент битвы добыть победу. И это справедливо.
Но кто оценит талант наших руководителей промышленности и в том числе танковой?
В 1942 г., когда Красная Армия оставила страну без всех трех танковых заводов (в Харькове, Ленинграде и Сталинграде); наши враги (и это было естественно) и наши союзники (а это было характерно для их "союзнических" чувств к нам) были уверены, что в 1943 г. Красная Армия окажется без танков да и других видов вооружения и ее ждет неминуемый разгром вермахтом.
Я приведу здесь сухие, бесстрастные цифры из справочных данных Наркомата танковой промышленности СССР за 1941-1945 г. Так, за 1941-1943 г. в СССР было выпущено 56 066 единиц бронетанковой техники. Для сравнения - за это же время в Германии, Франции и Чехословакии вместе взятых – 22 720 единиц. Для тех, кто считает, что мы выпускали много, но устаревших образцов, а Германия - мало, но новейших, приведу следующие данные. За 1941-1943 г. наша промышленность выпустила 31 362 лучших в мире танков и САУ. При этом, в СССР в 1941 г. – 3 014 Т-34, в 1942 г. – 12 527 и в 1943 г. – 15 821 Т-34, а в Германии в 1941 г. – З 010, в 1942 г. – 5 400 и в 1943 г. – 11 060.
Ошеломляющая сила этих цифр такова, что я не буду их комментировать. Приведу только данные из воспоминаний маршала Жукова о том, во что превратились, наконец, оставшиеся в строю еще тысячи этих танков в 1943 г.
"Наши вооруженные силы, - писал Жуков, - продолжали наращивать свою боевую мощь. За 1943 г. было сформировано 78 новых дивизий. К концу года у нас образовалось 5 танковых армий, 37 танковых и механизированных корпусов, 80 отдельных танковых бригад, 149 отдельных танковых и самоходно-артилперийских полков. Было сформировано 6 артиллерийских корпусов, 26 артиллерийских дивизий, 7 гвардейских реактивных минометных дивизий и многие десятки других артиллерийских частей"?.
Я безгранично уважаю Георгия Константиновича Жукова, больше того, я считаю его непревзойденным гением военной мысли двадцатого столетия, но в данном случае не могу не сделать принципиального замечания по поводу последней цитаты. Приведенные в ней цифры обсуждению не подлежат. Это полностью компетенция маршала. А вот существо первой фразы следует осмыслить.
За последние два предвоенных года (1939-1940) промышленность СССР изготовила и поставила Красной Армии 10 722 единицы бронетанковой техники. За это же время промышленность Германии изготовила и поставила вермахту 3 470 единиц. Превосходство Красной Армии над вермахтом в бронетанковой технике к 1941 г., как минимум, было трехкратным (в 1937-1938 гг. в СССР было выпущено 6 474 единицы, в Германии – 1 500 единиц). Может быть к началу войны у нас было очень мало танков новых моделей, а у немцев много? Цифры этого не подтверждают. В 1940 г. и первой половине 1941 г. (до начала войны) в Красную Армию были поставлены танки Т-34 и КВ в количестве 1 861 шт. Из них в западных военных округах находилось 1 475 танков (967 шт. Т-34 и 508 шт. КВ). В войсках вермахта на это время находилось 2 026 новейших немецких танков (1 440 шт. Т-III и 586 шт. Т-IV). Формально по числу танков новых марок вермахт превосходил Красную Армию "АЖ" на 165 танков! Но если учесть, что лобовой броне "тридцатьчетверки" танковые и противотанковые снаряды немцев были нестрашны, а броня КВ была еще мощнее, и если учесть, что в 1941 г. отдельные экипажи тридцатьчетверок и КВ уничтожали немецкие танки десятками штук (таково было боевое превосходство наших машин), то становится очевидно, что в 1941 г., да и в 1942 г. боевое превосходство нашего бронетанкового вооружения над германским было многократным (в 3-4 раза).
Приведу несколько примеров.
18 декабря 1941 г., в ходе боев под Москвой погиб воевавший на Т-34 танкист – старший лейтенант Дмитрий Федорович Лавриненко. Лучше всего о нем скажут официальные бумаги.
Из наградного листа от 5 декабря 1941 г.:
"Тов. Лавриненко, выполняя боевое задания командования с 4 октября и по настоящее время, беспрерывно находился в бою. За период боев под Орлом и на Волоколамском направлении экипаж Лавриненко уничтожил 37 тяжелых, средних и легких танков противника... За проявленные мужество и отвагу в боях с германскими захватчиками тов. Лавриненко Д.Ф. достоин присвоения звания Героя Советского Союза".
Справка совета ветеранов 1-й гвардейской танковой бригады:
"Приказом командующего Западным фронтом № 0437 от 22 декабря гвардии старший лейтенант Лавриненко был награжден орденом Ленина. Получить эту награду отважный танкист не успел. 18 декабря в районе деревни Горюны он погиб. За час до этого Дмитрий Федорович уничтожил свой последний, пятьдесят второй по счету вражеский танк"?.
От себя добавлю – за время этих боев у Д.Ф. Лавриненко были подбиты 3 танка Т-34. Таким образом, он одним Т-34 в среднем уничтожил по 17 немецких танков.
Это конечно за всю войну случай уникальный. Но вот случай попроще.
Я лично знаком с генерал-полковником Гудзем Павлом Даниловичем. В 1941 г. лейтенант Гудзь был командиром танка КВ и 6 декабря в деревне Нефедьево под Москвой принял бой с 18 танками Т-III. Экипаж КВ огнем своего танка уничтожил 10 танков противника, остальные 8 покинули деревню, развернувшись на запад. КВ их не преследовал - в танке не осталось ни снарядов, ни патронов. На броне КВ оказалось 29 вмятин от снарядов противника и не осталось ни надгусеничных полок, ни ящиков с ЗИПом, ни запасных траков - все было сметено огнем немецких танков.
Интересную деталь запомнил Павел Данилович: когда после боя экипаж КВ подошел к разбросанным на снегу у горящего Т-III трупам немецких танкистов, он с удивлением обнаружил, что на гитлеровцах черные брезентовые куртки были одеты поверх парадной формы, предназначенной для парада на Красной площади в Москве.
История сражения под Ленинградом также сохранила ряд фактов, когда один КВ в одном бою уничтожал более 10 танков Т- III и Т-IV.
Все сказанное выше дает основание утверждать, что и количество, и качество танков, которыми промышленность оснастила Красную Армию перед войной, позволяло при разумном использовании этого вида вооружения не только остановить, но и уничтожить ударные танковые группы вермахта уже в 1941 г. Но этого не произошло.
В 1941 г., оправдывая свои личные промахи и просчеты, а также катастрофические поражения, которые терпела Красная Армия в начальный период Великой Отечественной войны, Сталин назвал ряд причин. На первом месте стояла внезапность нападения Германии на Советский Союз. То что это не соответствовало действительности, теперь знают все. В своих послевоенных мемуарах практически все советские полководцы пишут, что "фактор внезапности" это личная ошибка Сталина. Хотя не стоит забывать, что в непосредственном окружении Сталина были лица, которые не только разделяли заблуждение Сталина, но и укрепляли его в этом своими докладами и своей информацией. Высокие авторы мемуаров, упоминая о "факторе внезапности" и ссылаясь на обстановку подозрительности вокруг вопроса о возможности нападения Германии на СССР, оправдывают этим свои ошибочные решения и действия в предвоенный период и начальный период Великой Отечественной войны.
Десятое издание Воспоминаний и размышлений Г.К.Жукова, дополненное по рукописи автора, содержит в общей сложности более тысячи страниц печатного текста. И только на двух страницах Георгий Константинович счел целесообразным упомянуть о событии и человеке, которые заслуживают куда большего. Вот, что он пишет:
"Под утро 22 июня Н.Ф.Ватутин и я находились у наркома обороны С.К.Тимошенко в его служебном кабинете.
В 3 часа 07 минут мне позвонил по ВЧ командующий Черноморским флотом адмирал Ф.С.Октябрьский и сообщил: "Система ВНОС? флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов: флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний".
Я спросил у адмирала:
Ваше решение?
Решение одно: встретить самолеты огнем противовоздушной обороны флота.
Переговорив с С.К.Тимошенко, я ответил адмиралу Ф.С.Октябрьскому:
- Действуйте и доложите своему наркому.
….
В 4 часа я вновь разговаривал с Ф.С.Октябрьским. Он спокойным тоном доложил:
- Вражеский налет отбит. Попытка удара по нашим кораблям сорвана. Но в городе есть разрушения.
Я хотел бы отметить, что Черноморский флот во главе с адмиралом Ф.С.Октябрьским был одним из первых наших объединений, организованно встретивших вражеское нападение"??. (Подчеркнуто мною.)
К сожалению ни у Жукова, ни в других мемуарах я подобных примеров больше не встречал.
А вот, что и как докладывали командующий Западным Особым военным округом генерал армии Д.Г.Павлов и командующий Киевским особым военным округом генерал-полковник М.П.Кирпонос маршал Жуков в своих воспоминав ях предпочел не вспоминать. В отличие от адмирала Октябрьского эти генералы сумели в войсках своих округов "организовать" дело так, что с 3-х до 4-х часов ночи 22 июня немецкая авиация уничтожила на земле практически всю фронтовую и армейскую авиацию этих округов. В результате советская авиационная промышленность в
течение 2-х последующих лет была вынуждена не перевооружать, а вооружать заново ВВС Красной Армии, которые смогли завоевать стратегическое превосходство в воздухе над люфтваффе, утраченное в связи с потерей материальной части в первую ночь войны, только в середине лета 1943 г.
Нечто подобное, но несколько иначе в 1941 г. случилось и с бронетанковым вооружением. Военные историки до сего дня не определились как считать: было ли у нас в армии до начала войны 11 или 14 тыс. единиц бронетанковой техники и сколько из них было в боеготовном состоянии, и сколько требовало ремонта. Снова обратимся к бесстрастным цифрам. Как я отмечал выше, в СССР в 39-40 г. было произведено 10 722 единицы бронетанковой техники, в Германии, Франции (с 1940 г.) и Чехословакии (с 1940 г.) – 3 470 единиц. К середине 1941 г. все это было в войсках. Говорить о том, что к середине 1941 г. многое из этого пришло в негодность и требовало ремонта - по меньшей мере несерьезно. Говорить о том, что наша промышленность выпускала устаревшие образцы, а германская - новые, также несерьезно. В 1940 г. у нас уже было выпущено 358 танков Т-34 и КВ.
А как следует из военных дневников начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковника Ф.Гальдера в Германии продолжали выпуск танка Т-II? (запись в дневнике от 2 сентября 1940 г.). Кроме этого, французские и чешские модели уступали немецким.
В 1941 г. Красной Армии было поставлено 7347 единиц бронетанкового вооружения (в том числе 4383 танка Т-34 и КВ), а вермахту - 3910 (из них ЗОЮ немецкого производства).
Как видим в 1941 г. промышленность обеспечила Красной Армии, как минимум 3-кратное превосходство, а в 1942 г. - 2-кратное над вермахтом в бронетанковом вооружении. И как горько читать в воспоминаниях Г.К.Жукова, что в конце 1941 г., к началу наступления вермахта под Москвой, противник превосходил по количеству танков все три наших фронта на этом направлении в 1,7 раза, а в июле 1942 г. под Сталинградом - в 2 раза. Невольно закрадывается мысль – как же бездарно надо было применять это грозное оружие, чтобы терять его в таких количествах? Сегодня, когда постепенно спадает завеса секретности, мы узнаем, например, что 7 октября 1941 г., когда замкнулось кольцо немецкого окружения наших войск западнее Вязьмы, в окружение попало 11 танковых бригад (из 13). Отрезанные от подвоза горючего и боеприпасов, эти танки можно было брать "голыми руками", не говоря уже о безнаказанном их уничтожении немецкой авиацией. И не удивительно, что уже к утру 11 октября в оперативной группе генерал-лейтенанта И.В.Болдина, дравшейся в окружении, от 50 танков осталось всего два – один КВ и один Т-26?, горючее которых было на исходе. И то что все это держалось долгие годы в секрете, сослужило плохую службу советской военной науке и практике в развитии танковых войск в послевоенное время. Но об этом позже.
А тогда - в 1941-м - армии и народу надо было объяснить почему немецкие бомбардировщики почти безнаказанно (эффективность зенитной артиллерии носила больше отпугивающий характер нежели поражающий) летают, где хотят и бомбят, что хотят и почему немецкие танковые клинья без конца прорывают нашу оборону. В связи с этим Сталин назвал еще одну причину: армия находилась в стадии перевооружения, новых образцов оружия (танков, самолетов) было очень мало, а те, которые были "устаревших" конструкций, выработали свой ресурс и требовали ремонта. Таким образом виноватой оказывалась промышленность, которая якобы отставала с производством вооружений. Этот вариант выглядит довольно правдоподобно и в военной историографии живет до сих пор. Все авторы военных мемуаров о Великой Отечественной войне этот вариант подтверждают, говоря, как им нехватало в 1941-1942 гг. новых танков и новых самолетов (умалчивая при этом, а сколько же их они теряли). А руководители промышленности, которые знали правду о реально поставленных армии количествах и марках образцов вооружения, не могли об этом скрыто сказать, так как по инструкции КГБ данные по общему выпуску вооружений были секретными с грифом "Особой важности". За разглашение таких данных законом предусматривалось тюремное заключение. Чем это грозило при жизни Сталина объяснять не надо, но и после его смерти закон исполнялся по всей строгости.
Данные о выпуске бронетанковой техники в СССР, начиная с 1932 г., с грифом "ОВ", хранились более 50 лет и с этим же грифом были уничтожены в Министерстве оборонной промышленности СССР в конце 90-х годов. Работая в ВПК и сталкиваясь с непомерно большими заявками Генерального штаба на производство танков в мирное время, я однажды решил сравнить: а что и в каких количествах мы выпускали в войну. Так у меня оказалась выписка из справочника Наркома танковой промышленности СССР Вячеслава Александровича Малышева по производству бронетанковой техники, откуда я и привожу соответствующие данные.
Для того чтобы закончить тему о якобы отсутствии у нас танков в начале войны, приведу одно интересное место из воспоминаний Жукова.

"Учитывая количество бронетанковых войск в германской армии, мы с наркомом просипи при формировании механизированных корпусов использовать существующие танковые бригады и даже кавалерийские соединения как наиболее близкие к танковым войскам по своему "маневренному духу".
И.В.Сталин, видимо, в то время, еще не имел определенного мнения по этому вопросу и колебался. Время шло, и только в марте 1941 г. было принято решение о формировании просимых нами 20 механизированных корпусов.
Однако мы не рассчитали объективных возможностей нашей танковой промышленности. Для полного укомплектования новых мехкорпусов требовалось 16.6 тысячи танков только новых типов, а всего около 32 тысяч танков. Такого количества машин в течение одного года практически взять было неоткуда, недоставало и технических, командных кадров? (Подчеркнуто мною.)
Спасибо Георгию Константиновичу за то, что он пишет прямо, честно и откровенно и не прячется за спину Сталина. Простим ему, что Генеральный штаб и Министр обороны "не рассчитали объективных возможностей нашей танковой промышленности". Для того чтобы что-то рассчитать, надо что-то об этом знать, а у нас было не принято ни до войны, ни во время войны, ни после информировать руководство Минобороны о возможностях оборонной промышленности и руководство оборонной промышленности - о возможностях Минобороны. Правда, положение промышленности всегда ставилось в зависимость от требований Минобороны и Генштаба. Тем в меньшей степени руководство Минобороны интересовалось промышленностью.
Но в данном случае вопрос в другом. Вернемся к военному дневнику Ф. Гапьдера. В записи от 7 ноября 1940 г. он фиксирует, что у вермахта на этот день имеется в наличии 3 тысячи танков, а к весне 1941 г. их будет 5 тысяч. Генеральный штаб Красной Армии, имея в это время в наличии более 10 тысяч танков, подготавливает и в марте 1941 г. добивается принятия директивы о доведении в Красной Армии для предстоящей борьбы с вермахтом количества танков до 32 тысяч!
Мне представляется, что одна из главных заповедей великого русского полководца А.В. Суворова о том, что "воюют не числом, а уменьем", Генштабом была забыта прочно и надолго.
И еще об одной очень правдоподобной лжи. Как аксиома (без доказательств) утверждается военными, что 1942 г. для Красной Армии был очень трудным, так как в этом году оборонная промышленность, в результате эвакуации на восток страны, поставила наименьшее количество вооружений за все 5 лет войны. А вот в 1943 г. промышленность стала поставлять все вооружения в нужных количествах и Красная Армия изменила ход войны в свою пользу.
Посмотрим правде в глаза. В 1941 г. танковая промышленность СССР выпустила 7 347 единиц бронетанковой техники (танков и САУ), в 1942 г. – 24 712 единиц, в 1943 г. – 24 000, в 1944 г. – 28 983 и в 1945 г. – 18 737 единиц (всего 103 786 ед.). Если учесть то тяжелейшее состояние, в котором оказалась промышленность в результате катастрофических ошибок руководства армии в 1941-1942 гг., то приведенные цифры кажутся нереальными, но они – факт. Как факт и то, что пришедшие в 1939-1940 гг. к руководству в обезглавленную Сталинскими репрессиями промышленность молодые хозяйственники - инженеры оказались в состоянии наладить уже в довоенное время выпуск новых образцов вооружения и военной техники и непрерывно, в ходе войны, наращивать их выпуск в то время, как пришедшие в этих же условиях к руководству Вооруженными Силами новые маршалы и генералы оказались не в состоянии подготовить армию к войне и руководить вверенными им войсками в ходе боевых действий.
Чтобы не быть голословным, я поясню ход своих мыслей.
В 1941 г., перед войной, состояние дел в оборонной промышленности зависело в основном от следующих лиц:
Н.А. Вознесенский - 1-й заместитель председателя Совета Народных Комиссаров (СНК), Председатель Госплана СССР (в 1941 г. ему было 38 лет).
В.А. Малышев - заместитель председателя СНК, нарком танковой промышленности (в 1941 г. - 39 лет).
А.Н. Косыгин - заместитель Председателя СНК, в 1941-1942 гг. заместитель председателя Совета по эвакуации (в 1941 г. - 37 лет).
Д.Ф. Устинов - нарком вооружения (в 1941 г. - 33 года).
В.М. Рябиков - 1-й заместитель наркома вооружения (в 1941 г. -34 года).
Соответственно в Вооруженных Силах:
С.К. Тимошенко - нарком обороны, Маршал Советского Союза, Герой Советского Союза (в 1941 г. ему было 46 лет).
Г.К. Жуков - начальник Генштаба - зам. наркома обороны, генерал армии, Герой Советского Союза (в 1941 г. - 44 года).
Г.И. Кулик - зам. наркома обороны, Маршал Советского Союза, Герой Советского Союза (в 1941 г. - 51 год).
Д.Г. Павлов - командующий Западным Особым военным округом, генерал армии, Герой Советского Союза (в 1941 г. - 49 лет).
М.П. Кирпонос - командующий Киевским особым военным округом, генерал-полковник, Герой Советского Союза (в 1941 г. - 49 лет).
Какие мысли вызывает этот список?
Нетрудно заметить, что жизненный опыт должен был быть богаче у военных (средний возраст - 47 лет, у руководителей промышленности - 36 лет).
Часто и сами военные и их историографы, ссылаясь на репрессии Сталина, утверждают, что в результате у руководства в армии оказались люди с меньшим боевым опытом. Глядя на приведенный список такого не скажешь. Все эти люди участвовали в боевых операциях уже в зрелом возрасте и все отмечены высшей военной наградой "Золотая Звезда" Героя Советского Союза.
После разоблачения Н.С.Хрущевым культа личности Сталина у нас стало модным вину за все серьезные просчеты в военных вопросах 1941-1942 гг. приписывать Сталину. Я не оправдываю ни в чем Сталина, но невольно возникает мысль: в эти годы Сталин в руководстве государством выступал в 2-х лицах. Первое - Главком Вооруженных Сип. Второе - Председатель СНК. И на том и на другом посту это был один и тот же человек: умный, твердый, жестокий, самолюбивый. А вот дела на двух, руководимых им направлениях, шли совершенно по-разному. Руководство Вооруженных Сил допускало одну грубую ошибку за другой, которые удавалось исправлять путем невероятного напряжения сил всего государства. Руководство народным хозяйством осуществляло в этих сложнейших условиях перебазирование на Восток из оставляемых врагу главных промышленных районов страны крупнейших заводов, НИИ и КБ с организацией на новых местах производства новейших видов вооружения. Перевод народного хозяйства страны на военный лад был проведен без серьезных просчетов и грубых ошибок. Армия во все возрастающих количествах бесперебойно получала вооружение, боеприпасы, продовольствие, обмундирование, горючее для боевых машин.
Для государственного деятеля любого уровня война самый строгий и справедливый экзаменатор.
Из 5-ти гражданских лиц, указанных в списке, все 5 всю войну оставались на своих государственных постах, выполняя свою работу безупречно. А то, что эти люди сделали в 1941-1942 гг., было сделано впервые в мировой истории промышленного строительства.
Из 5-и военных лиц, указанных в списке, в руководстве Вооруженных Сил достойно прошел войну только один - Г.К. Жуков. Фамилии остальных 4-х к концу войны знал не каждый солдат. В 1943-1944 гг. страна узнала имена новых маршалов и генералов, боевое мастерство которых выросло и окрепло под ударами немецких фельдмаршалов. Ученики превзошли своих учителей и закончили войну в Берлине. Честь им и хвала!
Но теперь возникает вопрос: какова же роль Сталина в поспешных, ошибочных действиях руководства Вооруженными Силами в 1941-1942 гг., и в продуманных, профессионально грамотных действиях руководства промышленностью? Ведь насколько известно Сталин не был специалистом ни в той, ни в другой областях.
На мой взгляд ответ один: дело не только и не столько в Сталинском руководстве, сколько в действиях конкретных руководителей на высоких служебных постах в Генштабе, в военных округах, в войсках, в СНК, в министерствах промышленности, на заводах. И когда один из высоких участников этого сложнейшего процесса (ведения войны) свои личные промахи и просчеты пытается переложить на плечи другого, то это унизительно для первого и оскорбительно для второго.
Рассказал я так подробно о якобы острой нехватке танков Т-34 и КВ в начальный период войны, потому что не идет из моей памяти грустный вопрос, который задал сам себе Алексей Адамович Горегляд: "Узнают пи когда-нибудь люди правду об этом?"

[EvMitkov]

Глава 10. О РОЖДЕНИИ Т-34 И М.И. КОШКИНЕ

Для того чтобы в последующем лучше понять, что происходило в советском танкостроении в послевоенный период и как, и почему Генеральный штаб Советской Армии при поддержке Госплана СССР и ВПК создал в армии парк бронетанковой техники, превышающий все разумно допустимые для мирного времени пределы, целесообразно, по ходу повествования рассмотреть еще два вопроса.
Первый – как и при каких обстоятельствах был создан и принят на вооружение Красной Армии Т-34.
Второй – как воспринимали моторизацию Красной Армии руководство и командный состав армии, как они воспринимали появление нового оружия - танков с противоснарядной защитой вместо противопульной.
Я долго не мог понять, почему в послевоенный период искажались и утрачивались у нас основные принципы развития танкостроения и организации бронетанковой службы в армии, выработанные такой дорогой ценой за годы войны. Помогли мне осмыслить это некоторые факты и подробности событий предвоенного периода, о которых я узнал в последние годы. Поскольку эти события перекликаются с теми, о которых я говорил в предыдущей главе, то рассмотрим их сейчас не дожидаясь, когда, соблюдая хронологию, я начну свой рассказ о работе в ВПК.
Итак, о создании Т-34.
Возможно то, что я скажу сейчас для непосвященных будет сенсацией, но сенсацией 55-летней давности, когда таковой она не считалась.
Главный конструктор Михаил Ильич Кошкин разработал проект Т-34 в инициативном порядке при резко отрицательном отношении к проекту со стороны высшего руководства армии. Военные не хотели иметь такой танк.
Дело обстояло следующим образом:
В 1936 г. началась гражданская война в Испании.
На стороне республиканской армии сражались добровольцы из разных стран, в том числе и из СССР. Наши добровольцы успешно воевали на наших танках БТ-5 и Т-26. Гитлер, стремясь помочь испанским фашистам, передал им новые немецкие скорострельные противотанковые пушки, снаряды которых выводили из строя наши танки. Испанский опыт показал, что век танков с противопульной броней подошел к концу.
В 1937 г. Наркомат обороны СССР выдал промышленности тактико-технические требования (ТТТ) на разработку нового танка. Требованиями предусматривалось создать колесно-гусеничный танк с пушкой 45-мм и броней 25 мм. Харьковское КБ под руководством М.И.Кошкина приступило к проектированию такого танка (ему был присвоен индекс А-20). Работая над созданием А-20, М.И.Кошкин и его заместитель А.А.Морозов пришли к мысли, что в будущей войне авиация вряд ли позволит танковым частям разъезжать по шоссе, скорее всего это будут проселочные дороги и просто пересеченная местность (бездорожье), где колесный ход не понадобится. Технически колесный ход для 18-20-тонной машины получался очень сложным и тяжелым (выпускавшиеся до этого быстроходные танки серии БТ весили 13-14 т). Проработки показывали: если делать чисто гусеничный танк, то можно установить пушку 76 мм, а при некотором увеличении веса и броню довести до 45 мм. Военные гусеничный вариант отвергли. М.И.Кошкин не сдался. Он добился разрешения у своего руководства (тогда - в Наркомате тяжелой промышленности) на разработку и второго проекта параллельно с А-20 (второму варианту был присвоен индекс А-32).
Как события развивались дальше вспоминает Я.И.Баран - в последующем первый заместитель А.А.Морозова.
"Летом 1938 г. технические проекты обоих танков - заказанного А-20 и инициативного А-32 - были закончены.
Рассмотрение проходило в августе на Главном военном совете. Многие из присутствовавших военачальников, привыкших к БТ, даже не представляли себе танка без колесно-гусеничного хода. Общее мнение явно клонилось в пользу А-20. Тогда вмешался молчавший до этого И.В.Сталин.
– Вопрос предельно ясен, - сказал он. - Вы задали спроектировать и испытать А-20 - это будет сделано. Однако конструкторы считают, что можно сделать лучший танк, чем А-20, и представили проект этого танка. Так почему мы должны ограничивать наших конструкторов? Пусть они параллельно с А-20 делают и испытывают свой вариант танка, а мы посмотрим, какой из них лучше.
Срочная разработка чертежей обоих танков потребовала сотен людей, поэтому в начале 1939 г. объединили все танковые бюро завода в единое КБ, создав, как выразился М.И.Кошкин, "мощный конструкторский кулак". Одновременно произошло и слияние всех опытных цехов в единый цех, тесно связанный с КБ"?.
Здесь Баран опустил очень существенный факт. Кошкин был вызван на Главный военный совет для доклада по А-20. В повестке дня А-32 не значился.
Но этот очень смелый по тем временам поступок М.И.Кошкина не остался незамеченным определенными лицами. Вот что по этому поводу вспоминает бывший в ту пору парторгом ЦК ВКП(б) на заводе, а в послевоенные годы (с 1962 г.) начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота генерал армии А.А.Епишев:
"... в 1939 г., в самый разгар проектных изысканий и их практической реализации, кое-кем была поставлена под сомнение сама идея создания танка Т-34, которая расценивалась едва ли не как вредительство. В адрес главного конструктора М.И.Кошкина, человека высокоталантливого и беспредельно преданного Родине, были выдвинуты необоснованные обвинения. Надо пи говорить, какими опасными последствиями это грозило"??.
А.А.Епишев в своих воспоминаниях недоговаривает. Дело так просто не обошлось. Нескольких конструкторов НКВД арестовало. От репрессий людей спас М.И.Кошкин, лично обратившийся к самому Сталину.
Как видим, своим появлением на свет, лучший танк второй мировой войны обязан в том числе и И.В.Сталину.
Получив поддержку у Сталина, Кошкин оказался между двух огней. С одной стороны - руководство Наркомата обороны, которое докладывало Сталину, что нужен колесно-гусеничный танк, а не гусеничный. С другой - сам Сталин, которому Кошкин докладывал, что военные ошибаются, что Армии нужен гусеничный танк. Михаил Ильич Кошкин понимал, что в этой ситуации он, как конструктор и человек, был лишен права на ошибку. Право, которое справедливо признается за каждым, кто впервые переступает грань известного.
Если бы Кошкин допустил ошибку при отработке А-20 - это давало бы право военным утверждать, что конструктор пытается очернить их идею. Если бы он допустил ошибку при отработке А-32 - он очернил бы свою идею. Михаил Ильич прошел эту дорогу блестяще - без ошибок. Он безупречно корректно доказал техническую правоту своей идеи, отдав в обмен за это свою жизнь.
Вот как это было:
После рассмотрения техпроектов А-20 и А-32 с участием Сталина летом 1938 г., уже в мае 1939 г. были изготовлены опытные образцы обоих танков. К началу августа они успешно прошли государственные испытания. В сентябре был организован генеральный показ танковой техники руководству Красной Армии во главе с К.Е. Ворошиловым. Показ вылился в триумф А-32. К.Е. Ворошилов сказал, что подобной машины еще не было. 19 декабря 1939 г. было издано постановление Правительства об изготовлении двух опытных образцов гусеничного танка на базе А-32 с толщиной брони 45 мм и пушкой калибра 76 мм.
Танку был присвоен индекс Т-34! Но это еще не все. Надо было изготовить эти два танка, всесторонне их испытать и получить "добро" на организацию серийного производства. Два танка Т-34 были изготовлены в срок.
Оба танка с отличными результатами прошли заводские испытания и были начаты их испытания по армейской программе. По этой программе танкам предстояло пройти 3 тыс. километров пробега. К концу февраля 1940 г. была успешно пройдена первая тысяча километров, когда на заводе стало известно, что на 17 марта в Москве назначен правительственный смотр новейших танков, по результатам которого будут отобраны лучшие образцы и направлены для участия в штурме линии Маннергейма?. Завод немедленно обратился в свой Наркомат и в Наркомат обороны за разрешением направить на смотр свои Т-34. Нарком Малышев дал согласие немедленно. Завод заказал железнодорожный транспорт и подготовил оба танка. И в это время поступила телеграмма от зам. наркома обороны маршала Кулика, которая запрещала погрузку танков и выезд в Москву. Кулик считал, что пока танки не пройдут 3 тыс. километров их официально показывать нельзя. (Кулик был рьяный поклонник А-20.) В этой ситуации Кошкин принимает отчаянное решение: своим ходом идти в Москву, тем самым, увеличив испытательный пробег танков. При поддержке директора завода Ю.Е.Мак-сарева и партийной организации завода (в полночь партком завода заслушал Кошкина и Максарева и дал свое добро на пробег).
Максарев предложил поспать с танками не один, а два тягача -на первый погрузить запчасти и двойную норму горючего; на второй - теплушку для участников пробега, продукты и медикаменты. На рассвете 5 марта 1940 г. колонна машин вышла за пределы завода, взяв курс на Москву. Это был не просто марш на Москву, а тяжелейший испытательный пробег. По условиям секретности танкам было запрещено двигаться по дорогам. Маршрут пролегал в обход населенных пунктов (кстати, появление в 1941 г. на полях сражений Т-34 для вермахта было полнейшей убийственной неожиданностью). Метели, снежные заносы, бездорожье преодолели танки на пути в Москву и все это время с ними неотлучно находился Михаил Ильич Кошкин, периодически выполняя функции механика-водителя головного танка.
Машины благополучно дошли до Москвы. Наркомат обороны отказался представлять Т-34 на смотр, но вмешался Малышев и Т-34 были допущены в Кремль. Здесь их 17 марта, прямо на Ивановской площади, осмотрели и одобрили члены Политбюро ЦК ВКП(б) и Правительства. 31 марта был подписан протокол о немедленной постановке Т-34 на серийное производство на Харьковском заводе № 183 им. Коминтерна. Михаил Ильич снова повел свои машины в пробег, теперь уже Москва—Харьков, по тяжелейшей весенней распутице.
Сухая официальная версия гласит: М.И.Кошкин в ходе длительного двухтысячекилометрового пробега сильно простыл, серьезно заболел воспалением легких – в результате наступила смерть.
О Михаиле Ильиче Кошкине я впервые узнал в мае 1953 г. из устных рассказов тех, кто под его руководством создавал Т-34. Образ этого человека произвел на меня неизгладимое впечатление. С тех пор я по крупицам накапливал изредка появлявшиеся в печати сведения о его жизни и деятельности. Обдумывая настоящую главу, просматривая накопленные материалы, я невольно обратил внимание на то, что Кошкин сильно простыл в марте 1940 г., а умер в результате этой простуды 26 сентября 1940 г. Насколько такое реально? Случайно поблизости оказался врач и я задал этот вопрос ему. Он подумал и ответил, что какой бы сильной ни была простуда, ее одной не достаточно для того, чтобы возникло такое тяжелое заболевание. Для этого организм М.И.Кошкина должен был быть подготовлен и серьезно ослаблен чем-то другим. Тогда я рассказал в состоянии какого напряжения находился Михаил Ильич в 1938-1940 гг. После этого последовал уже определенный ответ. Главная причина - длительное перенапряжение и истощение нервной системы. Конкретное проявление - воспаление легких, если бы не это - то заболевание сердечно-сосудистой системы или что другое, но печальный исход, видимо, был предрешен.
Я думаю, что так оно и было - простуда была не причиной, а просто толчком.
Когда задумаешься, поражает еще один факт в жизни Михаила Ильича. Он прибыл на должность главного конструктора в новое для него КБ в январе 1937 г. В октябре 1937 г. КБ получило задание на разработку нового танка. Проектные работы были выполнены в двойном объеме: заданном и инициативном. В марте 1940 г. состоялось решение о немедленной постановке ЕГО танка на серийное производство. За два с небольшим года ОН создал первый и единственный в своей жизни танк, который был поставлен на серийное производство. В конце войны ЕГО танк был признан лучшим танком второй мировой войны! И было Михаилу Ильичу, когда все это он свершил, всего (а может быль "уже"?) 41 год.
В астрономии в свое время были открыты "сверхновые звезды" - самые яркие из тех, которые появляются на небе в результате звездных вспышек. Вспышка сверхновой - катастрофическое событие в жизни самой звезды, так как она уже не сможет вернуться к исходному состоянию. Полная энергия, выделяемая при вспышке такой звезды, сопоставима с энергией, которую Солнце излучало за время своего существования, т. е. за 5 млрд. лет. Эти вспышки имеют важные последствия для Галактики. Вещество звезды, разлетающееся после вспышки, несет с собой энергию, которая питает энергию движения межзвездного газа. В определенном смысле все живое на Земле обязано своим существованием сверхновым звездам.
Люди, подобные Кошкину, ассоциируются у меня со сверхновыми звездами в нашей земной человеческой вселенной. Оригинальные мысли таких людей разлетаются по всему Земному Шару и служат источником интеллектуальной энергии для дальнейшего развития науки и техники.
Появление танка Т-34 сыграло аналогичную роль в мировом танкостроении. Сегодня, через 50 с лишним лет, когда смотришь на любой современный танк, то видишь в нем все основные конструктивные принципы тридцатьчетверки. Но у каждого Главного Конструктора (заглавные буквы - это не ошибка), кроме внешнего образа, созданного им оружия, машины, прибора или механизма, самое главное, самое сокровенное заложено в концепции его творения.
Как-то в одной из книг о танкостроении я прочел следующее:
"Стоявший у истоков становления М.И.Кошкина как конструктора Николай Всеволодович Барыков верно подметил:
"Все его конструкции были с запасом на вес. То что Кошкин при конструировании трансмиссии учитывал увеличение беса, в дальнейшем помогло увеличить калибр пушки с 76 до 85 мм и увеличить броню в целом ряде элементов. Эта машина (Т-34) была задумана как головная в семействе танков на увеличение веса. Вот в этом, я считаю большая заслуга Кошкина"?.
На первый взгляд Н.В.Барыков ничего принципиально нового не сказал. Каждый конструктор задумывает свою машину, как головную в семействе. В общем виде, по отношению к Кошкину, это замечание тоже совершенно справедливо. Но если вместо общих слов перейти к конкретной количественной оценке запасов прочности узлов и агрегатов, заложенных М.И.Кошкиным в конструкции Т-34, то мы узнаем главный секрет конструкции этого танка, сделавший его недосягаемым в годы войны для всех других танков.
Несколько лет назад, занимаясь вопросами модернизации танков - повышением боевых характеристик машины в ходе ее серийного производства, я решил просчитать, какой запас по весу имели конкретные образцы по результатам их модернизации. Получилось следующее: Т-34 (СССР) рост веса - 23%, Т-111 (Германия) - 14,3, М-60 (США) -8,5, Т-64 (СССР) - 8,3 и "Леопард-1" (ФРГ) - 6,0%.
А теперь посмотрим, что такое 23% для Т-34 с точки зрения повышения его боевых характеристик. В 1939 г. Т-34 имел пушку 76 мм и толщину брони 45 мм, в 1944 г. - пушку 85 мм и броню 90 мм. Немецкий Т-Ш (запас 14,3%), в 1939 г. имел пушку 37 мм и броню - 30 мм, в 1941 г. - пушку 50 мм и броню - 50 мм, больше его ходовая часть и трансмиссия увеличения нагрузок не допускали и немецким конструкторам пришлось в ходе войны создавать совершенно новые танки, что для серийного производства обернулось перестройкой всей технологической цепочки и резким падением выпуска танков.
С точки зрения возможностей модернизации об М-60, Т-64 и "Леопард-1", видимо, серьезно говорить не стоит.
В приведенном списке два танка советские: Т-34 - Главный Конструктор М.И.Кошкин и Т-64 - Главный Конструктор А.А.Морозов. Как видим Морозов не учел опыт Кошкина и жизнь показала, что это отрицательно сказалось на судьбе Т-64.
Подробнее о Т-64 мы поговорим позже.
Из всего же сказанного можно сделать вывод, что в предвоенный период высшее командование Красной Армии плохо представляло к каким последствиям в боевой обстановке приведет моторизация вермахта и его насыщение огневыми средствами и, оставаясь верным своим "кавалерийским" традициям, на целый год задержало отработку и постановку на серийное производство танка Т-34